«Не только один человек может управлять страной»: как на Западе относятся к Сталину
Известный советолог из Гарвардского университета Джошуа Рубинштейн работал над книгой «Последние дни Сталина» много лет, реконструируя и анализируя события второй половины 1952 года и дальше, включая несколько месяцев после смерти Сталина. Также он подробно восстанавливает пять мартовских дней 1953 года и дает широкий контекст, показывая, как советская и американская пресса освещала смерть Сталина, как реагировали советские и западные политики и новая администрация Эйзенхауэра на резкие перемены в Москве.
В Москве книгу представили в декабре 2023 года на ярмарке интеллектуальной литературы Non/fiction, где презентацию провели лауреат премии «Просветитель», доктор исторических наук Олег Хлевнюк и историк Геннадий Костырченко, лично знакомый с автором. Литературный обозреватель Forbes Life Наталья Ломыкина поговорила с Джошуа Рубинштейном о том, как начался его пусть в советологии, как он познакомился с сыном Хрущева и что больше всего поразило автора в последних днях жизни Сталина.
— Давайте начнем с вашего интереса к советской истории, когда и почему вы к ней обратились?
— Я поступил в Колумбийский университет с некоторыми знаниями французского и иврита. От нас требовалось выбрать еще один иностранный язык для изучения, и я подумал, что французский идет слева направо, а иврит — справа налево. Если мне придется изучать китайский, он будет идти cверху вниз. Но я знал, что у меня будет гуманитарная специализация, и хотел окончить университет с чем-то осязаемым — с новым иностранным языком. Так на втором курсе я начал учить русский язык, но не представлял, к чему это приведет.
После университета я отказался от идеи об аспирантуре — я хотел стать писателем. Начал писать короткие рассказы и параллельно рецензировать книги на тему советской истории. Меня это захватило. Я начал писать о правах человека в Советском Союзе. Очень мало американцев в то время писали о диссидентском движении в 1970-х. Моя первая книга была историей советского диссидентского движения (Soviet Dissidents: Their Struggle for Human Rights). Затем один мой эмигрантский друг однажды ночью прочитал мне лекцию об Илье Эренбурге и сказал, что я должен написать о нем свою следующую книгу. Меня это не особенно убедило, но я начал читать об Эренбурге, узнал, что он считался спорной фигурой.
В итоге в 1982 году я поехал в Москву собирать информацию для книги. До этого я уже был в России дважды, в 1970 и 1978 годах. В Москве я встретил дочь Эренбурга — и окончательно увлекся его фигурой. Я работал над биографией (Tangled Loyalties: The Life and Times of Ilya Ehrenburg) 13 лет, начал при Брежневе и закончил при Ельцине. Она вышла в 1996 году, и с тех пор издатели и редакторы стали постоянно обращаться ко мне с предложениями писать книги о советской истории.
— Ваша история напоминает исследовательский путь Шейлы Фицпатрик, автора «Кратчайшей истории Советского Союза». Она хотела изучать в университете что-то экзотическое — и постепенно стала одним из крупнейших советологов. Вы от истории диссидентов пришли к теме смерти Сталина. В начале книги вы пишете, что встречались с сыном Хрущева и дочерью Елены Боннэр (правозащитницы, второй жены Андрея Сахарова. — Forbes Life), и оба они помогли вам с книгой. Расскажете, как это произошло?
— Сергей Никитич, ныне покойный, жил недалеко от меня, в штате Род-Айленд. Я знал об этом, у нас были общие друзья. Я связался с ним, и он предложил увидеться. Я приехал к нему домой, он любезно меня встретил. Рассказывал о похоронах Сталина, о собственном опыте, потому что он был среди толпы на улице Горького, вспоминал, как родители его тогда потеряли. Мобильных телефонов тогда же не было. Годы спустя Хрущев признался, что в давке погибло более 100 человек.
Татьяна Янкелевич, дочь Елены Боннэр, — моя давняя подруга. Мы подружились, когда она впервые приехала в Бостон много лет назад, в 1977 году. Она рассказала мне, что случилось с ее матерью, когда та была студенткой. Елена Георгиевна была старше других студентов, потому что была ветераном войны. Она выступила на собрании комсомола против нападок на их профессора во время дела врачей. В те дни с ней могло случиться что угодно, но Сталин внезапно умер. Это ее спасло от репрессий. И это всего лишь один пример того, насколько то время было наполнено неопределенностью и страхом.
