«Напоминает какой-нибудь американский городок»: как выглядел Ташкент в XIX веке
Колониальный порядок
В 1873 году Юджин Шайлер, секретарь американского представительства в Санкт-Петербурге, собрал чемоданы и отправился исследовать новые завоевания России в Центральной Азии. Зачастую он критиковал то, что там видел, даже когда полагал, что российская власть улучшила ситуацию по сравнению с тем, как было при «местном деспотизме». Однако при первом впечатлении Ташкент его просто поразил. «В первый вечер по приезде в Ташкент я сидел на веранде, — писал он, — и мне с трудом верилось, что я в Центральной Азии. Мне казалось, будто я на- хожусь в каком-нибудь небольшом городке центрального Нью-Йорка. Широкие пыльные улицы в тени деревьев; отовсюду слышится журчание воды; маленькие белые домики чуть в стороне от улиц, перед ними деревья и изгороди; огромная площадь, заросшая травой и цветами, а посередине церквушка — всё это вызывало у меня ощущение чего-то знакомого». Шайлер описывает новый город, построенный русскими по другую сторону реки Анхор от ташкентской крепости. «При дневном свете, — продолжал он, — Ташкент напоминает какой-нибудь американский городок на Западе — Денвер, например, — хотя ему и не хватает тамошней энергичности, а вместо индейцев и шахтеров здесь сарты в тюрбанах и халатах». Шайлер интуитивно воспринимал российский Ташкент как фронтирное поселение. Такое описание было бы еще уместнее для городов, возникших в степи на российских линиях укреплений. Орск, Семипалатинск, Верный (ныне Алматы) и Пишпек (ныне Бишкек) выросли вокруг российских крепостей и изначально были пограничными поселками. Интуиция не подвела Шайлера. Он напоминает нам о том, что Россия завоевала Центральную Азию примерно в то же время, когда США покоряли американский Запад, и помогает нам рассмотреть оба эти завоевания в более широком контексте колониализма. Как и у Соединенных Штатов, у Российской империи не было официальных колоний, которые бы отличались территориально или юридически от имперской метрополии, однако обе эти державы в XIX веке были колониальными государствами.
Экспансия России в Центральную Азию была неотъемлемой частью европейской колониальной экспансии по всему миру в XIX веке, и как сами русские, так и их соперники именно в таком качестве ее и рассматривали. В 1864 году, когда русская армия продвигалась к югу от Сырдарьи, министр иностранных дел России князь Александр Горчаков направил российским послам за рубежом меморандум, в котором излагалось официальное обоснование российской экспансии в Центральной Азии. «Положение России в Центральной Азии подобно положению всех цивилизованных государств, вступающих в контакт с полудиким кочевым населением, не имеющим определенной социальной организации, — писал он. — В таких случаях всегда выходит так, что более цивилизованное государство в интересах безопасности своих границ и торговых отношений обретает определенное превосходство над теми, кого присущий им неспокойный и невоздержанный нрав превращает в самых неудобных соседей». Он подчеркивал, что подобное переживают все великие державы: «Соединенные Штаты Америки, Франция в Алжире, Голландия в ее колониях, Англия в Индии — все они оказались вынуждены, не столько из-за амбиций, сколько в связи с насущной необходимостью, продвигаться вперед, и самая большая трудность состоит в том, чтобы знать, когда следует остановиться». Различия между цивилизациями были здесь ключевым понятием, поскольку, как утверждал Горчаков, «особенность азиатов заключается в том, что они не уважают ничего, кроме видимой и ощутимой силы; у этической силы разума и интересов цивилизации пока нет над ними власти». Британские наблюдатели обнаружили множество параллелей между российской Центральной Азией и британской Индией. Лорд Керзон, будущий вице-король Индии и министр иностранных дел Великобритании, путешествовал по Центральной Азии в 1888–1889 годах среди прочего для того, чтобы изучить, «какими методами действуют [русские], и сравнить их результаты с деятельностью Англии в Индии». Российские авторы с его сравнением соглашались, даже если считали российское правление в Центральной Азии гуманнее британского империализма в Индии. Подобные параллели часто возникали и в российской общественной жизни, причем Туркестан чаще сравнивали с британской Индией или Алжиром, чем с другими частями самой Российской империи4. Центральная Азия была колонией Российской империи.
Несмотря на то что у колониализма, как и у любого другого термина в гуманитарных науках, нет единого общепринятого определения, мы будем обозначать им совокупность практик и концепций, возникших в XVII веке, в рамках которых европейские империи начали осмыслять огромные непреодолимые различия между метрополией и колониями (и колониальными подданными). Эти различия рассматривались с точки зрения цивилизации, расы и этнической принадлежности и под них все чаще подводились научные основания. Колониальные империи утверждали, что несут в мир цивилизацию, которая подарит местным жителям порядок и достойное управление, способное поднять их до уровня цивилизованного государства. Между претензиями насадить среди туземных народов просвещение и ощущением того, что различия непреодолимы в принципе, сохранялась некая напряженность, и, похоже, оказывалось, что уже и не столь важно, какого прогресса добились аборигены: все равно им было еще очень и очень далеко до подлинной цивилизации. Именно такое представление о различиях было у Горчакова, когда он предложил свое обоснование экспансии.
