Россия и «ресурсное проклятие»: когда действия режима контрпродуктивны для экономики

— В своем недавнем докладе «Сравнительная история нефтезависимых экономик конца XX — начала XXI века» вы проанализировали 10 стран, для которых характерна проблема «ресурсного проклятия». На ваш взгляд, опыт какой из стран наиболее актуален сегодня для России?

— Я бы не стал приоритезировать: есть позитивный опыт, есть негативный опыт. На мой субъективный взгляд, самый интересный и позитивный опыт для нас — это две территории: Объединенные Арабские Эмираты (ОАЭ) и Мексика.

ОАЭ — это пример того, как можно стимулировать развитие, а Мексика — это пример того, как можно будет использовать свое географическое положение. Для России, наверное, лучшей перспективой является стать Мексикой для Европейского союза. Мы имеем дело с примерно одинаковыми размерами экономик, с одинаковым населением (что в Америке, что в Евросоюзе, что в России, что в Мексике), с одинаковыми проблемами в наших странах.

При этом Мексика умудрилась диверсифицироваться за счет сотрудничества с Америкой, а мы совершенно не в состоянии сделать того же самого за счет Евросоюза. При этом у нас есть стратегическое преимущество, которое связано с тем, что у Евросоюза нет нефти и газа.

Если Мексика — это наиболее хороший для России пример, то Венесуэла — классическая комедия ошибок. Ангола — важный пример, показывающий, что происходит, когда власть не меняется и консолидирует под себя больше и больше возможностей. Норвегия — прекрасный пример для тех, кто считает, что демократия — это панацея: вот, пожалуйста, демократия есть, а рост ВВП — небольшой.

 — Вы отмечали, что по степени нефтяной зависимости Россия находится примерно между Венесуэлой, Казахстаном и частично Ираном. Можно ли эти выводы перенести в политическую плоскость: означает ли это, что Россия находится в точке бифуркации — между политической стабильностью и потрясением?

— Прямолинейно — нет. Если мы говорим про этот кластер, то это вопрос экономический. Но движение от российского кружочка (в системе координат) в ту или иную сторону будет связано с политическими решениями: то есть либо мы пойдем в сторону Венесуэлы — популизм в экономике, закрытие рынков, либо мы идем вниз [к Ирану] — это дальнейшая изоляция, усиление ура-патриотических тенденций, это замыкание экономики и более высокое ее регулирование.

Нам, конечно, следует двигаться туда, где значительно более высокая эффективность использования нефти в ВВП, там, где находится Канада и та же самая Мексика.

— Вы не раз отмечали, что нефть является фактором стабильности для России и ее нельзя скидывать со счетов. Однако не кажется ли вам, что эта стабильность иллюзорна и говорит о хрупкости системы — как нависающий над головой дамоклов меч, который рано или поздно сорвется и упадет?

— На данный момент мне это совершенно не кажется иллюзией. Стабильность — она и есть стабильность. Вы это сами видите — можете посмотреть уровень поддержки власти, можете посмотреть уровень социальной активности. Но — только на данный момент. Может быть, кризис будет одним из средств перевести экономику на другой уровень. В этом смысле хорошо было бы, чтобы этот переход не был криминальным. Хорошо было бы, чтобы он не привел к распаду страны, к гражданской войне, например.

На самом деле, глядя на опыт Украины, мы можем много увидеть, хотя Украина никогда не была такой ресурсной страной (как Россия. — Forbes). Однако все-таки уголь, газ, и нефть на Украине были. Она просто быстрее России пришла к ресурсному тупику, потому что у нее было меньше ресурсов.

Но картина в целом очень похожа: у вас теряется централизация власти, потому что ей нечем покупать лояльность; у вас возникают кланы, группы, которые начинают тянуть на себя одеяло. И дальше это легко может привести к дестабилизации и даже к распаду, особенно учитывая тот факт, что Россия была на востоке Украины, а на востоке России находится Китай, страна с похожими принципами, страна, которая может быть заинтересована в части наших территорий.

— Насколько реалистичен прогноз, что стремление Трампа сделать из США энергетическую супердержаву, а также новая волна сланцевого бума смогут опрокинуть цены не нефть?     

— Сделать из США энергетическую супердержаву физически невозможно просто потому, что США — это технологическая держава, и технологии не уступят своего места, сколько бы нефти вы ни добывали. Все равно, как бы ни увеличился объем добытой нефти в Америке, это будет один из продуктов третьего уровня по важности.

