Волнения в Пугачеве стали, к сожалению, не первым звеном в цепи подобных событий. И сколько бы ни заявляли официальные лица — пусть и справедливо — о бытовом характере случившегося, ясно, что резонанс получился вовсе не бытовой. Преступления, совершенные выходцами с Северного Кавказа, выводят местное население на площадь гораздо эффективнее, чем рост тарифов ЖКХ или нечестные выборы. Пугачев здесь в одном ряду с Кондопогой, Сагрой и другими уголками страны. Игнорировать имеющиеся параллели, сводя всю проблему к «бытовухе», бессмысленно. Но поиск решения надо начинать с «матчасти» — с понимания того, как формировалась северокавказская диаспора в «некавказских» регионах Европейской России. Быть может, это позволит хотя бы отчасти понять истоки нынешних трудностей.
На мой взгляд, стоит отдельно говорить о миграции в крупные города и отдельно — о миграции в сельскую местность и малые города. В крупных городах конфликты вокруг кавказской диаспоры чаще всего связаны с приезжей «золотой молодежью» — той, которая не пользуется любовью большинства и в своих родных регионах. А вот за пределами мегаполисов история несколько иная.
В миграции северокавказцев в регионы Юга России, в Поволжье, Черноземье и Нечерноземье можно отчетливо увидеть две волны: советскую и постсоветскую.
В советское время массовая миграция с Северного Кавказа в сельскую местность часто объяснялась получением кавказскими совхозами земли в других регионах. Так получилось, например, в Ставрополье, где усиленно развивали овцеводство. Бывало и так, что кавказцев организованно приглашали на те сельские должности, куда неохотно шли дипломированные специалисты из ближайших городов. В одной из областей Нечерноземья в 80-е годы глава ветеринарной службы, русский по национальности, собрав своих подчиненных, работающих по районам, приветствовал их «Ассалам алейкум». Сейчас большинство ветврачей-дагестанцев уехало оттуда домой. Те, что остались, пытаются заняться фермерством, но жалуются, что местный климат не дает для этого больших перспектив.
Постсоветская «сельская» миграция шла в основном в те районы, где заниматься сельским хозяйством наиболее выгодно.
Во многом она была, как говорят демографы, «заместительной» — русское население уезжало в города, как и везде по стране. Наиболее плодородные «лакуны» заполняли кавказцы. Обычно переселялись не в одиночку: в одном районе оказывалось как минимум по несколько фермеров родом из одного и того же села. Конфликтов за землю сам по себе приезд кавказцев как будто не должен был порождать: из-за массового отъезда коренных жителей земля не была дефицитом. Но разница в формах ведения хозяйства создавала трудности. Часто сельчане, не уехавшие в город, предпочитали иметь большие огороды и всего по несколько голов скота, а приезжие держали крупные стада и хотели использовать под пастбища как можно больше земли. Именно земля, как признают специалисты, стала скрытым «нервом» напряженности, например, в Восточном Ставрополье. Неслучайно сегодня лидеры местного казачества говорят не только о патрулировании улиц, но и о формировании особого «казачьего земельного фонда».
В малых городах, подобных Пугачеву, особая ситуация. Как ни удивительно, но миграция северокавказцев в малые города в основе своей имела индивидуальный, а не групповой характер. И сейчас в Дагестане или Кабардино-Балкарии можно встретить немало молодых людей, которые планируют уехать «в Россию» и начинать там жизнь с нуля, даже хотят, чтобы на новом месте их никто не знал. Более того, основной вид бизнеса, которым занимаются в малых городах северокавказцы, — розничная торговля — и в самих республиках Северного Кавказа организован довольно индивидуалистично: даже в совместной собственности у братьев магазины чаще всего остаются недолго. Откуда же тогда взялись столь организованные чеченские общины в Саратовской области или, например, целые поселки под Астраханью, все население которых происходит из одного и того же дагестанского села?
Самая очевидная причина — кавказский «беспроводной интернет». На свадьбы и похороны съезжаются родственники со всей России, информация о том, в каких краях удобнее обустроиться, передается быстро. Вторая причина связана уже не с Кавказом, а со спецификой постсоветских городов. Урбанизация — это, как известно, не механический переток людей на городскую территорию. Идеальный ее вариант — когда человек, потеряв с выездом из села привычную поддержку родственников, сельской общины, обретает в городе новую опору — вступает в независимые профессиональные сообщества, объединения по месту жительства и т. д. То есть находит общественные структуры, способные как-то защитить его интересы, и через это делается горожанином. Неслучайно крупнейший исследователь российских городов Вячеслав Глазычев отмечал, что многие города, сформировавшиеся во времена СССР, по существу не города, а «слободы». В «слободе» быт может быть похожим на городской, а вот реально действующих общественных структур, ожидаемых в городе, нет.
В советские времена они и не позволялись, в постсоветское — не успели сформироваться.
Это самым серьезным образом влияет на интеграцию мигрантов с Северного Кавказа в городскую жизнь. Ведь интеграция — это не только хорошее знание русского языка и дети, танцующие в школе танцы «титульного» народа. Это в первую очередь обретение на новом месте новых «горизонтальных» связей, новой поддерживающей среды. Но такого постсоветские города-«слободы» и своим жителям дать не могут — ни коренным, ни приезжим. У северокавказцев в этом вакууме закономерно возрождаются традиционные семейно-родовые связи, ведь ломка традиционного сельского общества на Северном Кавказе началась позже, чем, например, в Центральной России. В Дагестане этот процесс стартовал только в 1960-е годы, с ликвидацией неперспективных горных колхозов и началом массового переселения с гор на равнину.
Часто вдали от дома традиционные нормы действуют более жестко, чем на родине.
Приведу лишь одно наблюдение. Как-то в одном из равнинных районов Дагестана случилась драка между группой местной молодежи и выходцами из горного села. На следующий день для «решения вопроса» на место событий стали съезжаться уроженцы этого села. И оказалось, что первыми примчались те, кто живет в Ростовской области. Для них солидарность с родственниками и односельчанами — вещь жизненно важная, в большей степени чем для тех, кто остался в горах.
Проявляясь в конфликтных ситуациях за пределами Кавказа, эта солидарность «подтягивает» к конфликтам целые диаспоры.
Тем самым резонанс любого криминального эпизода, реакция на него местных жителей многократно увеличивается, ведь подозреваемый воспринимается не как отдельно взятый гражданин, а как представитель «приезжих».
Поэтому события в Пугачеве, как и подобные волнения в других регионах России, не просто результат провокаций, даже если провокации имели место. Но это и не свидетельство принципиальной несовместимости, неспособности к совместному проживанию разных народов России. Нынешнее нерадостное положение — результат вполне конкретных обстоятельств жизни российских регионов последних десятилетий. Причем не только Северного Кавказа. Скорость лечения болезни, как всегда, будет существенно зависеть от того, насколько верно отделят ее симптомы от причин.