Российской империи управлять различиями было не впервой. В нее входили разные территории, и каждая подчинялась своим особым за- конам, а разветвленная система рангов и статусов помещала различные социальные группы внутрь сложной социальной иерархии. Мусульман Волго-Уральского региона, завоеванного в XVI веке, интегрировали в империю как раз в соответствии с такими принципами. Однако пропасть, отделяющая Россию от Центральной Азии, была гораздо глубже, и она была концептуализирована при посредничестве языка европейского колониализма XIX века, а не старых русских представлений о различиях. Такое понимание различий и определило стиль управления в Центральной Азии. Коренное население региона так и не ассимилировалось с общей для империи системой рангов и иерархией. Юри- дически они оставались инородцами, чужими — и эта категория под- разумевала отсталость и наличие моральной дистанции. В Туркестане коренное население называли туземцами, со всеми вытекающими колониальными коннотациями этого термина. Жители Центральной Азии были освобождены от обязательной военной службы, которая считалась важным признаком принадлежности к империи. Протектораты, навязанные Бухаре и Хиве, были для Российской империи явлением уникальным, причем позаимствованным у европейского империализма XIX века. Они словно вошли в состав империи за здорово живешь, «по скидке» — так, что колониальная держава оставила на троне местных правителей, чтобы те управляли своими подданными по своему усмотрению и за свой же счет, при этом отказывая им в праве на экономическую независимость и ведение внешней политики. Британцы повсеместно использовали этот метод в Африке и в Индии, где сотни княжеских государств сосуществовали с провинциями, которые находились непосредственно под управлением Британии. Правители этих княжеских государств подчинялись британским представителям (назначенным вице-королем), которые обычно жили при дворе. Именно эту модель русские переняли для Бухары и Хивы. «Политический представитель» с резиденцией в Кагане, городе недалеко от Бухары, но входящем в российский анклав, служил переговорщиком с эмиром от лица России. Хивинский хан общался с российским чиновником в Петро-Александровске, русском городке в 80 км от Хивы.
Колониальные различия были вписаны в пространство, социальные практики и законы. Новый русский город в Ташкенте — широко распространенный феномен колониального урбанизма. Англичане и французы тоже строили у себя в колониях новые города, призванные продемонстрировать превосходство цивилизации завоевателей. Русский Ташкент своими широкими прямыми бульварами резко контрастировал с путаными улочками Старого города. Он был словно небольшой островок России посреди Туркестана. Уже в 1875 году, когда новому городу еще не было и десяти лет, один гость из Венгрии отмечал, что «можно годами жить в российском Ташкенте, даже не подозревая о су- ществовании сартской части города». Ташкент был первым и самым важным из «новых городов» России, однако такие районы вырастали и в Самарканде, Коканде, Маргилане и Худжанде. Апартеида не существовало, и многие богатые жители Центральной Азии строили дома в новых городах, хоть они и были явно российскими территориями. В колониальном Ташкенте появились муниципальное собрание, газовое освещение, трамвайная линия (которую в 1912 году механизировала одна бельгийская компания), театры, парки и рестораны. К 1917 году, концу имперской эпохи, здесь уже проживала треть всего населения города.
Российскую администрацию Туркестана возглавляли военные. Все генерал-губернаторы и все губернаторы округов были офицерами. В их ведении было два уровня бюрократии. Верхний уровень функционировал исключительно на русском языке и почти полностью состоял из русских и других представителей европейских народов Российской империи. Управленцы нижнего уровня, на котором империя взаимодействовала с местными жителями, набирались из числа этих самых жителей, и они вели свою деятельность на местных языках. В районах с оседлым населением владельцы собственности избирали выборщиков (элликбоши), которые, в свою очередь, избирали деревенских старейшин (аксакалов) и начальников полиции на уровне округа (волости). Аналогичная, основанная на выборности, система управления образовалась и у кочевого населения.
Колониальный порядок сформировал двойственный характер социума: русское и мусульманское общества жили бок о бок и при этом мало взаимодействовали. Апартеида или правовой сегрегации не наблюдалось, однако между русскими и местными существовало четкое пространственное разделение. Первых посредников русские нашли среди купцов, у которых уже был коммерческий интерес к российской торговле. Вскоре после разграбления Ташкента Михаил Черняев, генералзавоеватель, наградил 31 человека за «усердную службу и преданность российскому правительству». Сейид Азимбай Мухаммадбаев, купец с обширными торговыми связями в России, существовавшими еще до завоевания, был одним из первых посредников российской власти в Ташкенте. Он получил в Санкт-Петербурге звание потомственного почетного гражданина от самого царя, а его семья стала важной опо- рой мусульманского общества в Ташкенте. Однако основное бремя об- щения с местными жителями — в том числе с теми, кто занимал низшие ступени административного порядка, созданного русскими, — легло на плечи татарских или казахских переводчиков, прибывших с армиями завоевателей. Константин Кауфман, первый генерал-губернатор Туркестана, основал в главных городах русские школы, однако его надежды привлечь в них местных учеников Азии не оправдались. Почти никто из родителей не хотел отдавать сыновей в русские школы, опасаясь, что там они утратят свою религию или культуру. В 1884 году Николай Розенбах, преемник Кауфмана, основал так называемые русскоязычные школы, где по утрам предлагалась базовая русская учебная программа, а во второй половине дня — дабы завоевать доверие родителей — уроки муллы. И даже у них работа поначалу не ладилась. Местная знать, которую обязали отправлять сыновей в такие школы, часто нанимала детей бедняков из окрестностей, чтобы те учились вместо них. Ситуация менялась очень медленно. К началу XX века, когда значение русского языка в повседневной жизни стало возрастать, известную популярность об- рели и эти учебные заведения. В последние годы царского правления видные граждане Туркестана обращались к правительству с просьбой открыть больше таких школ. Выпускники этих школ и сформировали класс посредников, в которых нуждалась Российская империя в Туркестане. Однако за пределами этой небольшой прослойки русский язык мало кто понимал.