На начало 2015 года на руках у граждан России легально находится около 6,5 млн единиц всех типов огнестрельного оружия. Еще порядка полумиллиона стволов банально не учтено (по личным наблюдениям автора, в сельской местности Восточной Сибири и Дальнего Востока на учете состоит не более трети охотничьих ружей и карабинов), плюс еще оружие в криминальном обороте. В общем, не Америка, конечно, но все же немало — только легальным оружием владеют 8% взрослых мужчин (в среднем 1,3 единицы на человека).
Оружие на руках у населения распадается на две неравные, но количественно сопоставимые группы:
• летальное (охотничьи ружья и гладкоствольные карабины) — 3,7 млн владельцев, 5 млн стволов;
• нелетальное (травматическое) — 1,3 млн владельцев, 1,5 млн единиц.
Почему и зачем оружие? Сразу же отметим, что, в отличие от Америки, не для защиты свободы от возможных тиранических поползновений властей. В России и странах бывшего СССР после 1994 года это оружие в гражданских конфликтах практически не применялось. Например в Молдове, где уровень вооруженности мужского населения гораздо выше, гражданское оружие в столкновениях с органами охраны правопорядка не использовалось никогда.
Бывшие советские граждане если от кого и обороняются, так точно не от государственного насилия или политических оппонентов.
Они в основном используют оружие для самообороны (в своем понимании этого слова) в межличностных конфликтах. Другая функция оружия — защита жилища от преступных посягательств. Роль органов охраны правопорядка в такой системе отношений сводится к общему регулированию доступа граждан к оружию как инструменту конфликтного уличного диалога. Но только ли к этому? Не выступают ли сами органы правопорядка в качестве стимула для граждан, так или иначе побуждая их обзаводиться стволами?
В рамках проекта под руководством профессора ВШЭ Леонида Косалса по изучению неформальной экономической активности сотрудников органов внутренних дел анализировался спрос граждан на оружие. Исследовательская гипотеза: чем больше сотрудники МВД отвлекаются на свою неформальную экономическую активность, тем сильнее граждане ощущают угрозу собственности и личной безопасности (как со стороны «оставленного без присмотра» криминалитета, так и со стороны «полицейских рейдеров») — и поэтому в большей мере стремятся приобрести оружие самообороны.
Конечно, трудно ожидать, что гражданское оружие может эффективно защитить от «оборотней в погонах», но подразумевается, что стимул вооружаться формируется общим уровнем угрозы.
То есть даже если обычная уличная преступность в регионе относительно невелика, неформальная активность «оборотней» повышает общий уровень нервозности, побуждая гражданина к приобретению оружия для самообороны.
Также предполагалось, что в регионах с высоким уровнем экономической активности сотрудников МВД «неформальный подход» в лицензионно-разрешительной сфере должен существенно облегчать прохождение гражданами сложных процедурных требований (специальные курсы, экзамены, медицинские осмотры и т. п.). Гипотеза подтвердилась, но частично — стремление граждан приобрести оружие действительно слабо коррелирует с фактическим уровнем преступности в регионе (зарегистрированные преступления). А вот с уровнем вовлеченности сотрудников МВД в неформальную экономическую активность корреляция сильная. Зависит ли стремление приобрести оружие от субъективных оценок? Если рассматривать крайние группы, то зависит, но сложным образом.
В группе регионов с низким уровнем неформальной экономической активности сотрудников МВД зависимость вполне банальна — чем выше оценка уровня криминогенности, тем выше спрос на оружие. В группе регионов с высоким уровнем активности зависимость противоположная — чем хуже оценивается ситуация, тем ниже спрос на оружие. Почему? Потому что «коммерческие менты» делают защиту от классического криминала существенно более трудной, поскольку если и не сливаются с ним полностью, то образуют некий симбиоз, формируют единую систему нарушения прав граждан (при этом, конечно же, сохраняется в определенной мере и система защиты отдельных норм законов и неформальных правил/понятий). Поэтому граждане не вооружаются, а мигрируют из таких регионов, избавляются от собственности, привлекающей преступников, либо становятся частью системы неформальных отношений, меняя таким образом роль объекта на роль субъекта.
В общем, как и во всем мире, в России гражданское оружие не является ответом на очевидные угрозы жизни, имуществу и правам граждан.
Единственная функция оружия — некоторое сглаживание комплекса неполноценности и беззащитности российского «нового маленького человека».
Что тоже неплохо — у «старого русского маленького человека» не было и такой возможности.