Когда все бесит: как испытывать гнев, злость и другие эмоции без вреда для окружающих
Как отличить гнев от страха если некоторым трудно осознавать и переживать гнев, то другие люди, наоборот, прячут за гневом те чувства, которые им не нравится испытывать. Очень часто за гневом прячется страх. Он ведь тоже может быть «чувством с плохой репутацией». Например, если в детстве кого-то учили, что бояться стыдно, что мужчина должен быть бесстрашным и свирепым, такой человек может мгновенно заменять страх гневом и даже не замечать этого. Впрочем, связка страха и гнева вообще очень характерна. Вот лишь несколько частых примеров.
—Мать испугалась за подростка, который отключил телефон и пришел поздно, и вместо того чтобы рассказать ему, как тревожилась и как он ей дорог, отчитывает его. Или шлепает трехлетку, в последний момент сняв его с подоконника.
—Жители маленького города боятся наводнивших его мигрантов и первыми начинают стычки с ними.
—Начальник боится, что нанятый им эксперт уничтожит его авторитет, и обращается с ним высокомерно, подавляюще, «ставит на место».
Иногда гнев заступает на место страха очень быстро, и мы даже не успеваем понять, что испугались. Так жили наши предки. Напади первым, укуси, пока не укусили тебя. Напугай непослушного, чтобы тому впредь было неповадно делать опасное. Покажи, что ты страшный, — все будут бояться и не узнают, что ты слабее. Кто сильнее разгневается, за тем и останется победа. Трус отступает, агрессивный побеждает.
Почему это неправильно, если это «естественно»? Кажется, в природе это работает, так почему бы не оставить все как есть? Да потому, что социально и эмоционально адекватные человеческие реакции не всегда совпадают с биологическими.
Возьмем самый простой пример — с ребенком. Мать испугалась за ребенка и гневается на него. Кажется, что гнев должен предотвратить непослушание. Но у людей так не работает. Дети, особенно в наше время, слушаются родителей не потому, что боятся их, а потому, что привязаны к ним. На маленького ребенка гораздо сильнее действует страх матери. Его эмпатия пока примитивна, и он способен понять только одно: мама испугалась за меня, а раз даже ей страшно, то и мне уж подавно следует опасаться! Это гораздо более действенная и прямая защита от опасности, чем гнев. Отшлепанный ребенок может продолжить удовлетворять свое любопытство и вновь полезть на окно, только на сей раз он постарается, чтобы мама не увидела. А вот если мать заразит его своим страхом да к тому же объяснит на доступном ему уровне, почему ей было страшно, — будьте уверены, ребенок еще и младшего брата научит не лезть в опасные места. Конечно, страхом нельзя злоупотреблять, он нужен для действительно важных вопросов.
У детей постарше, начиная с 5–8 лет, развиваются более сложные виды эмпатии, чем простое «заражение чувством другого». Теперь ребенок способен сочувствовать матери — он привязан к ней и не хочет причинять ей горе. «Мама плакала, когда я сбежал из школы и потерялся!» Это поражает и заставляет изменить поведение. Ребенок видит, насколько он важен для мамы, и понимает, что ему самому тоже очень важны чувства близкого человека. Многие родители не удерживаются от соблазна таким образом манипулировать ребенком, но мы сейчас не об этом, а о том, почему гнев действует не так сильно, как искренний, напрямую выраженный страх.
Человеческий мир — это мир сложных ситуаций, в которых «естественные реакции» далеко не всегда применимы. Это относится и к страху перед чужаками, который в человеческих обществах принимает характер ксенофобии — агрессии по отношению к приезжим, мигрантам, вообще «не таким, как мы». Бояться чужого естественно, но между страхом и гневом нужно сделать паузу.
В этой паузе мы успеваем спросить себя: чего мы боимся? Действительно ли это так страшно? Реальная ли перед нами угроза или скорее мнимая? Мы можем исследовать вопрос, можем напомнить себе, что чужаки — такие же люди, как мы, отделить прямую угрозу от иллюзорной (внушенной, преувеличенной).
Если гнев следует за страхом почти автоматически, можно легко совершить несправедливость: обвинить невиновного, навредить слабому. Связка «страх — гнев» не оставляет места для великодушия.
Вот пример ситуации, с которой я лично не сталкивался, но не раз слышал о подобных случаях от знакомых и читал о них в СМИ.
В обычный школьный класс приходит ребенок с особенностями, и родители «обычных» детей начинают возмущаться и писать петиции, требуя «убрать ненормального туда, где ему самое место». Эту просьбу обосновывают как тем, что новичок «опасен для наших детей», так и тем, что «ему нужны особенные условия, пусть и учится дома или в коррекционной школе».
