«С какой целью мы сюда приехали»: как в СССР преследовали иностранных коммунистов
В Советском Союзе в разные годы основанием для любых репрессий обычно выступало предполагаемое «предательство» коммунистических идеалов в той или иной форме — например, подрывная деятельность в пользу империалистических режимов. Однако из-за внутренних интриг или паранойи репрессиям подвергались идейные коммунисты — в том числе те, кто приезжал из-за границы, чтобы строить государство нового типа, и искренне разделял принципы марксизма-ленинизма.
«Аресты корейцев, китайцев, поляков, итальянцев, перебежчиков госграницы и других проводились без наличия компрометирующих материалов, — писал бывший сотрудник НКВД Павел Куликов. — С применением зверских методов допроса конвейерной системы все арестованные превращались в шпионов и по альбомному утверждению расстреливались. Так как финны были в большинстве мозаичники, маляры, белильщики, ходили по городу с работы на работу в спецодежде, с кистями, их по этому признаку задерживали на улицах города курсанты и доставляли в УНКВД».
Так обстояло дело в СССР в период Большого террора, когда репрессиям подвергались высокопоставленные партийцы и офицеры, деятели культуры и преданные бюрократы. В особенно уязвимом положении тогда оказались иностранные коммунисты, которые хлынули в Россию сразу после Октябрьской революции, вдохновленные мечтой о всеобщем равенстве, независимо от класса и происхождения.
Даже по неполным данным с 1917 по 1923 год количество иммигрантов по политическим мотивам превысило 100 000 человек. Надежды многих из них на светлое будущее не оправдались, а опыт взаимодействия с советским государством обернулся идеологическим разочарованием и смертельной опасностью.
«Русская дубинушка воспряла»
Многих западных интеллектуалов интриговали и воодушевляли политические процессы, которые происходили в начале 1920-х в молодом советском государстве. Люди стремились к переезду в Советскую Россию как в единственное государство, где рассуждения о всеобщем равенстве, в отличие от других стран, привели к реальной смене режима. Теперь дело оставалось за малым — построить то общество, о котором говорили большевики.
«В 1920-е преобладающей была политэмиграция в СССР, всплески которой совпадали по времени с неудачными попытками революционных выступлений в Германии, Венгрии и других странах, — пишет историк Сергей Журавлев. — Активные участники этих событий подвергались преследованиям на родине и получали политическое убежище в СССР».
Установление коммунистического режима в Советской России произошло почти одновременно с распространением панического страха перед «красной угрозой» в США. Накануне праздника Первого мая в 1919 году неизвестные разослали бомбы 36 политикам. Взрывы убили двух человек и ранили еще двоих, но этого хватило, чтобы власти активизировали усилия по борьбе с левыми. Ситуацию усугубили стычки между борцами за правах рабочих и полицией в Кливленде, Бостоне и Нью-Йорке и волна забастовок.
Власти регулярно устраивали антикоммунистические облавы, но именно в 1919-м впервые решили депортировать политических активистов. В декабре 249 коммунистов и социалистов, содержавшихся в тюрьме на острове Эллис, посадили на пароход и отправили в Финляндию, а оттуда — в Россию. Большинство депортированных происходили из Российской империи. К возвращению на родину после падения монархии они относились как к возможности реализовать на практике те принципы и убеждения, которых им не позволяли придерживаться в США.
«Наконец я направлялась в Россию, все остальное осталось позади, — писала уроженка литовского Каунаса, политическая активистка и анархистская деятельница Эмма Гольдман. — Я бы собственными глазами должна была увидеть матушку Россию, землю, освобожденную от политических и экономических хозяев; русская дубинушка, как называли русских мужиков, воспряла; русский рабочий, современный Самсон, взмахом своей могучей руки разрушил столпы разлагающегося общества».
Кроме Гольдман, в Советскую Россию прибыл ее партнер Александр Беркман — тоже уроженец Российской империи еврейского происхождения и активный участник анархистского движения. В 1892 году он осуществил покушение на американского бизнесмена Генри Клэя Фрика, за которое отсидел в Штатах 14 лет. К перспективе жизни и работы в государстве, свободном от империалистического гнета и капиталистического эксплуататорства, Беркман, как и Гольдман, относился с энтузиазмом.