Подобные истории есть в мемуарах Сахарова, Людмилы Алексеевой, многих других. Конечно, я не мог использовать их все, но я их читал, изучал. Когда Сталина не стало, людей охватил страх, потому что вся их жизнь вращалась вокруг его образа и того, что он думал и делал. Дочь Эренбурга как-то упомянула, что отец постоянно боялся, что без Сталина будет становиться только хуже.
— Во время работы над книгой, какие детали удивили вас или лично тронули? Было что-то, чего вы никак не ожидали?
— Конечно. Сначала я собирался написать вступительную главу о том, что было известно о болезни и смерти Сталина на Западе. Затем вторую главу «изнутри». Но в итоге они превратились в одну как раз из-за деталей, о которых вы спрашиваете.
Приведу пару примеров. Сталин упал на даче. Но официальная версия гласила, что это произошло в Кремле. Почему им было важно лгать о таком незначительном факте? Хрущев и прочие даже не упоминали об этом, потому что ложь была обычным делом. Или вот еще пример. В мемуарах один из американских журналистов, Эдди Гилмор, пишет, что регулярно проезжал через Красную площадь и видел, как в Кремль привозят медицинское оборудование и врачей. Зачем весь этот фарс с приходом и уходом медсестер и врачей, как будто Сталин находился там и его лечили в Кремле, хотя он был в Кунцево?
— Известно, что на каждой даче Сталина было несколько одинаковых спален и телохранители Сталина не знали, в какой он предпочтет ночевать. Он мог менять спальни два-три раза в течение ночи.
— Да, то же самое было на даче в Кунцево. Я описываю, что было, когда Сталина нашли после приступа. К чему привел страх? «Все охранники, все овчарки, все замки, все заборы не смогли защитить его от инсульта», — после него он даже не мог позвать на помощь. А они боялись зайти и проверить без его разрешения, даже когда уже понимали, что что-то не так. Никто не знал, когда именно Сталин упал, вероятно утром. Он лежал без помощи на протяжении нескольких часов, а его окружение боялось предпринять хоть что-то и особенно вызвать врача. Пока не погружаешься в исторический контекст, это не укладывается в голове.
— В России за последние 20 лет отношение к фигуре Сталина несколько раз менялось. Теперь многие снова говорят о его решительности, говорят, что он был мудрым политическим лидером. А как насчет Соединенных Штатов и ваших читателей в других странах? Там ваша книга вышла в 2015 году, прошло семь лет, вы видите, как люди на нее реагируют? Для ваших читателей Сталин — диктатор или они видят в нем сильного лидера?
— Не думаю, что на Западе кто-то испытывает нежные чувства по отношению к Сталину. Его обычно относят к самым ужасным диктаторам ХХ века. Я знаю, что в России такое сравнение недопустимо, но в мире это так, романтической привязанности к Сталину ни у кого на Западе нет.
Хотя я пишу в книге о реакции западной прессы на смерть Сталина — меня она поразила. В колонке в New York Times о нем писалось как о военном гении. Лондонская The Times, оценивая деятельность Ленина и Сталина, дала комментарий: «Редко когда у руля великой страны оказывались один за другим два лидера, которые так чутко реагировали на ее меняющиеся потребности и так успешно проводили ее через кризисные периоды». Помню похожие цитаты во французской прессе, и я не мог понять эту ностальгию, эту сентиментальность — правительство премьера Рене Мейера объявило трехдневный официальный траур.
Конечно, в 1953 году мы не знали столько, сколько знаем сейчас о ГУЛАГе, о жертвах репрессий, о показательных процессах. Но даже тогда на Западе было известно о многом. В книге я делаю на этом акцент. Освещение событий в прессе не было точным на 100%, реакция мира на смерть Сталина часто была слишком сентиментальной, слишком прощающей, не учитывающей то, что мы знали. Да, большую роль сыграла победа в войне: сейчас прошло 80 лет после окончания Второй мировой войны, но она все еще влияет на людей.
— В вашей книге есть фраза: «Знакомый черт лучше незнакомого». Это обычный способ мышления в стране, где долгое время существует сильная диктатура. Если не Сталин, то кто? При этом вы описываете расстановку сил в окружении Сталина, например, описываете сильные позиции Маленкова. Откуда берется это парадоксальное убеждение, что есть только один человек, который может управлять страной? Почему оно так сильно?
