Преодоление трагедии: что такое интергенерационная травма и как она проявляется

Коммеморативные практики — публичные дела, музеи, открытые обсуждения в семье и за ее пределами — играют важную роль в процессе исцеления от интергенерационной травмы, помогая обществу осмыслить и пережить свое прошлое. Но получается ли об этом говорить? Не поднимает ли обсуждение со дна гарь и пепел, а многолетняя рефлексия не позволяет сосредоточиться на «хорошем настоящем»? И эффективен ли этический императив «никогда снова»?

Что такое интергенерационная травма и как она формируется

Интергенерационная травма — это феномен, при котором психологические и эмоциональные последствия трагических событий переживаются не только теми, кто непосредственно «застал» эти события, но и их потомками. Иногда ее еще называют исторической или трансгенерационной травмой.

В основе интергенерационной травмы — сильная национальная трагедия, которая при этом не всегда может трактоваться государственным дискурсом как трагедия, но все-таки ею остается. Чаще всего это война, геноцид, массовые репрессии или систематическое угнетение. Самые яркие и понятные читателю примеры — сталинский террор в Советском Союзе, Холокост, рабство и расизм в США, жизнь в семье ветеранов крупных войн. Подобные события создают глубокие раны на психике тех, кто их пережил. Даже если человек отрицает свою вовлеченность, у него формируется травма свидетеля, что в долгосрочной перспективе может оказаться еще опаснее. 

Процесс передачи травмы через поколения идет несколькими путями. 

Семейная динамика

Основной механизм — семейная динамика. Травмированные родители могут непреднамеренно передавать страхи, тревоги и негативные копинг-стратегии детям. Лучше всего в современном отечественном дискурсе эту тему раскрывает книга Татьяны Литвиновой «Сталин жил в нашей квартире. Как травмы наших предков мешают нам жить и что с этим делать». 

Травмированные родители могут испытывать повышенную тревожность, депрессию, раздражительность, отстраненность. Эти эмоциональные состояния естественным образом проявляются в повседневном взаимодействии с детьми, в семье создается атмосфера постоянного стресса и напряжения. Дети, растущие в таких условиях, с раннего возраста усваивают тревожные и депрессивные модели поведения.

Люди могут использовать различные копинг-стратегии, чтобы справиться с травмой, и некоторые из них могут быть не просто неэффективными, а вредными. Например, избегание, подавление эмоций или чрезмерный контроль над ближайшим окружением.

Так, популярной моделью поведения детей людей, выживших в Холокосте, стала чрезмерно высокая потребность в контроле, гиперопека по отношению к родителям, незрелая зависимость и оборонительная позиция. Яэль Даниэли, соучредительница и директор Group Project for Holocaust Survivors and their Children, назвала эти реакции «репаративными адаптационными последствиями». Идея в том, что дети выживших в значительной степени бессознательно делают все, чтобы попытаться восстановить мир для своих родителей, бабушек и дедушек и самих себя.

Еще один пример исследования, пытавшегося прояснить последствия коллективной травмы, — работа Бренто Беза о влиянии голодомора 1932–1933 годов на три поколения в украинских семьях. Автор через серию глубинных интервью выявил, что дети и внуки в них проявляют повышенный уровень беспокойства и стыда, «запасают» еду, переедают, демонстрируют авторитарные стили воспитания и низкое доверие к жизни в принципе. Многие участники исследования описывали жизнь в терминах «режима выживания». 

Эпигенетические механизмы

Второй важный аспект формирования интергенерационной травмы — это эпигенетические изменения. Одно из таких исследований на основе Холокоста провела доктор Рэйчел Йеуда, которая обнаружила, что травмы, перенесенные родителями, могут быть генетически переданы их детям. 

Исследователи сосредоточились на FKBP5, гене стресса, связанном с ПТСР, депрессией, расстройствами настроения и тревожными расстройствами. Результаты показали, что ужасы Холокоста повлияли на метилирование FKBP5 — на механизм, который контролирует экспрессию гена. 

Ученые считают, что то, как мы реагируем на внешнюю среду, имеет долгосрочные и преобразующие эффекты. И в итоге то, что происходило с нашими родителями, бабушками-дедушками и предыдущими поколениями, формирует «кто мы есть» на фундаментальном молекулярном уровне. А уже он оказывает влияние на наше поведение, сильные и слабые стороны.