«Когда я добралась до Белоострова, первый восторженный прием беженцев закончился, но мы все еще были переполнены чувствами, — продолжала Гольдман. — Я ощущала трепет и смирение нашей группы, с которой в Соединенных Штатах обращались как с преступниками. Здесь нас принимали как дорогих гостей наши братья и товарищи и приветствовали красные солдаты, освободители России».
Иллюзия благополучия и радушия продлилась недолго. В Петрограде депортированные наблюдали разруху и опустошение, в Москве — господство чекистов и военных. Чем дольше Гольдман и Беркман находились в большевистском государстве, тем более отчетливо понимали, что выдвинутые новой властью лозунги совсем не соответствовали реальности.
Когда после подавления Кронштадтского восстания в 1921-м власти развернули массовые репрессии, Гольдман и Беркман поспешили покинуть страну. Следующие 15 лет они провели в разъездах по Европе. Гольдман опубликовала книгу «Мое разочарование в России» и констатировала провал революции, а тяжело болевший Беркман в 1936-м покончил с собой. История их разочарования в большевистском проекте далеко не уникальна, но многим из тех, кто испытал то же самое, повезло меньше: они так и не смогли покинуть советское государство.
Так, высланный из США анархист Петр Бианки вроде бы устроился на исторической родине — за более чем 10 лет после депортации он успел поработать в Сибирском революционном комитете в Омске, в городской администрации Петрограда и помощником комиссара на госпитальном судне в Балтийском море. Однако в 1930-м он оказался в числе девяти членов компартии, погибших в ходе антисоветского мятежа Фрола Добытина. Еще одного пассажира «красного парохода» Хаймана Перкуса расстреляли в 1930-х. Этель Бернштейн приговорили к 10 годам лагерей по политическим обвинениям, а ее мужа Самуила Липмана казнили.
В 1923 году в СССР окончательно эмигрировал швейцарец Фридрих Платтен, который в 1917 году сопровождал пломбированный вагон с Лениным и другими революционными деятелями, а в 1919-м участвовал в создании Коминтерна. Платтен вступил в компартию, основал в селе Новая Лава Сызранского уезда коммуну рабочих-переселенцев из Швейцарии. В конце 1920-х и начале 1930-х преподавал в Институте Маркса и Энгельса при ЦИК СССР, занимал должность старшего научного сотрудника Международного аграрного института в Москве и по совместительству работал гидом-переводчиком в «Интуристе».
«Все факты биографии Платтена, даже изменение имени на русский лад (в России он стал Фрицем Петровичем), все свидетельствовало о его глубокой социокультурной адаптации, — отмечает историк Ольга Иванова. — Однако коренные насильственные изменения в общественной жизни и социально-экономическом строе, проведенные по воле партийного руководства, сопровождавшиеся государственным принуждением в форме массовых репрессий и террора, вызвали у значительного количества иностранцев, включая Платтена, процессы или состояния, обратные адаптации, то есть дезадаптацию».
В 1937 году 35-летнюю жену Платтена в рамках Большого террора арестовали и расстреляли, а самого швейцарца исключили из партии. В 1938-м его тоже арестовали, а в 1939-м приговорили к четырем годам лишения свободы. По официальной версии, он скончался в заключении в 1942 году из-за проблем с сердцем. Как и других жертв репрессий, Платтена реабилитировали уже после смерти Сталина.
Не менее трагически сложилась судьба и другого идеалиста, который приветствовал установление большевистского режима в России, немца Курта Никсдорфа. Он участвовал в коммунистического движении в Германии с конца 1910-х, а в 1928 году перебрался в СССР, вступил в партию и занял должность редактора в издании Moskauer Rundschau. Никсдорф рассказывал, что «немало сделал для пропаганды СССР среди западноевропейской интеллигенции». Журналистику и политическую агитацию он совмещал с занятием языками в качестве преподавателя Московского института новых языков. Индивидуальные уроки немецкого у Никсдорфа брал даже будущий нарком иностранных дел Вячеслав Молотов.
