Директор Музеев Московского Кремля о новом здании, туристах и отношениях с властью

Музеи Московского Кремля основаны 10 марта 1806 года, когда император Александр I издал указ о создании Оружейной палаты. Сегодня в музейный комплекс входят семь музеев: Оружейная палата, Архангельский, Успенский и Благовещенский соборы, Патриаршие палаты, церковь Ризоположения и колокольня Ивана Великого. 

В рейтинге самых посещаемых музеев России газеты The Artnewspaper Russia в 2022 году Музеи Московского Кремля заняли 16-е место, потеряв 72% посетителей по сравнению с 2019 годом. Всего в музеи Кремля в 2022 году пришли 861 341 человек. 

Почти 10 лет идет создание нового здания музея K5 в пространстве Средних торговых рядов на Красной площади, 5. О том, почему Музеи Кремля стремятся выйти за кремлевские стены, Forbes Woman рассказала директор музеев Елена Гагарина.  

— В чем, на ваш взгляд, принципиальное отличие музеев Кремля от всех остальных музеев нашей страны и мира?

— В музеях Кремля хранится коллекция, которая абсолютно отличается от всего, что есть в других музеях. Музей создавался императором Александром I как сокровищница династии Романовых. Он хранит памятники, связанные с жизнью императорского, царского и великокняжеского, патриаршего двора, — в общем, у нас совершенно особенная коллекция. Здесь — важнейшие государственные символы, государственные регалии. Каждый предмет не только шедевр ювелирного искусства, ткачества или церковного искусства, но и памятник истории. Для того чтобы понять, что он собой представляет, нужно не только восхититься мастерством его создателей и эстетической стороной, но понять символическое значение, роль, которую он играл в разные периоды истории.

Конечно, Музеи Московского Кремля — не единственная сокровищница в мире. Но единственная сокровищница, которая располагается на территории действующей резиденции президента. С этим связано много разных ограничений и для посетителей, и для сотрудников, которые здесь работают.

— Какие преимущества это дает музею?

— Кремль — самая охраняемая территория. Поэтому, когда мы делаем серьезные ювелирные выставки, у наших партнеров не возникает вопросов о сохранности экспонатов. Мы можем брать на выставки такие предметы, которые обычно не предоставляются. А у нас они попадут в адекватный контекст. И будут полностью защищены.

— Означает ли это, что для выставки в Кремле страховка экспоната стоит дешевле?

— Нет, страховка не имеет отношения к системе охраны, страховка рассчитывается из рыночной стоимости вещей. Нужно взять примерную стоимость вещи на настоящий момент и умножить на три, так получится размер выставочной страховки. А рыночная стоимость, в свою очередь, вычисляется по данным продаж аналогичных предметов. Если, конечно, аналоги таких вещей существуют. Страховую оценку назначает комиссия, которая собирается перед выдачей вещей и приводит свои аргументы, почему это должно стоить столько-то. Директор к этому никакого отношения не имеет. Конечно, в коллекции любого музея есть вещи, которые никогда не выдаются на выставки в другие музеи. Поэтому их страховую оценку мы не знаем.

— Такая близость Музеев к власти, к главе государства означает, что со сменой руководства страны всякий раз меняется работа музеев?

— Нет. Работу музея корректирует Федеральная служба охраны. Все наши взаимоотношения регулируются правилами посещения Кремля. По традиции посещение Кремля возможно с 10:00 до 17:00, так это и продолжается поныне. Когда в разгаре туристический сезон, комендатура разрешает нам сделать посещение музея на час раньше утром и продлить на час вечером, но не более того. И у нас всегда выходной день — четверг. В советские времена по четвергам происходило заседание Политбюро, и традиция закрывать Кремль по четвергам для посетителей до сих пор сохранилась. Нам это очень на руку, потому что все остальные музеи Москвы закрыты по понедельникам. Соответственно, туристы, которые никуда не могут попасть в понедельник, приходят в Кремль.

— А что происходило с собранием Музеев Московского Кремля, когда, например, в Кремле жил Сталин со своей семьей?

