Шалый барин добыл «Золотое руно»: как Николай Рябушинский вошел в историю искусств

Один из современников писал: «Дюжую, уверенную фигуру, одетую в смокинг или от модного портного костюм, окаймленное русой бородкой румяное лицо Н. П. Рябушинского всегда можно было видеть на всех театральных премьерах, на каждом вернисаже — везде, где собиралась художественная знать Москвы».

Поначалу молодой Рябушинский старательно выкорчевывал в себе черты купеческого воспитания и перенимал нравы избранного общества. Молодой прожигатель жизни хотел, чтобы его принимали за своего в среде творческой богемы, к которой он неистово стремился приобщиться. Веря в многообразие своих талантов, Рябушинский брался за все: он писал статьи по вопросам искусства, рецензии, сочинял музыку и даже издал книжечку лирических стихов под псевдонимом «Н. Шинский». Живописные опыты Николая Рябушинского также не остались незамеченными. По снисходительному утверждению Андрея Белого, полотна его «были не слишком плохи: они являли собой фейерверки малиново- апельсинных и винно- желтых огней».

Николай Рябушинский настолько хотел быть причастным к созиданию, так яростно пытался творить, самоуверенно и искренно веря в свой талант, что иногда из-под его пера или быстрой кисти выходило нечто яркое и захватывающее. Во всяком случае небезынтересное. Даже его сановный недоброжелатель князь Сергей Щербатов признавал, что в Рябушинском была заложена «какая-то сумбурная, но несомненная талантливость».

Точную характеристику ему дал Борис Садовской: «Н. П. Рябушинский, молодой, жизнерадостный миллионер, не лишен был вкуса и дарования. Богатство мешало ему быть только художником».

Вскоре после возвращения из путешествия в 1901 году, Николай Павлович решил порадовать своих старообрядческих братьев и за явил о намерении жениться. Правда, через минуту шокировал степенное семейство, объявив, что избранница его Мария Осиповна — подданная Австрии и по вероисповеданию католичка.

Правда, благонравным мужем Рябушинский был очень недолго. Бесконечные измены, карточные долги, кутежи с цыганами привели к тому, что в скором времени молодая жена в ужасе бежала к родителям в Австрию. Шесть лет супруги жили раздельно, а в 1907 году Мария Осиповна подала на развод. Художник Сергей Виноградов писал в воспоминаниях: «Коля обеспечил ее совершенно. Все жены и не жены, с которыми затем расставался добро и незлобливо Николай Павлович, были всегда щедро, богато обеспечиваемы им...А сколько красивейших женщин было с его жизнью связано! Да ведь какой красоты-то!»

Оставшись без надзора жены, Николай Рябушинский пустился во все тяжкие. О скорости просаживания капиталов и его разгульной жизни по Москве ходили легенды. Только очень ленивый московский извозчик не желал бы озолотиться, мечтая, что к нему подсядет «шалый барин». В 1904 году два дня Николаевский (нынче — Ленинградский) вокзал был наводнен толпами — народ глазел на очередное чудачество экстравагантного «купчишки». На вокзал прибыла посылка, адресованная актрисе Марии Дальской, — кадка с медом. Но неожиданно, прямо на перроне из кадки послышалось рычание, и крышку изнутри выбил медвежонок... 

Братья Николая Рябушинского с нарастающей тревогой наблюдали за ним. Терпение семьи лопнуло, когда пошли слухи, что Николай за два месяца потратил на широкие застолья и на подарки своей тогдашней пассии — певичке Фажетт из французского ресторана Омона в Камергерском переулке — около 200 000 рублей. За одно только преподнесенное ей колье с жемчугом и бриллиантами Фаберже было заплачено 10 200 рублей. Братья Николая обратились к московскому генерал-губернатору и добились учреждения над ним опеки с запретом тратить без их согласия деньги. Кутежей в жизни Николая меньше не стало, но он наконец крепко задумался — и вскоре решил обзавестись собственным журналом. 

В начале ХХ века кино еще было техническим новшеством. Важнейшими из СМИ, конечно же, были газеты, а элитными — толстые журналы. Особую популярность в те годы приобрел литературно- художественный журнал «Мир искусства», издаваемый молодым и амбициозным Сергеем Дягилевым вместе с Марией Тенишевой. Журнал стал рупором идей одноименного художественного объединения. Круг участников — Л. Бакст, А. Бенуа, И. Билибин, Е. Лансере, И. Левитан, В. Серов. Мирискусники отвергали и всем надоевший академизм, и пафос передвижников с откровенной назидательностью сюжетов и нравственных посылов. Разведение этических и эстетических задач в творчестве, акцент на значимости личности как свободного демиурга настойчиво провозглашались создателями журнала.
Но в 1906 году центр проектных интересов Сергея Дягилева, вершиной которых чуть позже стали знаменитые «Русские сезоны», сместился в Париж, да и Тенишева охладела к Дягилеву. Без финансирования журнал «Мир искусства» просто перестал издаваться. 