Параллельно Никсдорф собирал материалы для биографии Пушкина на немецком. Завершить ее составление он рассчитывал в 1937 году — к столетию со смерти поэта. Однако в 1935-м его положение резко изменилось: немца, как и Платтена, без каких-либо оснований исключили из партии, обвинили в пропаганде националистических идей и приговорили к заключению в исправительно-трудовом лагере. В надежде таким образом убедить власти в своей преданности, Никсдорф, который с огромным трудом адаптировался к лагерной жизни, заявил о готовности отказаться от немецкого гражданства и принять советское.
«Рациональное использование моей рабочей силы здесь практически невозможно, — писал он Молотову, который тогда занимал должность председателя Совета народных комиссаров. — Для постоянных физических работ я слишком больной и физически слаб; для конторской работы я недостаточно овладел русским языком. Мое тяжелое положение здесь — без всяких перспектив — вынуждает меня просить вашу помощь. Я прошу вас дать мне возможность возвращаться к плодотворной и полезной работе где-нибудь в СССР, возвращаться к моей жене и маленькому сыну. Как знак моей лояльности к советской власти я отказываюсь от германского подданства, прошу быть советским гражданином».
Обращение Никсдорфа поступило к Молотову уже с припиской от заместителя наркома внутренних дел Георгия Прокофьева: «Считаю, что к пересмотру дела оснований нет». В сентябре 1937 года немецкого коммуниста расстреляли за участие в контрреволюционной террористической организации.
Разочарование в коммунизме и попытки уехать
Далеко не все иностранцы в 1920-х прибывали в молодое советское государство по политическим соображениям. Многие представители рабочего класса рассчитывали, что переселение в СССР позволит им жить комфортнее, стабильнее и не переживать о том, смогут ли они прокормить себя и семью. И хотя можно сказать, что такие люди иммигрировали в том числе из прагматических соображений, они, как и политические активисты, с предвкушением ждали наступления светлого будущего при коммунизме.
Количество рабочих, переселившихся в Советский Союз с 1917-го по 1939-й, примерно оценивается в 70–80 000 человек. Особенно увеличился их приток в 1929-м, когда на фоне мирового экономического кризиса многие специалисты в США и Европе лишились работы. Эти события наложились на принятое на XVI съезде ВКП(б) в 1930 году постановление о необходимости отправлять советских специалистов за границу для обучения и приглашать иностранных специалистов для использования их опыта и знаний на производстве. Масштабные строительные проекты, начатые в рамках первой пятилетки — проекта по превращению СССР в индустриальную страну, требовали рабочей силы.
Интересы государства вроде бы совпали с интересами иностранцев. Однако, как и в случае с интеллектуалами и активистами, у многих трудовых иммигрантов очарование лозунгами о всеобщем равенстве проходило вскоре после того, как они испытывали на себе «блага» жизни при большевизме. Рабочие часто сталкивались с предвзятым отношением и спешно покидали СССР — пока еще могли это сделать.
Американец Фердинанд Демут в 1930-м жаловался на то, что прибывшие в Ленинград из США столяры перед эмиграцией в СССР закупились на родине современными станками для производства оконных рам и дверей на $15 000 и преподнесли их «советскому пролетариату», но на заводе, куда их определили, иностранную технологию полностью проигнорировали. Вместо этого американцев обучали работать вручную по устаревшим методам, пока «машины в ящиках ржавели».
«Американские столяры вынуждены обучаться русскому производству окон и дверей. Бездеятельно слоняются они по постройке в ожидании материалов или же занимаются соскабливанием ржавчины с машин, привезенных ими в качестве подарка пролетариату СССР. С какой целью мы сюда приехали? Для чего мы приносили жертвы?» — писал Демут.
В ноябре 1932 года группа иностранных рабочих решила покинуть СССР после 14 дней, проведенных на заводе в Кузбассе из-за недостаточного питания, несоблюдения руководством договоренностей по оплате и постоянных переработок, которые никак не компенсировались. ЦК профсоюза работников каменноугольной промышленности предсказуемо объяснил недовольство трудовых иммигрантов тем, что четверо из них до переезда состояли в «фашистской организации».