— Музей был закрыт. Какая-либо музейная деятельность была прекращена. За коллекцией наблюдали сотрудники комендатуры. Трудно представить, как выглядела экспозиция, фотографий этого периода у нас не сохранилось. Известно, что когда в музей приходили гости и им показывали Оружейную палату, рядом с каждой витриной стоял боец, который знал текст про экспонаты в витрине, и, соответственно,  он этот текст гостям выдавал. У следующей витрины следующий боец говорил то, что знает он. Кремль открылся в начале 1960-х годов во времена Хрущева. По легенде, когда в Москву приехала Индира Ганди и ей показывали Кремль, она выразила недоумение, почему такие замечательные памятники находятся в довольно плачевном состоянии. Тогда Кремль был открыт для посетителей, набраны экскурсоводы, сотрудники комендатуры Московского Кремля. Постепенно начал вновь формироваться научный коллектив, возобновилась научная работа, хранительская работа, появился реставрационный отдел.

— Когда возникла идея выхода из Кремля?

— Эта идея возникла достаточно давно. Еще до того, как я стала директором. У музея было несколько попыток получить новое пространство. Например, мы пытались построить здание на небольшом пятачке Боровицкого холма, где сейчас стоит памятник Святому Владимиру. Из этого ничего не вышло. Тогда было решено, что музей получит здание Средних торговых рядов, когда в нем будут закончены реконструкционные работы. Большая часть коллекции Музеев Московского Кремля переедет туда. Но все, что связано с коронациями и государственными регалиями, останется здесь, в Оружейной палате.

Музеи Кремля — это комплекс, у которого большой нераскрытый потенциал. Потому что все те ограничения, с которыми мы связаны, не позволяют нам делать больших важных проектов, связанных с предметами из коллекции, — а они нуждаются в том, чтобы о них рассказывали. Например, мы хотели бы организовать крупную выставку, посвященную Святому Георгию. Это тема важна и актуальна как для христианского, так и для мусульманского искусства, как для средневекового, так и для современного. 

Когда у нас появится возможность, мы хотели бы показывать, например, русскую деревянную скульптуру, которую мало кто знает, в контексте европейской скульптуры, в том числе и современной. Потому что многие приемы и образы, которые используются там и здесь, иногда несут тот же самый смысл, а иногда абсолютно другой, и это очень интересно понимать. 

Произведение искусства — как живой организм, внутри которого скрыто множество смыслов, которые необходимо найти, выявить. Как режиссер на съемочной площадке работает с актером, вытягивая из него максимум, так куратор на выставке раскрывает все то, что заложено в произведении художником, — чтобы люди могли понять, восхититься произведениями и поставить их в определенный контекст. Вот то, что сейчас необходимо современному музею, то, что необходимо зрителю.

Выход за пределы Кремлевской стены важен для нас не только потому, что нам не хватает места, чтобы показывать все, что у нас хранится. Но и для того, чтобы музей наконец получил все необходимые современному музею помещения: зону для приема посетителей, нормальные кассы, нормальные лекционные залы, реставрационные мастерские, хранилища. Сейчас все они находятся в зданиях XVII–XIX веков, плохо приспособленных для этого. Но музей в современном понимании — это не только экспозиции и выставки.

Люди часто приходят в музеи на целый день, приводят детей на занятия, кто-то хочет посмотреть кино, кто-то идет на выставки. Кто-то специально посещает музейные магазины. Многие музеи славятся тем, что там работают хорошие рестораны и кафе. Приезжая в Нью-Йорк, знающие люди идут в МоМА обедать; приезжая в Лондон, идут в ресторанчик в Тейт Модерн. В Лувре тоже прекрасные кафе.

— Кто автор концепции нового музейного пространства? На сайте французской компании музейного консалтинга Avestagroup среди заказчиков и Лувр в Абу-Даби, и «ГЭС-2», и Музей русского импрессионизма. Есть и Музеи Кремля. Как строилась ваша работа?

— Я была очень удивлена, обнаружив музей в списке клиентов агентства. Но кое-что мне стало понятно. Наши архитекторы, бюро «Меганом», все время приносили какие-то забавные идеи, от которых мы старались отстраниться. Видимо, это и были разработки французской компании.

Вообще я считаю, что заказывать неким организациям создание концепции для музея — идея странная. То, как может развиваться музей, знает только сам музей. Разработка концепции требует прежде всего глубокого понимания коллекции, изучения памятников. Это знают только хранители. Никакая сторонняя компания этого знать не может.

