Наконец-то! Свершилось! Впервые за 60 лет в России на высшем государственном уровне был открыт (едва не написал «освящен») памятник Сталину. Неважно, что формально это памятник «большой тройке» — Рузвельту, Сталину и Черчиллю, встречавшимся в Ялте 4-11 февраля 1945-го. 70-я годовщина Ялтинской конференции — лишь удобный предлог, чтобы привести наше монументальное искусство в соответствие с представлениями населения, 52% которого, согласно последнему опросу Левада-Центра, считает, что Сталин сыграл положительную роль в истории страны. И одновременно это реверанс Зураба Церетели Владимиру Путину, который как раз в эти дни встречался с Ангелой Меркель и Франсуа Олландом, чтобы схожим образом пытаться решить на троих судьбу Европы: в минувшую неделю аналогии с «большой тройкой» 1945-го были более чем очевидны.
При взгляде на десятитонную композицию сразу становится ясно, кто там хозяин: Сталин хмуро глядит в будущее, словно прозревая там Хиросиму, холодную войну, распад СССР и битву за Донбасс; Рузвельт и Черчилль выжидательно смотрят на Сталина. Фотографии с церемонии открытия монумента производят комичное впечатление: исполинские фигуры стоят не на кургане и не на постаменте, чего логично было бы ожидать от композиции такого масштаба, а на земле, и находящиеся рядом тов. Нарышкин и другие официальные лица кажутся пигмеями, которые робко жмутся к сталинскому сапогу.
Сапоги — вообще фирменное блюдо Зураба Константиновича, он их умеет отлить и подать в лучшем виде. Начиналось все с полотен Церетели в духе его великого земляка Пиросмани, где добрые и неуклюжие грузинские крестьяне своими огромными ступнями шли по пашне, месили виноград, твердо стояли на родной земле. Затем большие ноги перекочевали в монументальную пластику, стали ботфортами Петра на Стрелке, из которых выпирают огромные икры, так что кажется, будто царь на каравелле стоит коленками назад, обернулись смазными сапогами Юрия Лужкова, в образе дворника выметающего из Москвы нечисть (шприцы, окурки, пакетики от презервативов), и его же мясистыми ляжками, в образе футболиста в кепке, бьющего по мячу, одновременно держа в руках теннисную ракетку (зайдите в Музей Церетели на Пречистенке и не таких монстров увидите). И вот теперь сапоги Сталина, которые являются смысловым центром всей композиции.
Сапоги чрезвычайно важны для сталинского мифа.
Сын сапожника, бездарный семинарист, безжалостный террорист и налетчик, а позже хитроумный царедворец, сумевший в кошачьих сапогах подчинить себе большевистскую элиту, этими же сапогами перебить ей хребет, а затем и растоптать всю крестьянскую Русь в месиве голода, коллективизации, репрессий и войны. Сегодня Россия в мазохистском угаре, который под силу описать одному Достоевскому, припадает к этим сапогам, пропахшим дымом и кровью. Возможно, в Крыму заведется ритуал целования сталинского сапога, и он будет блестеть так же, как нос овчарки и граната матроса на станции метро «Площадь Революции».
История ялтинского памятника напоминает авантюрный роман. Его отлили в бронзе еще в 2004 году, накануне 60-летия Ялтинской конференции. Украина тогда от него в ужасе отказалась, как отказались позже Волгоград и Благовещенск (а он-то тут при чем?); Церетели посылал в Волгоград еще и гипсовую копию 1:10, но она разбилась в дороге. В результате исполинскую скульптуру разместили возле унылой курортной столовой санатория «Ливадия», украшенной дюралевыми решетками — возле самого Ливадийского дворца не решились, поскольку монумент подавил бы его своими размерами.
Похожие истории сопровождали все крупные работы Зураба Константиновича, от памятника Колумбу к 500-летию открытия Америки, от которого последовательно отказались Пуэрто-Рико, Испания и даже названный в честь мореплавателя город Колумбус, штат Огайо, где первооткрыватель стоял бы среди кукурузных полей в тысяче миль от моря. В итоге Колумбу приделали голову Петра и водрузили на искусственном острове посреди Москвы-реки в нарушение всех градостроительных регламентов (утверждают, что согласованная высота монумента была 17 м, а никак не нынешние 98 м) и исторической справедливости: Петр, бредивший морем, оказался посреди обмелевшей реки, в ненавистной ему азиатской боярской Москве… Та же сложная судьба ожидала «Слезу скорби», весьма двусмысленный монумент жертвам теракта 11 сентября 2001 года, 175-тонная бронзовая плита, напоминающая женские половые органы высотой с десятиэтажный дом, от которого благоразумно отказались Нью-Йорк и Джерси-сити и который был сослан на заброшенную военную базу в устье Гудзона.