— Неправда, что только один человек может управлять страной. Процитирую того же Сталина: незаменимых нет. Он умер, и новое руководство, ко всеобщему удивлению, было более чем готово взять на себя управление страной. Они понимали, что им нужно было изменить многие вещи, и они их изменили. Президент Эйзенхауэр и Джон Фостер Даллес были совершенно не в состоянии понять намерения нового руководства, поэтому ни заняли выжидательную позицию, когда Москва делала шаги навстречу. Об этом я пишу в книге. Я думаю, это навредило Соединенным Штатам и не помогло новым советским лидерам. Обеим сторонам было бы полезно встретиться.
— Возможно, это произошло также потому, что Эйзенхауэр на тот момент недолго успел пробыть президентом.
— Да, но новичком он не был. В конце концов он был верховным главнокомандующим союзных войск во Второй мировой войне. Он встречался со Сталиным в 1945 году в Москве. Я думаю, политическое руководство западных стран чувствовало себя неуверенно на встречах с советскими лидерами. Они действительно верили, что Сталин перехитрил Рузвельта и Трумэна.
К январю 1945 года советские войска начали занимать Восточную Европу. К Потсдаму они уже разделили Германию. Что бы ни обсуждалось в Ялте и Потсдаме, факт остается фактом: Красная армия была там. Трумэн не собирался воевать, чтобы освободить Восточную Европу с Запада. Конечно, Эйзенхауэру не следовало чувствовать себя таким неуверенным и бояться, что советские лидеры его перехитрят. Но Эйзенхауэру было непонятно, с кем ему следует встречаться после смерти Сталина.
— Вы пишете, что Черчилль был мудрее Эйзенхауэра и сильнее как политик. Он как раз настаивал на диалоге.
— У Черчилля была своя драма. Британия уже была второстепенной державой. Соединенные Штаты заняли ведущие позиции, но Черчилль никогда не терял чувства театральности. Он хотел вмешаться в переговоры. Я думаю, он был прав, подталкивая к ним Эйзенхауэра.
— Может ли в будущем повториться ситуация, когда после смерти лидера страны появляется окно возможностей, а затем очень быстро закрывается?
— Да, думаю, такие ситуации могут быть похожи. Эйзенхауэр не готов был рисковать, он не собирался в одностороннем порядке выводить американские войска из Берлина только для встречи с Маленковым. Эйзенхауэр не был готов к встрече с советскими лидерами. Трудно представить, каковы были риски и возможные приобретения.
— Изучали ли вы другие диктатуры, такие как режимы Салазара или Франко? Могли бы вы сравнить эти ситуации или вы сосредоточились только на советском периоде?
— Я знаю, что многое было написано о 1989 годе, о распаде Советского Союза, о Португалии и Испании, о Восточной Европе. Каждая из этих ситуаций отличается. Одно я хотел бы подчеркнуть: Испания и Португалия после падения диктатур быстро стали функционирующими демократиями и рыночными экономиками. Они были готовы присоединиться к западноевропейским странам.
Испания и Португалия стали популярными туристическими направлениями. Я был в обеих странах, они много зарабатывают на туризме, много приобретают от того, что остаются частью Западной Европы. Этого не произошло в Советском Союзе. После смерти диктатора осталась диктатура.
Советские лидеры понимали необходимость перемен, и 1950-е и 1960-е годы были очень драматичным временем. Многое было написано об оттепели. Я писал об Эренбурге, который придумал этот термин, и режим так и не простил ему этого. Эренбург опубликовал повесть «Оттепель» в журнале «Знамя» в 1954 году. Я читал, что редакционная коллегия просила его изменить название на что-то более позитивное, например, «Новый шаг». Эренбург наотрез отказался. Его друзья шутили, что он написал всю повесть только для того, чтобы ввести одно слово в словарный запас страны.
— Вы же знаете, оно означает короткий период, когда становится теплее. Как думаете, почему Соединенные Штаты и другие страны, такие как Великобритания, оставили попытки диалога с Советским Союзом? В книге вы приводите несколько примеров того, что Москва была готова к диалогу. Таким признаком была, например, речь Эйзенхауэра, которая была полностью опубликована в «Правде». Чего боялись западные страны?