— То есть в музейном деле успех не тиражируется, нет универсального рецепта построения современной экспозиции, устройства музейного пространства?

— Нет. Это индивидуальная история для каждого музея. Если вы посмотрите, каким образом оформляются документы в любом музее, как ведутся инвентарные книги с момента основания собрания, вы увидите, что в каждом музее есть своя система. Наши инвентарные книги и инвентарные книги, например, Эрмитажа или Пушкинского музея устроены по-разному. Это разная система описания экспонатов и система атрибуции. В Музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина новые атрибуции не вносятся в инвентарную книгу, они могут вноситься в каталоги, которые печатаются. В Музеях Кремля хранятся памятники, созданные из драгоценных металлов и камней, мы все изменения обязаны фиксировать в инвентарных книгах. Если каким-то образом меняется вес предметов, например они прошли реставрацию, их почистили, и вес изменился даже на 1/100 грамма, мы обязаны все это отмечать. В Эрмитаже вообще совершенно другая система, она складывалась в XVIII веке.

Хотя в советские времена были заведены новые инвентарные книги, и система стала иной, тем не менее принцип работы с памятниками и отражение этого процесса в документах — это наш порядок, который наследует первым документам.

— То есть, несмотря на то, что музейная работа прерывалась, традиция не утрачена? 

— У нас в музее сохранился весь Кремлевский архив.

— Согласно этому архиву, какое количество предметов было продано на запад в 1920-х годах?

— Из музея почти ничего не продавалось. Музеи Кремля и Гохран — это разные организации. В 1925 году в Доме союзов Гохран устроил выставку, которая называлась «Алмазный фонд». Выставка должна была продемонстрировать непроданные драгоценности, чтобы успокоить волну возмущений, которая поднялась из-за продаж художественных ценностей на Запад.

— А как же Арманд Хаммер и другие бизнесмены, которые скупали в кладовых Кремля императорские яйца Фаберже чуть ли не на вес?

— После скандалов Советским правительством было принято решение, что все оставшиеся ценности должны находиться в Оружейной палате.

Большая часть сокровищ появилась в Кремле во время Первой мировой войны, когда шло наступление немцев на Петроград, правительство перебралось в Москву в 1918 году. Вот тогда Оружейная палата была закрыта, и от пола до потолка залы уставлены ящиками с сокровищами. Из этих ящиков сотрудники Гохрана выбирали вещи, которые, как это называлось, «обезличивались» (драгоценности разбирались, камни вынимались) и продавались. Сотрудники Оружейной палаты старались спасти наиболее древние и ценные экспонаты. Благодаря их работе сохранились иконы XVI–XVII веков, церковная утварь, которая связана с именами государей, оружие. Основная часть потерь — роскошные драгоценности XVIII века, все они были распроданы. Иногда они появляются на аукционах. Недавно продавались, например, бриллиантовые украшения Екатерины II. Несколько лет назад, по имеющимся данным, за $33 млн галереей Wartski было продано пасхальное яйцо Фаберже 1887 года с сюрпризом в виде дамских часов — дар Александра III императрице Марии Федоровне. Кстати, его можно было увидеть на выставке «Фаберже в Лондоне. От романтики до революции» в музее Виктории и Альберта. Появлялось на торгах и «Зимнее яйцо» Фаберже 1913 года, которое в 1920-е годы хранилось в Кремле.

— Ведет ли музей поисковую кампанию, отслеживает ли эти предметы, пытается ли возвращать?