Копинг-стратегии при реакции на травму

Яэль Даниэли еще в 1980-х начала исследовать тему и выделять основные копинг-стратегии, используемые людьми, пережившими Холокост. Но применимы они к любой исторической травме. 

• Жертвы

Люди, использующие эту стратегию, в качестве базовых переживают чувства бессилия и постоянной угрозы. Они помещают себя в позицию вечных жертв обстоятельств, что может передаваться детям в виде повышенной тревожности и ощущения беспомощности перед лицом трудностей любого масштаба. Дети таких родителей часто растут с чувством, что мир небезопасен и враждебен и реагировать на него надо соответственно. 

• Бойцы

Люди, выбравшие стратегию бойца, активно противостоят трудностям и борются за свои права и благополучие. Хотя это может казаться позитивным подходом, чрезмерная агрессия и недоверие к окружающим могут передаваться детям, формируя у них подозрительность и склонность к конфликтам. 

• Онемевшие

Эта стратегия характеризуется эмоциональной отстраненностью и подавлением чувств. Люди, использующие ее, кажутся холодными или безэмоциональными. Более того, они негативно относятся к проявлениям чужих эмоций и к призывам обсудить что-либо, жалобы считываются ими как неблагодарность и слабость. Дети «онемевших» могут воспринимать такое поведение как отсутствие любви и поддержки, что приводит к формированию нездоровых типов привязанности и к трудностям с эмоциональной регуляцией в будущем. Для постсоветского пространства «онемевшие» — пожалуй, самая репрезентативная группа. Именно они ответственны за поддержание спирали молчания «снизу».  

Спираль молчания — социологическая теория, разработанная немецким социологом и политологом Элизабет Ноэль-Нойман, согласно которой люди менее склонны выражать собственное мнение, если считают, что их взгляды противоречат большинству. В контексте интергенерационной травмы именно «онемевшие» способствуют закручиванию спирали, поскольку избегают обсуждения и признания травмы. Происходит это практически бессознательно, но все-таки из страха вызвать непонимание и отторжение в обществе или из страха за свою семью — даже когда опасности уже нет.

Такая копинг-стратегия имеет долгосрочные последствия как для индивида, так и для всего общества. Избегая обсуждения травматического прошлого, смещая вектор с боли на победы, объявляя тему «закрытой», а участников — «примиренными» (без согласия самих участников), общество неосознанно укрепляет культуру молчания, что мешает коллективному исцелению и формированию того самого императива «никогда снова».

• «Те, кто смог всего добиться»

В основном это те, кто смог перебраться в США и усвоил местные представления об успешности. Они не собирались рассказывать никому, что они пережили Холокост. Если они вступали в брак с выжившими, то дело часто заканчивалось разводом и браком с другими людьми, тем самым подчеркивалось: «Я не принадлежу к этим людям». Они ассимилировались в американское общество.

Но важным для них стал успех, а не отношения. Дети в таких семьях получали внимание, только если добивались чего-то. Дома им не рассказывали о прошлом или о том, кто они. И когда правда раскрывалась — она чаще всего вызывала боль. 

Яэль Даниэли подчеркивает, что справиться с травмой могут только те, кто готов заняться самоанализом и понять, «кто я есть и что меня разрушило». В случае с выжившими в Холокосте и их потомками важно было осознать, что люди смогли родиться и вырасти, несмотря на то, что сделали нацисты, или на то, как семье пришлось действовать, чтобы адаптироваться к ситуации.

«Когда выжившие наконец могут оплакать и отпустить вину, они преображаются. Они могут влюбиться, добиться успеха в отношениях, встать и сказать: «Я жив и я нравлюсь самому себе». Это требует много времени и очень тяжелой работы», — объясняет Даниэли.

Важность социальных механизмов

Но преодолеть интергенерационную травму только «изнутри» или «снизу» нельзя. Процесс требует усилий не только со стороны отдельных людей и групп, но и активного участия государства. Коллективная память, традиции и нарративы о страданиях, испытаниях, преступлениях формируют восприятие и поведение новых поколений. И здесь государство должно стать главным актором в создании условий для осмысления и преодоления исторических травм, поскольку без него любые процессы не будут легитимными, оставаясь в рамках «кухонного и не всегда разрешенного разговора».