В действительности многие иностранцы разочаровывались в коммунизме и уезжали, поскольку регулярно сталкивались с несправедливостью: более квалифицированные немецкие, чехословацкие или американские специалисты получали намного меньше, чем «малоопытные» советские рабочие. Бухгалтеры часто без объяснений вычитали у иностранцев часть зарплаты. Иногда, формально повышая иммигранта, руководство завода заметно сокращало его оклад на новой должности.
Такая же несправедливость наблюдалась и в том, что касалось вопросов размещения. Например, на автозаводе в Горьком (теперь — Нижний Новгород) в корпус, специально построенный для американских специалистов, вместо них поселили обслуживающий персонал и «лиц, не имеющих никакого отношения к заводу». Иностранцам же, вопреки договоренностям, приходилось ютиться в маленьких неотапливаемых помещениях. «Русские приняли нас, как собак, — жаловался один из чехословацких рабочих, которых при заселении в гостиницу в Донецке несколько часов продержали на морозе. — Морозят нас на улице и даже места переночевать не дадут». Сопровождающий на комментарий иностранца ответил лишь, что «такой порядок вообще по всему Союзу».
«Прибывшие на стройки социализма иностранные рабочие, которых еще вчера горячо приветствовали как «друзей Страны Советов», называли авангардом мировой революции, лучшими представителями революционного пролетариата Запада, «голосовали ногами» против увиденного в СССР, — рассказывает историк Сергей Журавлев. — За это они были обвинены советской пропагандой в «мелкобуржуазности» и все более противопоставлялись советским рабочим — не мнимым, «обуржуазившимся», а настоящим пролетариям, героически преодолевающим трудности и строящим коммунизм».
С несправедливым отношением и преследованиями сталкивались не только рабочие, но и архитекторы, которые, по словам историка советской архитектуры Дмитрия Хмельницкого, ехали в СССР «за воплощением профессиональной мечты — строить современные города». Группа городского советника по делам строительства Франкфурта-на-Майне Эрнста Мая прибыла в Советский Союз в 1930 году и за короткое время разработала проекты застройки многих городов, включая Магнитогорск, Нижний Тагил и Сталинград. Деятельность немецких архитекторов устраивала власти до 1933-го, когда отношение к иностранцам начало резко меняться в худшую сторону.
«Их [иностранных архитекторов] квартиры и вещи обыскивали в их отсутствие, — рассказывает историк архитектуры Дмитрий Хмельницкий. — Архитектору из группы Мая Вернеру Хебебранду под чертежи на его столе подбросили военные документы. Его арестовали и увезли на Лубянку, где он провел год и откуда с огромным трудом был освобожден. Май уехал из СССР в 1934 году. Некоторые его сотрудники еще раньше покинули Россию, а часть перешла работать в другие организации. Последние покинули СССР в 1936–1937 годах».
Попыткам уехать из страны могло помешать в первую очередь советское гражданство, которое принимали некоторые специалисты. В остальном иностранцы могли при желании покинуть СССР, но только до тех пор, пока против них не начинали расследование или пока им не предъявляли обвинений. Если их репрессировали, то дальнейшая судьба во многом зависела от осведомленности дипломатов из их стран, поскольку советские власти часто скрывали такие аресты.
«Как видно из документов, советские власти сплошь и рядом нарушали договоры об уведомлении посольств в случае арестов иностранных граждан, — пишет историк Сергей Журавлев. — Зачастую жизнь арестованных зависела от того, насколько информированными окажутся дипломаты о фактах арестов, насколько твердо они будут добиваться информации и каким весом на международной арене обладают эти страны».
Трагическая судьба постигла многих участников группы швейцарского архитектора, убежденного коммуниста Ханнеса Майера. Тот полностью отказался от полагающихся иностранцам привилегий, жил на положенную советским коллегам зарплату и с отвращением отзывался о западных традициях проектирования. Однако даже такая лояльность не стала гарантией безопасности для его подчиненных: немец Бела Шеффлер в 1932-м исчез с рабочего места, чех Антонин Урбан попал под арест и пропал в 1937-м, еще один немец, Филипп Тольцинер, тоже подвергся репрессиям, но дожил до реабилитации. Сам Майер успел уехать из Советского Союза в 1936 году.