— Это невозможно. Музей не может ничего покупать на аукционах. Мы можем только получить что-то в подарок. По традиции, когда мы делаем выставку какого-либо коллекционера или коммерческой компании, нам в благодарность дарят что-то существенное. Например, когда мы делали выставку «Рыцарские ордена Европы» из коллекции Андрея Хазина, коллекционер подарил нам Викторианскую цепь, которой был награжден Николай II. Хазин приобрел ее на аукционе. Но вообще такие предметы не должны выставляться на торги. По правилам, установленным еще в XIV веке, иностранные награды, которыми был награжден монарх, после его смерти возвращаются в страну, которая его наградила. После расстрела Николая II его Викторианская цепь была продана за рубеж, и ее след был потерян. На аукционе цепь была выставлена как награда, принадлежавшая хедиву (вице-султану. — Forbes Woman) Египта Аббасу II Хильми-паше. Во время выставки в Музеях Кремля в 2015 году нашим сотрудникам удалось восстановить принадлежность Викторианской цепи. Чтобы коллекционер смог передать реликвию музею, мы обращались за разрешением к Ее Величеству королеве Елизавете II. На церемонии при оформлении документов награда Николая II сначала возвращалась в капитул, а потом королева от своего имени передавала Викторианскую цепь в Музеи Московского Кремля на бессрочное хранение. Но с определенным условием: когда этот предмет потребуется на выставку королевской коллекции, мы за свой счет цепь должны привезти. Каждый год мы должны платить небольшую сумму страховой оценки этого предмета. В этом году страховку оплатить не удалось. Мы вели длительную переписку с представителями королевской коллекции, и в итоге они нам простили этот взнос.

Бизнесмен, коллекционер Михаил Карисалов за последние несколько лет сделал ряд роскошных подарков разным музеям. Причем эти подарки корреспондируются с коллекциями этих музеев, что вдвойне приятно. Мы получили от него произведения резной кости XVII — начала XX века, более 200 предметов. И коллекцию Кремлевского фарфора. Это редкие предметы из Кремлевского сервиза, которые помечены так называемыми серыми марками. Это те вещи, которые были представлены Николаю II, и он по определенным причинам их отверг. Поэтому они не вошли в серию.

— Несмотря на продажи за рубеж, именно в Музеях Московского Кремля находится самая представительная коллекция Фаберже в мире. Как вы планируете ее развивать, выставлять?

— На Красной площади, когда мы получим новое здание, будет большой зал Фаберже. Каждое пасхальное яйцо будет представлено в отдельной витрине, будет еще множество предметов, которые связаны с мастером.

Наша коллекция Фаберже постоянно пополняется. Дилеры постоянно что-то предлагают купить. Недавно мы получили в дар архив Карла Фаберже, который хранила его правнучка Татьяна Федоровна Фаберже. Она хотела, чтобы этот архив был передан в российский государственный музей. Нам позвонил спецпредставитель президента по международному культурному сотрудничеству Михаил Швыдкой и предложил забрать эти документы и предметы. Мы с удовольствием согласились.

При жизни Татьяна Федоровна неоднократно приезжала к нам, поддерживала отношения с хранительницей коллекции Фаберже Татьяной Николаевной Мунтян. Круг людей, которые занимаются организацией выставок, пишут о Фаберже, довольно узок, там все друг друга знают и могут оценить уровень научных исследований и сделанных открытий.

Подруга Татьяны Федоровны, русская дама, которая передавала нам архив, сказала, что желанием Татьяны Федоровны было, чтобы архив хранился в государственном музее и ни в коем случае не попал в частные руки. А такого рода претенденты тоже были. Сейчас мы изучаем архив, готовим к публикации. Но там по большей части истории, связанные с жизнью семьи в эмиграции. Это документы, предметы, фотографии.

— На ваш взгляд, в идеальном будущем возможна выставка, объединяющая крупнейшие коллекции Фаберже? Музеи Московского Кремля, Музей Фаберже Виктора Вексельберга, собрание британской королевской семьи?

— Мы постоянно участвуем в таких выставках. Самый последний пример — выставка «Фаберже. От романтики до революции», которая прошла в лондонском музее Виктории и Альберта в 2021–2022 годах.

Когда у нас будут новые выставочные залы, мы, несомненно, станем проводить большие выставки Фаберже. Но должна сказать, что, для того чтобы собрать такую выставку, необходимо провести огромную работу, договориться об участии с очень многими частными коллекционерами и музеями. Выставка в музее Виктории и Альберта готовилась десять лет, и она собрала огромное количество участников: и наш музей, и Эрмитаж, и пригородные дворцы-музеи Санкт-Петербурга, и Минералогический музей имени Ферсмана, и музеи Кливленда, Хьюстона, Парижа, и музей Фаберже в Санкт-Петербурге, и частные коллекции. Там были 53 владельца-участника. Подобрать вещи, чтобы они рассказывали какую-то историю, и найти то, что прежде никогда не показывалось, требует большой работы, очень больших усилий, в том числе финансовых. Это дорого.