Государство должно активно участвовать в формировании и поддержке коллективной памяти, создавая институты и практики, способствующие осмыслению произошедшего. Это и создание мемориалов и музеев; и внедрение образовательных программ, направленных на изучение и осмысление трагических страниц истории; и обеспечение доступа к архивным данным; и поддержка исследовательской деятельности, чтобы общество могло объективно изучать и понимать свое прошлое.

Последствия политики вмешательства государства особенно заметно в обществах, где травматические события стали неотъемлемой частью национальной истории: в России, ЮАР, Испании, Аргентине, Израиле, Японии, Германии, странах Восточной Европы, в США. 

Как разные страны справляются с интергенерационной травмой

Развитие коммеморативных практик и подходов к проработке травмы — то есть к обсуждению общего прошлого — играет ключевую роль в исцелении от нее. Самый полный анализ мировых примеров дает в своей книге «Неудобное прошлое. Память о государственных преступлениях в России и других странах» исследователь исторической памяти Николай Эппле. Остановимся на трех разных по подходу стратегиях. 

Южная Африка: Комиссия по истине и примирению

После окончания апартеида в 1994 году Южная Африка оказалась на перепутье: выбрать путь судебного преследования и наказания или пойти в сторону прощения и примирения. К удивлению всего мира, страна выбрала второй вариант, создав Комиссию по истине и примирению (TRC) под руководством архиепископа Десмонда Туту. Комиссия стала важнейшим инструментом не только для «объединения» нации, но и для раскрытия исторической правды. 

В процессе публичных слушаний жертвы могли рассказать свои истории, а виновники — признаться в своих преступлениях в обмен на амнистию. Этот подход позволил многим южноафриканцам наконец узнать правду о судьбе близких и облегчить боль, поскольку неизвестность травмирует не меньше. 

Комиссия столкнулась с критикой: во-первых, амнистия для виновников была воспринята многими как отказ от правосудия. Во-вторых, хотя TRC помогла раскрыть правду о злодеяниях апартеида, она была менее успешна в достижении глубокого и долгосрочного примирения между общинами Южной Африки. Акцент TRC на прощении шел в ущерб ответственности, оставляя некоторых жертв и их семьи с чувством, что за причиненную боль им никто не заплатил.

Германия: Vergangenheitsbewältigung

Сразу после Второй мировой войны и Холокоста Германия оказалась в ситуации, когда выбор «признавать или не признавать вину» сделали за нее. Но это не помешало стране и ее жителям со временем стать не просто объектом, но и субъектом преодоления глубокой исторической травмы. Этот процесс, известный как Vergangenheitsbewältigung (преодоление прошлого), включил не только правосудие, но и создание нового национального нарратива, основанного на осознании и признании прошлого и проектировании будущего.

Первым шагом стали Нюрнбергские процессы, которые продемонстрировали миру, что за массовыми убийствами и геноцидом следует неотвратимое наказание. Эти судебные разбирательства заложили основу для международного права, призванного предотвращать подобные преступления в будущем.

Но их организаторами выступили не сами жители Германии, а внешние силы, победители. В послевоенный период уже «снизу» возник дискурс, направленный на признание и осмысление нацистского прошлого. Здесь были как официальные заявления государственных деятелей, так и общественные дебаты, искусство и литература. 

Например, «Группа 47», которая поставила себе целью не согнуться под грузом вины, но распространять политические и социальные идеи среди населения, опустошенного поражением и экономическими проблемами. Романы участников группы — Генриха Белля и Гюнтера Грасса — сыграли важную роль в формировании нового взгляда на немецкое «я». Или показ мини-сериала Holocaust в 1979 году, который вызвал широкий резонанс и стал поворотным моментом в осмыслении прошлого для многих немцев.

Важнейшим инструментом стало образование — обязательное изучение истории Холокоста и нацистских преступлений в школах до сих пор способствует формированию у молодежи критического понимания прошлого. Программы включают посещение мемориалов и музеев, встречи с выжившими узниками концлагерей и обсуждение этических вопросов. 

И, естественно, важную роль в процессе сыграли институциональные изменения и внешняя дипломатия. Начиная с денацификации и люстраций в аппарате управления и заканчивая публичной политической ответственностью за свои действия, репарациями выжившим жертвам Холокоста и их семьям, многочисленными мемориалами, музеями и программами. 