С другой стороны, с точки зрения нефти — Америка большой независимый игрок, и она может нивелировать роль картеля [ОПЕК]. Тогда вы получаете рынок. Падают цены — значит, будут добывать меньше. Растут — увеличат добычу. Сейчас цены остановились в диапазоне 50-55 долларов. Через пять лет мы, возможно, будем видеть 40-45 или даже 35-40 долларов в силу того, что себестоимость последовательно падает. И это тренд не связан с тем, чего хочет и чего не хочет Трамп или кто-то другой: это большие рыночные силы.

С одной стороны, это повышение эффективности использования, с другой — это повышение эффективности добычи, с третьей стороны — увеличение объема извлекаемой нефти. По идее, мы должны прийти, наверное, к 25-30 долларам за баррель в обозримом будущем, может быть через 10-15 лет. Но для России это, конечно, уже очень мало — тем более что объем нашей добычи будет падать. Вот тогда мы будем говорить, что у нас начинается украинский синдром.

— Почему нестабильность на Ближнем Востоке не влияет на ценообразование нефти, как это было в 1970-х годах, когда цены на энергоносители выросли в 2-3 раза?

— Потому что там нет нестабильности. Там все стабильно.

— Как же? А война в Сирии, ситуация в Ираке и противостояние между Саудовской Аравией и Ираном?

— Сирия — это не то место, где добывают много нефти, и этот фактор не может повлиять. Саудовская Аравия стабильна, является союзником Соединенных Штатов. Иран стабильно функционирует в своем режиме. Ирак производит стабильно нефть, несмотря на угрозу ИГИЛ (Исламская организация Ирака и Леванта — террористическая организация, запрещенная в России). В свою очередь, ИГИЛ производит нефть стабильно, несмотря на то, что он из себя представляет. Поэтому я не вижу угрозы стабильности, которая может повлиять на цены.

— Cтабильна ли Саудовская Аравия на самом-то деле? Есть же «черные лебеди», которые гипотетически могут привести к развалу режима.

— Саудовская Аравия — гипербогатая ресурсная страна. Доходы населения достаточно высокие. Система контроля достаточно эффективная. Почему там должен рухнуть режим? Война с Ираном? Тотальная? Но Саудовская Аравия лучше вооружена, и на ее стороне Соединенные Штаты. Иран вряд ли начнет такую войну. Сама Саудовская Аравия точно не начнет. О чем вы говорите?

— Вы говорили, что политический режим страны — будь то демократия или авторитаризм — не влияет на экономический рост. Означает ли это, что Россия, может, воспользуется этим и откажется проводить политические реформы, усиливая при этом авторитарные тенденции?

— На экономику название режима не влияет, но сильно влияет эффективность проводимой режимом политики. Больше всего на экономику влияют риски, которые видят для себя участники рынка. Источниками больших рисков являются чаще всего действия режима, которые контрпродуктивны по отношению к экономике. Когда эти действия появляются? Тогда, когда у режима есть задача более важная, чем развитие экономики. А более важной задачей у режима, чем развитие экономики, может быть только самосохранение. Тратить на это силы и ресурсы, разрушать экономику популистскими действиями, гиперконтролем, милитаризацией, разрушением системы контроля рисков (типа независимого правосудия) режим начинает только тогда, когда не уверен в своей легитимности и правитель очень боится перемен и потери власти. Когда режим стабилен, то ему не надо заниматься самосохранением. Стабильная демократия, стабильная монархия, стабильная диктатура — они не занимаются самосохранением, поэтому они чаще занимаются развитием страны. И да, у нас есть свидетельства того, что демократии в среднем немного эффективнее, чем другие режимы. Но, во-первых, это «в среднем», во-вторых — в категорию «другие режимы» включаются все нестабильные, больные режимы, которые превратили свои страны в кормушку для избранных и защищают свою власть путем подавления как протестов, так и законности в целом. При этом сравнение демократий со стабильными недемократическими режимами, как ни странно, часто будет не в пользу первых.

Когда мы говорим о правлении эмира в Объединенных Арабских Эмиратах, мы имеем дело с семьей, которая спокойна за свою власть. Она не занимается популизмом — она достаточно эффективно решает вопросы экономики. И демократия в Норвегии делает то же самое.

Поэтому вопрос в данном случае не в том, какой режим, а насколько этот режим легитимизирован. Если он существует и не беспокоится о себе, то он будет проводить и ненужные, и непопулярные меры. А люди, которые бенефициируют от этого режима, могут инвестировать внутри страны.

— То есть российские политические элиты пока эффективно справляются с «ресурсным проклятием». А как долго это может продолжаться?

— Эффективно для себя, но не для страны. Сколько — это большой вопрос. Мы не знаем точно. То есть будет, конечно, хуже. Будет продолжаться спад экономики. Будет продолжать падать потребление. Будут падать доходы населения, инвестиции и так далее. Однако у нас есть большой запас: обратно к началу 1990-х мы будем идти еще долго.