Идея была действительно интересная — показать лондонский филиал Фаберже. Нам, например, интересно было бы продемонстрировать, как отличались предметы, которые делала компания для Москвы и для Санкт-Петербурга, ведь это был совершенно разный стиль. 

Мы делали выставку, посвященную Фаберже и камнерезному искусству. Работы уральских камнерезов использовала и компания Фаберже, и компания Cartier, и ряд других именитых ювелирных компаний. В 2020 году мы открыли выставку о Фаберже и русских эмалях, русских мастерах-эмальерах. Выставка получила широкий отклик во всем мире.

— Она где-то гастролировала после Москвы?

— Нигде. С началом пандемии уже невозможно было ехать куда бы то ни было. Были запросы от наших азиатских коллег. Например, музеи Таиланда предлагали показать у них эту выставку. Сейчас это невозможно. Но это не значит, что проект не будет когда-то реализован.

— На ваш взгляд, какой запас прочности у Музеев Московского Кремля?

— Большой запас, навсегда. Конечно, в связи с пандемией финансовое состояние музея было довольно убогим. Другого слова даже не подберу, потому что наши доходы уменьшились в пять раз, и все это время нам было достаточно трудно. Но мы не сократили никому зарплату и никого не уволили. Вот это самое важное. Мы сохранили коллектив музея, никто не пострадал. Что касается выставок, их можно делать разными. Можно делать дорогие выставки, можно не очень дорогие. 

— Можно ли сегодня представить ситуацию изъятия ценностей из Музеев Московского Кремля?

— Разумеется, нет. У нас существует закон о музейном фонде, который защищает музейное хранение и не допускает исключения предметов и коллекций из состава музейного фонда.

— Какой процент бюджета Музеев Московского Кремля сейчас составляют спонсорские пожертвования?

— Не могу вам сказать. Мы так никогда не считали. Спонсорские деньги идут не на счет музея, а на счет фонда поддержки Музеев Московского Кремля. Фонд не ведет коммерческой деятельности. Он аккумулирует средства, которые дают спонсоры. Средства идут на те проекты, которые музею как бюджетному учреждению трудно осуществить без поддержки извне.

Так, компания «Алроса» подарила нам роскошные драгоценности, выполненные из ее камней русскими ювелирами. Эту коллекцию авангардных вещей мы часто показываем на наших выставках. Компания «Транснефть» взяла на себя реставрацию Успенского собора. Мы составили программу и смету работ, какие средства в какой год нам понадобятся. Во время реставрации за иконостасом мы нашли фрески, которые относятся к основному слою росписи собора XVII века, с изображением Девы Марии из «Благовещения» и цикл, посвященный Марии Египетской. За иконами второго сверху яруса, пророческого, были открыты композиции XV или начала XVI века — «Гостеприимство Авраама» и почти полностью сохранная сцена «Избиение младенцев в Вифлееме».

А сняв чугунные плиты пола, мы нашли остатки фундаментов тех соборов, которые находились на месте нынешнего. Прежде всего фундамент собора постройки Кривцова и Мышкина, про который ходят всякие легенды, что он по какой-то причине разрушился. Скорее всего, подвело несовершенство строительных техник и неправильные расчеты. И все эти открытия сделаны в рамках проекта комплексной реставрации. В общем, работа со спонсорами очень важна для музея.

— А что происходит с бюджетом на стройку нового пространства музея?

— Стройку ведет не музей, а Управление делами Президента на средства государственного бюджета. Мы активно участвуем в обсуждении тех или иных решений. За эти годы для всего коллектива музея стройка стала практически второй работой. Мы теперь просто живем на стройке.

Я бы хотела сказать что-нибудь оптимистичное, но ситуация сейчас достаточно сложная. Основная проблема — невозможность добыть необходимые для музея вещи, которые у нас не делаются. Прежде всего, это витрины и оборудование для фондохранилища.

— То есть музейные витрины и оборудование для фондохранилища нельзя импортозаместить?