За гневом здесь, безусловно, стоит страх. Особенно если речь не просто об аутизме или синдроме Дауна, а о ребенке со сложным, необычным поведением, с проявлениями агрессии. «Почему наши дети должны страдать и терпеть присутствие ваших уродов?!» — заявляют родители. Если же кто-то заступается за такого ребенка, ему возмущенно возражают: «А если он вашему глаз выколет, вы будете так же прекраснодушны?»
Родители, которые просят «убрать неудобного куда подальше», испытывают страх. Этот страх многомерен. Во-первых, они боятся непредсказуемости, неопределенности. Они плохо представляют себе, как проявляются те или иные особенности, они незнакомы с конкретным ребенком, и желания знакомиться ближе у них нет. А если нет знакомства, то нет и понимания, а значит — есть страх. Во-вторых, родители ощущают себя пострадавшими и обделенными, иногда — заранее. Это происходит, даже если особенный ребенок не проявляет агрессии. Родители протестуют, например, против того, что «он будет отнимать у учительницы время, предназначенное для наших детей».
«Почему мы должны за это платить?» «Мы сами нуждаемся! У нас у самих мало!» — вот подспудный мотив возмущения. Страх лишиться дефицитного ресурса против своей воли, страх невозможности защитить свои границы, отстоять безопасность своего ребенка и его право на образование. Под всем этим лежит глубинное и порой небезосновательное недоверие к школьной системе — «они неспособны справиться даже с обычными детьми, а уж при наличии трудного в классе точно начнется кавардак».
Так страх лишает людей великодушия, мгновенно превращается в гнев и толкает на жестокие поступки. Ведь лишение права на обучение в обычной школе, на социализацию в среде себе подобных, безусловно, жестокий поступок по отношению как к самому особенному ребенку, так и к его родным.
Конечно, медиатором тут должна выступить школа: успокоить родителей, показывая, что учитель имеет подходящие методики, может справиться с неудобным поведением ученика или удовлетворить его потребности, не обделяя других ребят. В некоторых случаях возможно добиться, чтобы на занятиях присутствовал тьютор, и т. п. Но и от родителей тоже требуется шаг навстречу: чуть больше информированности, великодушия и сочувствия — с их помощью страх и гнев могут быть снижены.
«От меня не убудет», — говорят люди, когда считают, что могут поделиться своим ресурсом без ущерба для себя. Иногда очень важно правильно, не занижая, оценить свои ресурсы и понять, что «от меня не убудет», тогда связка «страх — гнев» перестанет быть такой жесткой. Это и есть механизм сочувствия. Мы можем сочувствовать только тогда, когда перестаем бояться, что у нас отберут самое необходимое.
Почему одни люди щедры, а другие скупы? Почему многие считают щедрых «святыми, не от мира сего» или просто дурачками? Щедрость, способность отдавать любые ресурсы (время, силы, деньги) не напрямую зависит от их количества. Скорее она зависит от нашего самоощущения. Если мы считаем себя маленькими и бедными, то не можем быть щедрыми — нам нечего отдать, и мы будем бояться, что у нас кто-то что-то отберет: «самим мало». Если же, адекватно оценив свои ресурсы, мы видим, что их не так уж и мало, то можем позволить себе быть щедрыми и сочувствовать людям. Сочувствие и помощь другим в любой форме дают уверенность в себе и повышают самооценку. В этом нет ничего плохого — наоборот, это очень хорошее вознаграждение. Но нужно быть способными понять, что это не «у нас отнимают последнее», а мы можем сами, по своей воле делиться тем, чем хотим.
Еще один шаг — понять, что в некоторых ситуациях то, чего мы боимся, на самом деле не отнимает у нас ресурсы, а дает их. Общение с особенным ребенком не только отнимает внимание учителя у других детей, но и развивает их эмоционально и socially. Если в городе живут люди с разных концов света, это не только отнимает рабочие места у старожилов, но и создает новые, а еще — обогащает культуру города. Понимание этого позволяет «сменить гнев на милость».
Пример с начальником и авторитетным экспертом особенно показателен. Если начальник боится умных людей рядом с собой, это снижает эффективность его работы, ведь он не может близко сотрудничать с теми, кто мог бы дополнить его в том, чего он сам не умеет или не знает. Люди с уязвленным самолюбием окружают себя посредственностями — это безопаснее. Хороший обратный пример — царь Александр III: он не был особенно талантлив, но ничуть не переживал по этому поводу, не боялся за свой недосягаемый авторитет и окружал себя умнейшими министрами, многое сделавшими для процветания России. К сожалению, его правление оказалось недолгим, а Николай II был гораздо менее уверенным в себе человеком и болезненно относился к необходимости отдавать министрам решение важных вопросов.
Если сделать паузу между страхом и гневом, а в этой паузе немного потрудиться (повысить свою информированность, лучше познакомиться с тем, чего боишься, пробудить в себе сочувствие, понять, что у тебя больше ресурсов, чем ты думал раньше), это поможет снизить страх, а значит, и необходимость реагировать на него гневом.