«Подарок Сталина Гитлеру»
В середине 30-х сталинский режим уже отошел от идей мировой революции и перешел к более «локальному» социализму, основанному на патриотизме и советской идентичности. Призывы к соединению пролетариев всех стран теперь носили скорее ритуальный характер и не имели целью побудить к реальным действиям. В подобных условиях к иностранцам по умолчанию относились с недоверием, даже если они всеми действиями демонстрировали приверженность левым взглядам.
Так, репрессиям со стороны СССР подверглись девять из 16 членов первого ЦК компартии Венгрии, которые занимались в Москве изданием на венгерском языке журнала «Серп и молот». В пособничестве контрреволюционным организациям обвиняли польских социалистов, а также немцев и итальянцев, которые бежали из своих стран после установления диктатур Гитлера и Муссолини.
Поднявшие восстание против фашизма в Австрии участники левого военизированного Союза обороны в 1934 году сперва укрылись от преследований в СССР, но стали жертвами сталинского террора. Из соратников и товарищей левые иностранцы превратились для советских властей в потенциальных предателей. Многих из них под пытками заставляли признаться в том, что они ведут подрывную деятельность троцкистской, антикоммунистической и фашистской направленности.
«Находящиеся на свободе в Советском Союзе кадры вследствие массовых арестов глубоко деморализованы и обескуражены, — писал Сталину видный деятель Коминтерна венгерского происхождения Евгений Варга. — Эта деморализация охватывает большинство работником Коминтерна и простирается вплоть до отдельных членов секретариата ИККИ [Исполнительного комитета Коммунистического интернационала]. Многие иностранцы каждый вечер собирают вещи в ожидании возможного ареста».
В число репрессированных вошел и один из основателей немецкой компартии Гуго Эберлейн. Он прибыл в Советский Союз в 1936 году, а всего через несколько месяцев попал под арест по обвинению в террористической деятельности в пользу нацистов. В письме жене, которое так и не дошло до нее, но сохранилось в архивах НКВД, Эберлейн рассказывал, что его постоянно избивали, пока «на спине больше не осталось кожи», сутками не давали сидеть, есть и спать. «На несколько недель я оглох на одно ухо и ослеп на один глаз», — писал немец. В октябре 1941 года Эберлейна расстреляли.
Репрессии против иностранных коммунистов внутри СССР сочетались с поддержкой республиканцев в Гражданской войне в Испании поставками боеприпасов, специалистов и гуманитарной помощи. В логике сталинской власти не возникало никакого противоречия между умеренной помощью левым силам в одной из стран Европы и преследованием единомышленников с гражданством этой страны на своей территории.
Травля иностранных коммунистов в СССР развивалась и осуществлялась спонтанно и без каких-либо рациональных оснований. Некоторых террор действительно не коснулся: так, многие из испанских детей, которых в конце 1930-х эвакуировали, чтобы спасти от режима Франко, пережили Вторую мировую, а после смерти Сталина вернулись на родину или переселились в коммунистические страны, например на Кубу.
Еще один положительный пример: известная коммунистическая деятельница Долорес Ибаррури, которая эмигрировала в Советский Союз в 1939-м, когда гражданская война в Испании завершилась победой националистов. На родину она вернулась только в 1975-м после смерти Франко, а до этого возглавляла испанскую компартию в изгнании. После нападения Германии на СССР Ибаррури вела с антинацистской пропагандой подпольное «Радио Коминтерна», которое вещало в западных странах, а ее сын Рубен служил в РККА и погиб в Сталинградской битве. В Советском Союзе к Ибаррури относились с уважением, а ее сына причисляли к другим павшим героям, независимо от гражданства и происхождения.