Церетели — гений не столько скульптуры, сколько маркетинга. Ему бы работать торговым представителем в крупной компании, специализируясь на реализации неликвидов. Он навязывает свои бронзовые мегаломанские фантазии городам и государствам подобно ушлому итальянцу из анекдота, который продавал «новому русскому» барабан Страдивари, уверяя его, что тот «делал скрипки для лохов, а для реальных пацанов он делал барабаны». В нем можно видеть толкового менеджера и льстивого царедворца, на манер вельможного гимнописца Сергея Михалкова, или даже ироничного постмодерниста, пародирующего Большой стиль; но прежде всего этот «чудесный грузин» является последовательным авангардистом, специализирующимся на разрушении исторической городской среды, профанации святынь и заливке мест памяти тоннами меди.
Так он изменил первоначальный план воссоздания храма Христа Спасителя архитектора Алексея Денисова, завесив его все теми же бронзовыми горельефами и заменив белокаменную облицовку мраморной по моде того времени. Григорий Ревзин как-то возвел генеалогию Зураба Церетели к грузинской чеканке, которая висела на кухнях московских квартир и была мерилом вкуса столичного прораба Юрия Лужкова. Теперь эта мещанская чеканка украсила фасады главной православной святыни, фальсифицировав его исторический облик, так что никого уже не удивило, что в храме обосновались подземный паркинг, автомойка и химчистка.
Так же было уничтожено другое московское место памяти — Поклонная гора, с которой странники смотрели на город сорока сороков и откуда Наполеон наблюдал пожар Москвы. Вместо горы теперь котлован, где стоит аляповатый мемориал, украшенный все той же бронзовой чеканкой, водружен шампур с распятой на нем креветкой (говорят, это богиня Ника) и бьют подсвеченные красным фонтаны, видимо, символизирующие реки крови. Точно такая же судьба ждала Манежную площадь, бывшую в старые времена широким имперским пространством между Манежем и гостиницей «Москва», классической строгостью напоминающую площади Петербурга. Там дули ветры истории, собирались демонстрации и военные парады и человек чувствовал свою малость перед Левиафаном государства. Церетели застроил ее пошлыми павильонами, фонтанами и бронзулетками в духе турецкого отеля или ландшафтного дизайна на даче товароведа. «Манежка» и «Поклонка», как их теперь пренебрежительно называют, — это оскорбление Москвы, Мекка для приезжих, гопников и свадеб с лентами. Ни один москвич, помнящий их прежнее обличье, туда не пойдет… И это еще Зурабу Константиновичу не дали поставить 100-метровую статую Христа на Соловках, хотя по нынешним временам это уже не кажется фантастикой. Несуразный памятник в Ялте, выламывающийся из всех архитектурных пропорций Ливадийского дворца и парка, — из той же серии неадекватных пластических решений.
И в то же время Церетели по сути своей адекватен нынешней России и, парадоксальным образом, является самым точным выразителем Zeitgeist’а, духа эпохи. Нашей гигантомании и забронзовевшего абсурда. Пустозвонного мессианства и мучительной провинциальности, кичливости и китча.
Поверхностного историзма, который на поверку оборачивается разрушением святынь и мест памяти.
Напыщенного чиновного хамства с его презрением к простому народу, который копошится где-то у исполинских сапог в бесконечном ожидании то ли пенсии, то ли электрички.
Церетели вечен, как мечта простолюдина о красоте и как презрение русской власти к холопам. В своем кавказском долголетии (так выпьем за его здоровье!) он подобен сталинскому наркому Анастасу Микояну, который, как известно, служил «от Ильича до Ильича без инсульта и паралича». Зураб Константинович начал рисовать при Сталине, при Хрущеве знался с Пикассо и Шагалом, при Брежневе делал ленинские панно, при Ельцине ваял Государя Императора, при Путине — все того же Сталина: круг замкнулся. В грядущей постпутинской России он будет все так же бодр, лучезарен, голубоглаз и востребован. Он отольет новой власти 30-метровую статую первого и последнего Президента СССР, которая будет встречать прилетающих в новый московский международный аэропорт имени Михаила Горбачева подобно Марку Аврелию на Капитолийском холме. Он поставит на 15-й даче в Архангельском скульптурную композицию «Ельцин, Гайдар и Чубайс принимают решения о приватизации». Свидетель наших терзаний, он будет раздувать до гигантских масштабов и отливать в бронзе все химеры и мифы инфантильного русского сознания, от мечты о щучьем велении до тоски по сталинскому сапогу.