Требуйте невозможного! Размышления на фоне 100-летия Февральской революции

Владислав Иноземцев Автор

Если история революций что-то и показывает, то только то, что они обычно совершаются не ответственными и успешными гражданами, а разуверившимися в цивилизованной политике толпами неудачников

Сто лет назад, в конце февраля — начале марта 1917 года, в российской столице Петрограде произошли события, которые затем вошли в историю как Февральская революция. Широкое народное движение, предпосылки которого формировались на протяжении нескольких лет войны и нараставшего экономического кризиса, почти бескровно превратило Россию из жестокого самодержавного государства, каким она являлась на протяжении долгих столетий, в демократическую республику.

Однако успех оказался кратковременным. Война не была остановлена, экономическое положение было критическим. В 1916 году объем производства зерна в стране составлял лишь 76% от уровня 1913 года, угля — 65%, промышленность работала на нужды фронта, но не населения. Покупательная способность зарплаты среднего рабочего к весне 1917 года составляла около трети той, которой она обладала весной 1914-го. Цены на основные товары с лета 1914-го по весну 1917 года выросли в 4–6 раз. Профессионализм власти оценивался как крайне низкий. Политическая борьба обострялась, серьезных реформ, на которые надеялись массы, проведено не было. Масштаб неравенства оставался запредельным. Результат известен: новое правительство было отстранено в ходе переворота в конце октября практически с той же легкостью, что и предшествующее, а в защиту созванного «по инерции» Учредительного собрания вообще не прозвучало голосов. Большевики получили страну, полностью измученную проблемами, и хотя и добавили к уже имевшимся неизмеримо более сложные, все же удержали и консолидировали власть, которая стала даже более авторитарной, чем любая из прежних.

Нечто подобное произошло в российской истории еще раз — три четверти века спустя. Теперь уже коммунисты завели страну в хозяйственный тупик и допустили экономические трудности, сравнимые с теми, что отмечались на рубеже 1916-го и 1917 года. В очередной раз мирное народное движение отправило правительство «на свалку истории», установив демократическое народовластие. И снова нерешенность — а в значительной мере и усугубление — хозяйственных проблем привели к разочарованию в демократии и свободе, и через несколько лет в России возродилось авторитарное государство, ориентирующееся на советский опыт и самые консервативные идеологические и «духовные» традиции. В экономическом развитии в сравнении с остальным миром Россия в 1990-е годы провалилась не менее, чем в 1914–1925 годах, эмиграция за последние 20 лет превысила показатели «великого исхода», последовавшего за революционными событиями 1917 года, а последняя статистика показывает, что даже в последние «успешные» 15 лет мы развивались в целом медленнее, чем большинство успешных демократических стран.

На этом фоне хочется вспомнить еще одну революцию, свершившуюся в конце XVIII века в далекой Америке. Начавшись как серия выступлений против диктата правительства метрополии, американская революция была, пожалуй, единственной для своего времени, не порожденной серьезными экономическими тяготами. За предшествующие ей 75 лет экономика колоний выросла в 12 раз, уровень доходов свободных белых граждан был самым высоким в мире, зарплаты рабочих в том же Бостоне превосходили те, на какие могли рассчитывать работяги в Лондоне или Манчестере, средний размер фермерских наделов превышал британские показатели в 4–6 раз. Масштаб эмиграции из Великобритании в североамериканские колонии за 1750–1775 годы — 310 000 человек — очевидно указывал на преимущества жизни в заокеанских владениях. Американская революция была порождена идеями, а не голодом, разумом, а не эмоциями — и она привела к созданию общества, до сих пор остающегося самым передовым и успешным на планете (и, кстати, в значительной мере последовательно управляющегося по законам, разработанным и принятым еще отцами-основателями Соединенных Штатов).

Мне кажется, что даже эти примеры (а можно найти и массу других, хорошо показывающих итоги радикальных преобразований, предпринятых в экстраординарных обстоятельствах) указывают на простую истину: голод и экономический коллапс — самые плохие советчики во всем, что касается политической организации общества. Принимаемые под давлением приближающейся катастрофы решения могут на время создать условия для «демократии неудачников», но сама она станет не более чем прелюдией диктатуры подлецов. Экономические проблемы должны порождать хозяйственные реформы, но никак не политические революции.