— Нельзя. Последняя экспозиция в Оружейной палате, сделанная в 1986 году, разместилась в витринах, изготовленных на авиационном заводе. Но то, что было хорошо для 1986 года, сейчас не годится. Теперь к сохранности музейных предметов применяются совершенно другие требования. Мы видим, что произведения, которые долгое время простояли в этих витринах, сейчас в таком состоянии, что нуждаются в серьезной работе реставраторов. Так опытным путем мы выяснили: не тот свет, не те стекла, там невозможно установить современную систему охраны.

Тем более эти витрины нельзя использовать в новом здании на Красной площади. Это уже не территория Кремля, там другая система охраны. А учитывая возросшее число краж и музейного вандализма, мы не можем себе позволить рисковать коллекцией.

Ведь никто предположить не мог, что, например, из «Зеленых сводов» в Дрездене можно украсть драгоценности. Там витрины компании Glasbau Hahn, которые, казалось бы, невозможно разбить. Но люди были подготовлены, за несколько секунд взломали витрины, выкрали предметы, среди которых — дрезденский белый бриллиант и рубиновый комплект Августа Сильного. То есть это точно исполненное ограбление по заказу. Страховая оценка украденного — €1,1 млрд. Это пример того, насколько остро сегодня музеи нуждаются в серьезной защите.

— Получается, пока не решен вопрос с музейным оборудованием, нет смысла продолжать работу?

— Какие-то работы продолжаются, но не слишком активно. Была идея заключить договор с российскими компаниями, но, на мой взгляд, это сомнительное предприятие. Витрины в музеях также важны, как оборудование для операционной. Для этого нужен огромный опыт и наработки, реализованные проекты, проверенные временем. В России, к сожалению, такого уровня предприятий мы пока не нашли.

— Остается ли посещаемость в нынешних условиях одним из ключевых показателей работы музея? И действительно ли, на ваш взгляд, увеличение посещаемости — стимул развития музея?

— Нет, это не стимул развития. Но Министерство культуры требует роста посещаемости, эта цифра ставится в план музея, и мы обязаны этот план выполнять.

Очень важная составляющая в этом процессе — туризм. Когда туристы приезжают в другую страну, естественно, они хотят познакомиться с национальными особенностями, с культурой страны. Никто из иностранных туристов не пойдет, например, в драматический театр, потому что действие происходит на неизвестном им языке. Но все с удовольствием будут посещать музеи, и те, кто любит, пойдут в оперу или будут смотреть балет. В музеях туристы в основном ходят на постоянные экспозиции. На выставки туристы ходят редко. Выставки рассчитаны прежде всего на нашу аудиторию.

— Как музей работает с молодой аудиторией? С теми людьми, которые родились уже со смартфонами в руках, которые смотрят видео не больше восьми секунд?

— Мы пишем для них тексты. Обратите внимание, на наших последних выставках очень много текстов. Мы ищем язык понятный и интересный молодой аудитории. Например, мы точно знаем, что текст, полный фактических деталей, воспринимается русскоговорящей аудиторией плохо. Факты хорошо воспринимают китайцы, а мы — нет. Наши посетители воспринимают идею, и она должна быть изложена доступным языком. Здесь проблема еще и в том, что язык повседневного общения в последнее время сильно вульгаризировался. Он полон заимствований, терминов новых технологий.

Эта лексика в музейной экспликации присутствовать не может. Задача экспликации — дать людям информацию в максимально доходчивом, упрощенном виде. Никто не будет читать длинное описание с большим количеством прилагательных. Многословные пояснения ушли в прошлое вместе с многотомными романами-эпопеями, выставками, где по хронологии представлено 600 вещей. Люди больше не воспринимают такую манеру изложения. 

— Как найти специальный музейный язык для разговора с молодой аудиторией?

— Мы учимся писать просто и доходчиво, но сохраняя высокие стандарты языка. Язык — определенная система коммуникации. Когда подростковый сленг переходит во взрослую речь, становится нормой — это проявление инфантильности, которое ослабляет, обедняет и язык, и мышление.

Музей не должен ни заискивать, ни заигрывать. Музей представляет лучшие идеи и лучшие произведения, которые были созданы человечеством. Но музей позволяет любой аудитории влиться в ряды тех людей, которые приходят для того, чтобы получить удовольствие и узнать что-то новое. Мы готовы разговаривать с неофитами на каком-то другом языке. Но это не значит, что мы откажемся от своих стандартов. По традиции они высокие.