Как отличить гнев от печали
Все мы иногда оказываемся в жизненных ситуациях, где ничего не можем сделать. Но наша психика не так пластична и послушна и не всегда «соответствует» подобной ситуации. Многим бывает трудно «просто подождать» или «покориться судьбе»: такие люди, даже видя, что не в состоянии ничего изменить, продолжают оставаться напряженными. Это напряжение ищет выхода. Иногда единственное, что доступно человеку, — найти виноватых и накинуться на них со всем пылом.
В этом случае можно сказать, что человек использует гнев вместо печали, потому что печаль ему недоступна. Переживание горя (да и вообще переживание любого безвыходного положения, бессилия перед обстоятельствами) имеет свои фазы, о которых вы, вполне возможно, слышали. Они даже вошли в разнообразные мемы: «отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие, суббота, воскресенье». Мы переживаем эти фазы по-разному, иногда застревая на какой-то из них, а какие-то пропуская. Это зависит от характера и от ситуации. В этой книге нас интересует фаза гнева.
Нередко человеку с бурным темпераментом и/или активной жизненной позицией неуютно находиться в состоянии тревоги, неопределенности или грусти, и он останавливается на фазе гнева, обрушивая его на тех, кто, по его мнению, виноват в случившемся. Например, отец ребенка пытается «вытрясти душу» из ни в чем не виноватой акушерки, когда недоношенного ребенка после рождения пришлось отправить в реанимацию.
Это устроено так: люди ропщут на несправедливость судьбы, но этот гнев как бы некому адресовать, и он падает на тех, кто оказался рядом и хоть немного связан с происходящим. Если вспышка кратковременная, человек может быстро опомниться, извиниться и перейти к следующему этапу проживания собственного бессилия (например, начать «торговаться с судьбой» или грустить по поводу случившегося). Но иногда человек застревает в фазе гнева. Если отец ребенка склонен обвинять окружающих и при этом ребенок не выживет или у него будут серьезные последствия недоношенности, то такой человек может затеять судебный иск, даже если вины врачей действительно нет.
Похоже, что подобный способ переживания печали (ее замещение гневом) характерен для людей с определенным характером. Плохо, что если печаль, даже очень сильная, рано или поздно хоть немного да смягчится, то гнев может длиться бесконечно, вспыхивая и затухая. Чем серьезнее событие, тем труднее будет человеку смягчить гнев: ведь это значит начать переживать горе. К тому же в гневе он может нанести несправедливые обиды или ущерб невиновным людям.
Иногда, если речь о близком человеке, мы можем помочь ему выйти из состояния гнева и начать печалиться. Простых рецептов тут нет, ведь печаль, горе по поводу потери — очень сильное чувство. Поэтому и инструкций не будет; каждый случай индивидуален. Но вот несколько историй, которые могут помочь.
Маша: Когда у мамы умер кот, она решила обвинить в этом соседей. Стояло жаркое лето, а кот пушистый и старенький. Мама нашла его под кустом — скорее всего, у бедняги сдало сердечко. Она почему-то решила, что соседи каким-то образом причастны к смерти кота, пришла к ним на крыльцо и стала кричать, что пойдет в суд и слупит с них огромную сумму денег. При этом она их реально очень сильно оскорбляла, например заявляя, что их огромный дом построен на ворованные деньги! Эта идея о суде с соседями не покидала маму до самого вечера. Помогло только то, что я стала показывать ей на телефоне старые фотографии любимца, еще котенком. Мама разрыдалась и как-то приняла случившееся. Мы потом долго извинялись перед соседями — в тот день я сама, а мама уже на следующий.
Антон: Я помню, как было, когда умерла мама. Я был подростком, и меня постоянно охватывала жуткая злоба на весь мир, беспричинная, как мне казалось. У нас были хлипкие фанерные двери — они были все в дырах, я их пинал. Ночью шел и бил водосточные трубы с ноги, резал сиденья в автобусах. Просыпался оттого, что в злобе скрежещу зубами. Иногда чувствовал такую ненависть к младшему брату, что хотелось его убить. Еле сдерживал себя. Однажды я остался после уроков переписывать контрольную по физике, а потом зашел в библиотеку — надо было взять книжку для урока по литературе. Читать я ее не собирался, просто без книжки на уроке ставили двойки. И вот я зашел туда, а старенькая библиотекарша поручила мне полить все цветы, которые стояли у нее на окнах. У нее была маленькая лейка, которую приходилось все время наполнять. Поэтому я потратил на полив полчаса. И вот это хождение туда-сюда по пустынной школе и поливка сухой земли в цветочных горшках привели меня в какое-то медитативное состояние спокойной печали… Нахлынули воспоминания… Я не знаю как, но злость моя прошла. Той ночью мне впервые снились хорошие сны.