Процесс Vergangenheitsbewältigung включил в себя все: правосудие, публичное покаяние и вместе с тем глубокое осмысление прошлого через коммеморативные практики, образовательные программы и открытые дискуссии. И этот опыт, пожалуй, может служить важным уроком для других стран, сталкивающихся с последствиями интергенерационной травмы.

Аргентина: непрощение, «никогда больше» и женщины

Аргентина оказалась перед лицом глубокой исторической травмы после «грязной войны» (1976–1983), во время которой военная диктатура совершала массовые репрессии, а по меньшей мере 30 000 человек бесследно исчезли. 

После возвращения к демократии в 1983 году Аргентина начала долгий путь к справедливости, который нельзя назвать завершенным. Его главные атрибуты — создание Национальной комиссии по исчезновениям (CONADEP) и публикация отчета Nunca Más («Никогда больше»), который задокументировал тысячи случаев исчезновений и нарушений прав человека, став важным инструментом в процессе восстановления исторической памяти.

В отличие от Южной Африки Аргентина выбрала путь судебного преследования виновных. Суды над бывшими военными и полицейскими, причастными к преступлениям, стали важной частью процесса национального полилога, но быстро наткнулись на острую реакцию военных. И уже в 1987 году было принято юридическое положение о должном повиновении (Ley de Obediencia Debida), которое предоставило автоматический иммунитет от преследования всем военнослужащим, за исключением высших командиров.

В 2005 году Верховный суд Аргентины отменил законы об амнистии, что позволило возобновить судебные разбирательства против военных преступников. «Преступления «грязной войны» слишком серьезны, чтобы их амнистировать и забыть, — сказал Хосе Мигель Виванко, директор Human Rights Watch в Америке. — Постановление Верховного суда показывает, что, сколько бы лет ни прошло, законы, блокирующие правосудие за грубые нарушения прав человека, остаются занозой для демократических правительств».

Говоря о коммеморативных практиках в Аргентине, нельзя не сказать о вкладе женщин в процесс формирования новой исторической реальности. В 1977 году матерями пропавших без вести в период «грязной войны» была создана организация Madres de Plaza de Mayo («Матери площади Мая»). Они регулярно проводят мирные марши в Буэнос-Айресе, требуя узнать, что случилось с их детьми и близкими. 

Это постоянство оказалось сильнее реакции, популистских идей и политической необходимости. Благодаря действиям матерей, общественность и государственные органы стали активнее заниматься вопросами прав человека и исторической справедливости; и во многом именно они не дают обществу забыть о трагических событиях прошлого. 

Еще одним важным достижением аргентинского подхода стала психологическая поддержка и реабилитация жертв диктатуры. В стране действуют многочисленные программы — например, Programa de Reparación en Atención Integral en Salud y Derechos Humanos (PRAIS), — предоставляющие психологическую помощь и поддержку пострадавшим и их семьям. То есть помогающие буквально, а не только словесно, проработать интергенерационную травму.

Почему важно признать свои исторические травмы

В России, несмотря на некоторые шаги по признанию репрессий, такие как частичное открытие архивов и публикация списков жертв, к концу 2000-х годов официальная политика памяти начала склоняться к реабилитации сталинской эпохи как ко времени «великой державы».

Государство постепенно усиливало акцент на позитивных аспектах советского прошлого, таких как индустриализация и победа в Великой Отечественной войне. Это привело к двойственному нарративу, где признание репрессий соседствовало если не с их оправданием, то с позицией «да, было, но это не так важно, зато...».

В 2010-е годы государственная политика памяти еще больше перешла к контролю над историческим нарративом. Закон о «реабилитации нацизма» (статья 354.1 УК РФ; принят в 2014 году) ограничивает возможность критического пересмотра советского прошлого и создает реальную угрозу для тех, кто пытается освещать репрессии.

Но каким бы сильным ни было желание сказать, что все закончилось, и сконструировать нарратив «единства», без признания исторических травм невозможны национальное примирение и устойчивое развитие. История не может просто обслуживать современный дискурс: это не книга анекдотов, из которой на суд общественности выносятся только востребованные части. Каким бы ни было это признание — покаянием, обвинением или и тем, и другим разом, — оно должно быть.

Этот процесс требует смелости и решимости, но его значение трудно переоценить. Лечение коллективных ран, восстановление социальной справедливости, предотвращение будущих конфликтов, укрепление национальной идентичности и улучшение международных отношений — все это возможные результаты признания и осмысления прошлого.

Мнение авторов может не совпадать с мнением редакции