— Я думаю, они чувствовали себя неуверенно. Думаю, их интерпретация того, что произошло в Ялте и Потсдаме, заставила их очень осторожно относиться к встречам с советскими лидерами. Также нужно помнить, что в США был период маккартизма. Эйзенхауэр был республиканцем, очень популярным президентом с большим авторитетом, но он не мог игнорировать влияние, которое оказывал на общественное мнение сенатор Маккарти.
Госсекретарь Фостер Даллес был более ярым антикоммунистом. Он не мог понять, что можно было бы выиграть, встречаясь с советскими лидерами. Я думаю, это повлияло на Эйзенхауэра. Но, конечно, он должен был взять на себя ответственность. Он говорил спичрайтеру Джону Хьюзу: «Мы должны встретиться с ними и поговорить. В Советском Союзе новое руководство, я новый президент, нам нужно перевернуть страницу». Но ничего не произошло. Он не смог преодолеть свое чувство неуверенности, возможно, из-за того, что недавно стал президентом, и из-за маккартизма. Все эти вопросы, я полагаю, тревожили его мысли. Многие люди позже писали, что им следовало активнее подталкивать Эйзенхауэра ко встрече.
— Почему они не подготовились к этому? Ведь Сталин был немолод и болен. Даже до приступа было очевидно, что это скоро произойдет. Пресса ждала, да и люди ждали. Опубликованы воспоминания тех, кто в тот период сидел в лагерях: они ждали. Многие, включая номенклатуру, ждали смерти Сталина, ждали и на Западе.
— Да, это поразительно. Эйзенхауэр жаловался, что плана на этот счет у них не было. Если умрет Сталин, что делать? Отправить телеграмму? Должен ли президент поехать в Москву на похороны? Советы очень хотели, чтобы Эйзенхауэр приехал в качестве жеста, свидетельствующего об уважении. Но он не собирался делать этот жест. Сообщение, которое он отправил, было смехотворным. Религиозное сообщение советскому народу, серьезно?
Да, они не были готовы, они не понимали страну, с которой имели дело, они не понимали правительство. Они думали, что смогут манипулировать им. Звучали все эти сумасшедшие идеи: «Давайте пригласим Берию в Берлин, мы сможем заставить Берию перейти на нашу сторону, мы развяжем противостояние между лидерами». Они думали, что могут манипулировать советскими политиками, но не понимали, с кем имели дело.
— Как вы считаете, политики извлекают уроки из опыта прошлого?
— Я слежу за российской политикой, поэтому знаю, насколько чувствительны эти вопросы, и не хочу пересекать какие-либо границы. В целом в таких ситуациях диалог незаменим, и нет причин бояться диалога. Это не значит, что вы делаете это сразу. Возможно, будет подготовка, будут предварительные договоры, но в конечном счете, на мой взгляд, от диалога все только выиграют.
— Мы в России многое знаем о сталинской эпохе, но ваша книга интересна как раз тем, что вы показываете реакцию западных СМИ, реакцию администрации Эйзенхауэра, приводите записи его личного помощника Джона Хьюза. Это придает сюжету трехмерность.
— Отлично. Я надеюсь, книга будет полезной читателям. К тому же в марте 2023 года была 70-я годовщина смерти Сталина. Я думаю, это тоже повлияло на актуальность книги.
— Книга начинается с описания последних дней Сталина, когда он жил на даче. Вы показываете его как человека. И это важно, помнить, что любой лидер, даже очень могущественный, — всего лишь человек со своими болезнями, со своими страхами.
— Да, хотя в советской «Правде» о Сталине писали как о генералиссимусе, как о Наполеоне. В газете невозможно было написать о его кровяном давлении, нельзя было услышать, что его сердце и легкие не работают должным образом.
— Между последними днями Франко, Салазара, Сталина есть нечто общее. СМИ начинали публиковать медицинские анализы диктаторов, их температуру и кровяное давление. Так люди внезапно понимают, что ими управляет человек. Когда страной управляет лидер, нет необходимости знать о его давлении.
— Да, когда эта информация появляется, мы вспоминаем, что перед нами всего лишь пожилой человек. Медицинские бюллетени того времени были очень откровенными. Врачи тогда пользовались пиявками — вот что по-настоящему удивительно.