Конечно, рассуждая об уроках истории, сложно избежать соблазна применить их к оценке современного состояния и перспектив собственной страны. Когда сейчас, отмечая столетие масштабных революционных событий начала ХХ века, эксперты и политики рассуждают о вероятности их повторения в новых условиях, предлагаемые параллели представляются во многом надуманными. В стране нет революционной ситуации — ни достаточного числа недовольных, ни слабости власти, ни глубокого экономического кризиса.

Это, однако, не означает, что предпосылок для серьезного обострения ситуации не может сложиться даже в достаточно близком будущем. Россия в последние годы развивается в полной зависимости лишь от одного фактора — цен на нефть. Страна не имеет внутреннего источника роста, механизмы инновационной экономики не сформированы, власть делает все возможное для того, чтобы снизить предпринимательскую активность и усложнить ведение бизнеса, коррупция и имущественное расслоение обретают все новые масштабы. Для переключения внимания со снижения эффективности и качества хозяйственного управления на чисто политические моменты Кремль начинает ввязываться в сомнительные военные авантюры. В этой ситуации, если глобальная сырьевая конъюнктура ухудшится, а отношение Запада к России окончательно станет враждебным, страна может оказаться в крайне сложном положении быстрее, чем можно предположить.

И тут на память приходит другой, намного менее заметный, эпизод нашей недавней истории — протестные движения зимы 2011/2012. Если вспомнить то время, окажется, что выступления городского среднего класса были куда более похожи на те, что привели к американской революции конца XVIII века, чем те, что спровоцировали февральский или октябрьский перевороты в 1917 году. В тот момент настроения общества были относительно оптимистичными, финансовый кризис миновал, экономика выросла на 4,5% в 2010 году и на 4,3% — в 2011-м (в первом квартале 2012-го рост ускорился до 4,9%), эмиграция из России достигла минимальных с 1991 года значений, цены на нефть росли, как и реальные доходы граждан. Требования, которые выдвигались протестующими, были целиком политическими: отвергались нарушения на парламентских выборах и насилие над духом Конституции, запрещавшей занятие президентского поста более чем на два срока (пусть и подряд, но все же неоднозначность ситуации была очевидной). И сейчас, если предположить, что в то время история пошла бы по «майданному» сценарию, Россия оказалась бы в гораздо лучшей ситуации: с более легитимным правительством, не вовлеченной в войну на Украине, с окрепшим предпринимательским классом, с перспективами долгосрочного продолжения медведевской «перезагрузки» с Западом, с нацеленной на экономический прогресс внешней политикой.

Однако пять лет тому назад ожидания перемен не оправдались: после непродолжительного замешательства власть взяла реванш, подавив выступления недовольных и спровоцировав против них десятки уголовных дел, большинство общества, понадеявшись на то, что недолгий кризис был не более чем досадным эпизодом в долгом «веке процветания» новой России, не попыталось отстаивать свои права на политическое участие, предприниматели, уповая на «либералов» в правительстве, вернулись к своим привычным занятиям. Требование стать гражданами — по сути основное, выдвигавшееся американскими колонистами, — не возбудило российскую метрополию.

Между тем если история революций в России и Европе что-то и показывает, то только то, что они обычно совершаются не ответственными и успешными гражданами, а разуверившимися в цивилизованной политике толпами неудачников. К сожалению, экономические тренды последнего времени — с близким к нулю «ростом», сокращающимися реальными доходами населения, снижающимся по мере успехов «импортозамещения» качеством потребления — указывают именно на приближение времени, когда недовольство экономическим положением (а не политическими процессами) может стать массовым и плохо контролируемым. И если такой тренд сохранится на протяжении долгого времени при полном отсутствии политических перемен, гипотетическая революция 2025 года, скорее всего, окажется куда менее конструктивной, чем так и несостоявшаяся революция 2011-го.

В 1960-е годы, когда в мире поднималась новая, пусть и специфическая, революционная волна, одним из ее лозунгов (его приписывали то Сартру, то Кон-Бендиту, то Че Геваре) был «Будьте реалистами — требуйте невозможного!». Эта парадоксальная, на первый взгляд, фраза на самом деле хорошо отражает то, какими должны (и, что самое важное, могут) быть революционные события в современном мире. Требовать невозможного сегодня — это желать перемен в эпоху процветания, а не катастроф, хотеть изменений до того, как они станут неизбежными, а значит, непродуманными и спонтанными, стремиться к политическим сдвигам, обеспечивающим экономическое процветание, а не задумываться о полезности таковых, только сталкиваясь с безысходной разрухой. Если Россия хочет вынести хоть какой-нибудь урок из революционных событий столетней давности, то я бы считал, что он должен быть именно таким.