Елена: Бабушка много раз рассказывала. Ее мать, моя прабабка, умерла при родах четвертого ребенка. Прадед был в такой ярости на этого ребенка, что хотел просто оставить его «подыхать на улице». Время было суровое, край таежный, никто бы и не заметил. Тогда теща, прабабкина мама, потихоньку взяла ребенка и ушла за десять километров к соседке, никому ничего не сказав. А старших детей с отцом оставила. Они тоже маленькие, плачут, пищат, есть хотят. Некуда деваться — стал их кормить, возиться с ними. Из дома не уйти. Так просидел с ними несколько дней, пока теща не вернулась. За это время гнев прошел, прадед ребенка принял и никогда больше не вспоминал, что тот «виноват» в смерти матери. Для меня в этих рассказах есть кое-что общее. Гнев тут похож на тяжелую глыбу льда, которая лежит на пути всех других, более нежных и тонких чувств, блокирует их. Ее можно растопить воспоминаниями, заботой о ком-то или о чем-то. Гнев тает, и чувства снова оживают.
Как отличить гнев от стыда
«Ты виновата во всех моих бедах!» — гневается на жену герой повести Достоевского «Неточка Незванова». Неудавшийся музыкант, он много пьет и нигде не может ужиться из-за дурного характера, но винит не себя, а ее. Чувство вины и особенно стыда («неужели я не гений, а посредственность?!») настолько нестерпимы, что их «не пускают на порог». Гнев и тут выступает в качестве блока, спасающего от других, более сложных эмоций. Иногда бесцеремонные, жесткие люди как будто соревнуются, кто первый обвинит другого. Собственный гнев служит каждому словно доказательством того, что прав именно он. (Существует и противоположная точка зрения: «Ты сердишься, Юпитер, значит, ты неправ». Но это тоже не вполне верно — можно сердиться и быть правым, эмоции и позиция не всегда зависят друг от друга.) Все наверняка видели такие ситуации при мелких авариях: водители выскакивают из машин и принимаются яростно жестикулировать (хорошо еще, если не драться).
Гнев очень часто замещает стыд и вину у людей, которые любят обвинять других. Но не только в этом случае. Помните выше пример про Надю, которая не хотела идти на вечеринку в бассейне, потому что там все в купальниках? Она разозлилась на подругу, которая устроила эту вечеринку. Хотя Надя и не показала подруге свой гнев, он, безусловно, был сильным. Но этот сильный гнев на самом деле замещал другое, еще более сильное и неприятное чувство: стыд. Надя очень стыдится своего тела, потому и не хочет идти на вечеринку в купальнике. Гнев на подругу (ну как ей могло такое прийти в голову?!) помогает меньше чувствовать стыд.
Люди, для которых весьма значимы мнения и оценки окружающих, особенно часто гневаются «вместо стыда». Стыд вообще неприятное, «ядовитое» чувство. А если для кого-то особенно важно, чтобы другие не увидели его недостатков, — стыд может быть поистине нестерпимым. Связка «стыд — гнев» срабатывает у таких людей автоматически: ты заставил меня почувствовать себя уязвимым, несовершенным? — я тебя уничтожу. Именно эти люди становятся самыми коварными завистниками, самыми опасными врагами, самыми мстительными преследователями.
Ника: Мой бухгалтер казался мне достойным и приятным человеком, пока не случилось вот что. Однажды он напился и в пьяном виде стал присылать мне в мессенджере непристойные откровения, в которых выступал не в самом лучшем виде. Видимо, когда он был пьян, ему по каким-то причинам нравилось рассказывать о своем унижении. Но потом он протрезвел, ужаснулся тому, что открыл свои «постыдные тайны», как он, видимо, их воспринимал, — и стал мне мстить. Это было ужасно тягостно, потому что в его руках были финансы моей фирмы. Мы с трудом уладили это дело.
Иногда все еще сложнее: вина, которую человек заменяет гневом, даже не реальная, а воображаемая и за ней тоже что-то скрывается. Например, одному из моих клиентов казалось, что он плохо обращался со своей старенькой мамой, из-за чего она страдала перед смертью. На самом деле он обращался с ней хорошо, но из-за высоких требований к себе считал, что сделал недостаточно. Долгое время он даже не догадывался о своем чувстве вины, потому что подавлял его, гневаясь на брата, который уже давным-давно жил в Канаде. Очевидно, тот сделал для мамы еще меньше, чем он сам, поэтому можно было злиться на него, чтобы не обвинять себя. Сначала мы разобрались со злостью в адрес брата, и клиент почувствовал вину; затем он понял, что вина была чрезмерной и, в свою очередь, скрывала под собой глубокую печаль… Вот такие кульбиты выделывают порой наши эмоции; как психотерапевту, мне часто приходится распутывать подобные узлы.