Одновременно в 30-е годы были репрессированы подвергавшиеся преследованиям на родине коммунисты из Болгарии, Греции, Испании, Германии, Финляндии, Италии и многих других стран. Ситуация усугубилась в 1939 году, когда Советский Союз заключил пакт о ненападении с Третьим рейхом. С тех пор иностранным коммунистам в СССР угрожала новая опасность: их могли не только приговорить к лагерям или расстрелу, но и депортировать обратно в нацистскую Германию.
Именно такая судьба постигла немецкую активистку Маргариту Бубер-Нейман, которая вместе с мужем покинула Германию после прихода к власти Гитлера и обосновалась в Москве. В 1937 году ее мужа расстреляли, а ее саму признали «социально опасным элементом» и на пять лет отправили в лагерь в Караганду. Однако окончания наказания Маргарита не дождалась — в 1940-м ее и 29 других узников погрузили на поезд и отправили в Германию, где заключили в концлагерь Равенсбрюк. Такие выдворения одних коммунистов другими Бубер-Нейман назвала «подарком Сталина Гитлеру», предназначенным, чтобы умиротворить потенциального противника.
«Один из них был еврейским эмигрантом из Венгрии, — вспоминала Маргарита тех, кого выслали вместе с ней. — Другой — молодым рабочим из Дрездена, который в 1933-м участвовал в потасовке, закончившейся гибелью нациста. Ему удалось сбежать в СССР. На суде другие участники потасовки свалили всю вину на него, предполагая, что уж в Советском Союзе ему ничего не угрожает. Его судьба была предрешена».
Немецкий историк Герман Вебер рассказывает, что из 43 членов компартии Германии, оказавшихся в заключении, большинство погибли в застенках НКВД. Остальных вернули на родину, где запытали до смерти, казнили или обрекли на долгий и мучительный конец в концлагерях. А австрийский исследователь Ганс Шафранек уточняет, что в действительности высылки немецких коммунистов в Третий рейх под видом «репатриации» начались еще до заключения пакта о ненападении и осуществлялись полностью по инициативе советской стороны — нацисты не предъявляли никаких требований по выдаче идеологических противников. Депортации продолжались вплоть до мая 1941 года и закончились всего за несколько недель до вторжения Германии в СССР.
«Изгнание коммунистов коммунистами, подарок нацистам от их заклятых врагов — все это казалось настолько невероятным, что даже шефы гестапо не могли в это поверить и принимали большую часть антифашистов, которых в СССР обвиняли в пособничестве фашизму, за агентов ГПУ — Государственного политического управления при НКВД, — описывает немецкая исследовательница коммунизма Бини Адамчак. — Власти рейха не хотели видеть их у себя в стране. Им были нужны немцы, а не враги Германии, люди с «правильными» корнями, а не евреи и антифашисты. И все же они получали именно последних — к великому удовольствию гестапо».
По данным Адамчак, до заключения пакта Молотова — Риббентропа из СССР в рейх выслали около 80 антифашистов и коммунистов, а после, начиная с августа 1939 года, более 200. Маргарита Бубер-Нейман рассказывала, что многие из депортированных, как и те, кто покинул Советский Союз добровольно, разочаровывались в коммунизме и начинали симпатизировать национал-социализму. После начала Второй мировой такие люди поддержали Германию, даже если всего несколько лет назад занимали активную антигитлеровскую позицию.
После смерти Сталина, развенчания его культа личности и обличения некоторых преступлений его диктатуры Советский Союз снова стал более открытым государством — например, в 1957 году Всемирный фестиваль молодежи в Москве посетили представители десятков стран от французов и англичан до японцев и новозеландцев. Со временем террор превратился в далекое воспоминание, а имена пострадавших от него коммунистов остались известны лишь специалистам.
Однако мало какие процессы в истории СССР иллюстрируют особенности государства настолько ярко, как преследования, которым подвергались со стороны властей его же сторонники. Необходимость наличия внешней угрозы для придания убедительности пропаганде, разделение на «своих» и «чужих», стремление органов госбезопасности продемонстрировать свою эффективность начальству, общая атмосфера паранойи и недоверия — все эти факторы определяли судьбу иммигрантов-коммунистов в СССР в намного большей степени, нежели лозунги о всеобщем равенстве, строительстве светлого будущего и единстве пролетариата.