Нефтяной рынок запросто помножил на ноль мудреные прогнозные расчеты, обосновывающие недавно внесенный в Госдуму проект федерального бюджета на период 2015-2017 годов. Буквально за несколько недель цена на нефть скатилась до уровней на 15-20% ниже, чем предусматривается бюджетным прогнозом на будущий год. В свою очередь, котировки доллара по отношению к российской национальной валюте в середине сентября перешагнули через запланированный правительством среднегодовой уровень 2015 года (37,7 рубля), в конце сентября — 2016 года (38,7 рубля), а в самом начале октября — 2017 года (39,5 рубля).
Менее чем за месяц они ударно проделали предначертанный им трехлетний путь и уверенно двинулись еще выше.
Сложилась парадоксальная ситуация: правительство пойдет в Думу отстаивать безнадежно отставший от реалий бюджетный законопроект (вносить в него концептуальные изменения никто не собирается, и депутаты, судя по всему, с этим заранее согласны). В ответ на критику, касающуюся эскалации всевозможных рисков, министры справедливо возражают, что в условиях намеченного Банком России перехода к свободному курсообразованию бюджет будет в значительной мере застрахован от нефтяной конъюнктуры. Действительно, при соответствующей ей динамике курса рубля к доллару цена на нефть в рублевом выражении и зависящие от нее налоговые поступления останутся фактически неизменными, а все возникающие временные кассовые разрывы и прочие шероховатости с легкостью могут быть нивелированы за счет резервных фондов.
Однако переход к новой точке условного бюджетного равновесия при более низких ценах на нефть и котировках рубля вовсе не столь арифметически выверен, как может показаться на первый взгляд. Если бюджетные затруднения действительно представляются вполне разрешимыми, то российская экономика в целом неизбежно столкнется с целым рядом негативных эффектов.
Во-первых, в силу существенной доли импорта на потребительском рынке обесценение рубля быстро транслируется в совершенно определенные инфляционные последствия.
В краткосрочном аспекте это бюджету опять же выгодно, но на более длинном горизонте в связи с потребностью в увеличенных расходных и тарифных индексациях раскручивается инфляционная спираль по схеме «цены-доходы-ожидания-цены». Разорвать этот порочный круг с использованием одного лишь процентного инструментария, имеющегося в распоряжении Банка России, будет крайне непросто. Помимо всего прочего, инфляционная гонка чревата острыми социальными последствиями, в первую очередь для наименее защищенных категорий граждан, получателей фиксированных и редко индексируемых доходов.
Во-вторых, девальвация может негативно сказаться на устойчивости финансового сектора.
Дополнительным фактором нестабильности здесь служит необходимость погашения и обслуживания валютных долгов финансового и корпоративного секторов (по данным ЦБ, с октября 2014 года по июнь 2015 года это порядка $115 млрд, более четверти объема золотовалютных резервов) в отсутствии возможностей их рефинансирования.
При этом важен не только сам уровень будущего курсового консенсуса, но и траектория движения к нему: наверняка появится много желающих проверить новую политику ЦБ на прочность путем раскачивания валютного рынка. В свою очередь Банку России тоже придется «играть с листа», заново формируя операционные ориентиры поддержания финансовой стабильности как в целом, так и на отдельно взятом валютном рынке, а также ожидания его участников. Несомненно, это еще один потенциальный фактор риска.
В-третьих, повышая текущую конкурентоспособность национального производителя, слабый рубль одновременно подрывает ее в перспективе — как с точки зрения крайней неясности инвестиционных ориентиров, так и в связи с ускоренным удорожанием импортных технологий и оборудования в условиях резкого сужения возможностей финансирования соответствующих закупок.
Здесь уместно вспомнить, что именно упорное и вполне рациональное нежелание частного сектора инвестировать лежит в основе нынешней экономической стагнации.
В целом же переход к новой, более низкой для рубля точке равновесия, вполне возможно, окажется на этот раз куда более болезненным для российской экономики, чем это случалось ранее, и приведет к ее дальнейшей разбалансировке. Вспомним также, что психологически курс доллара в России — это не просто курсовое соотношение. Это еще и универсальный индикатор экономического положения страны: сильный рубль укрепляет национальное самосознание, тогда как слабеющий, наоборот, создает у самых разных категорий населения чувство уязвимости и неуверенности в завтрашнем дне.
В любых иных условиях социально-политическую толерантность к девальвации, тем более не разовой, а мучительно-постепенной, не стоило бы переоценивать, но наступили новые времена. Мощные внеэкономические факторы льют воду на мельницу дальнейшего обесценения национальной валюты.
Не секрет, что новое валютное равновесие меняет баланс сил на отечественной политико-экономической сцене. Неизбежно заметное повышение статуса поставщиков валюты на внутренний рынок, то есть главным образом экспортно-сырьевого сектора, а также перераспределяющего возросшую ренту государства и его обширной финансовой империи, тогда как позиции импортеров товаров и услуг, включая как несырьевой бизнес, так и обычных граждан, соответственно, ослабеют. К тому же удорожание зарубежных благ в нынешних условиях оказывается как нельзя более удобным для властей и с чисто политической точки зрения — оно сработает гораздо эффективнее, чем возведение формальных барьеров в виде любых новых эмбарго или «железных занавесов».
Таким образом, по мере обесценения рубля сама собой закрепляется система, далеко не самая удачная и для выхода из нынешнего кризиса, и тем более для долгосрочных интересов развития страны.