Именно тогда с непутевого Николая Рябушинского была снята финансовая опека братьев. От сумасбродных причуд он полностью не отказался, но теперь решил учинить нечто благородное и общественно полезное — захотел превзойти самого Дягилева. Неистовое желание быть творцом — поэтом, художником, да черт знает кем еще — поселилось в буйной голове самовлюбленного миллионера. Восхищает, как для того, чтобы легализовать свои опусы, Рябушинский приглашает к сотруд- ничеству лучших: Серов, Коровин, Сомов, Бенуа, Бакст, Добужинский, Лансере, Грабарь — яркие представители новой школы в изобразительном искусстве. Лев Бакст писал Александру Бенуа: «По проектам «Руно» — это более новый «Мир искусства»… Художественную критику они делают пока сбродную, но дали мне понять, что не имеют против, если ты возьмешь первенствующую ноту там, и вообще они, очевидно, как я понимаю, устали от московской безалаберщины, ерунды... и жаждут, чтобы стройная и работящая петербургская когорта завоевала их журнал. Мы уже все там... Весь «Мир искусств». 

Новый литературно-художественный журнал «Золотое руно» появился на свет в 1906 году. Предприятие оказалось фантастически убыточным — при расходах 84 000 рублей доход составил 12 000. Но Рябушинский и не ждал прибыли, цель, абсолютно искренняя, была в другом: пропагандировать современное русское искусство. Удивительно, как беспутный характер способствовал созиданию огромного культурного явления! 

Попутно мой неистовый герой не забывал и об удовольствиях земных. Захотелось однажды Рябушинскому поговорить с Александром Бенуа. Николай Павлович отправился к нему на французский курорт в огромнейшем кабриолете, бывшем тогда еще невидалью. Бенуа писал: «Был тот гость сам Николай Павлович Рябушинский, тогда еще никому за пределами своего московского кружка не известный, а уже через год гремевший по Москве благодаря тому, что он пожелал «продолжать дело Дягилева» и даже во много раз перещеголять его. Считаясь баснословным богачом, он возглавлял всю московскую художественную молодежь... Казалось, что он нарочно представляется до карикатуры типичным купчиком-голубчиком из пьес Островского... Тогдашний Рябушинский был фигурой весьма своеобразной и очень тревожной... Я ему понадобился как некий представитель отошедшего в вечность «Мира искусства», как тот элемент, который, как ему казалось, должен был ему облегчить задачу воссоздать столь необходимое для России культурно-художественное дело и который помог бы набрать нужные силы для затеваемого им — в первую очередь — журнала. Название последнего было им придумано — «Золотое руно», а сотрудники должны были сплотиться подобно отважным аргонавтам». 

Сопровождала Рябушинского очаровательная испанская танцовщица. Бенуа писал, что меценат «таскал ее всюду за собой и совсем вскружил ей голову, но не столько своими авантюрами, сколь буйным образом жизни и сорением денег» . 

Свое впечатление Бенуа описал в письме художнику Сомову: «Принужден ожидать нашего нового мецената. Вчера он побывал здесь на огромном автомобиле. Хорош ваш Рябушинский! У нас теперь такое безрыбье, что даже этот вздутый моллюск может сойти за рыбу. Почему мы так и не получили нашего Третьякова, даже не получили нашего Мамонтова». И горестно заключал: «Будем сотрудничать в «Золотом г...не». 

Впрочем, постепенно художник и меценат нашли общий язык. А «Золотое руно» было издано. Золотые буквы, два языка (русский и французский), прекрасные иллюстрации, футляр с золоченым шнуром. В то время это был беспрецедентный акт консолидации художников, писателей, поэтов новых направлений. 

А за окнами, на улицах бушевали революционные страсти. Прямо перед появлением журнала в Москве в декабре 1905 года власти жестоко подавили вооруженное восстание. Принципы «Золотого руна» были изложены в первом номере в революционном духе — в форме манифеста: «В грозное время мы выступаем в путь. Кругом кипит бешеным водоворотом обновляющаяся жизнь. Мы сочувствуем всем, кто работает для обновления жизни, мы не отрицаем ни одной из задач современности, но мы твердо верим, что жить без Красоты нельзя, вместе с свободными учреждениями надо завоевать для наших потомков свободное, яркое, озаренное солнцем творчество... И во имя той же новой грядущей жизни мы, искатели золотого руна, развертываем наше знамя: Искусство — вечно. Искусство — едино. Искусство — символично. Искусство — свободно». 

Идея названия журнала была подсказана молодым поэтом и теоретиком символизма Андреем Белым в рассказе «Аргонавты», где нашли выражение неопределенные, в духе символистской образности, ожидания восторженных молодых русских идеалистов. Белый призывал Человечество, «свободу любя», покинуть ставшую невыносимой для свободных людей Землю и улететь «в эфир голубой», к Солнцу. В рассказе содержался даже конкретный план отлета. Главный герой — «великий писатель, отправлявшийся за Солнцем, как аргонавт за руном», — говорит: «Буду издавать журнал «Золотое руно». Сотрудниками моими будут аргонавты, а знаменем — Солнце. Популярным изложением основ солнечности зажгу я сердца. На весь мир наведу позолоту. Захлебнемся в жидком солнце». 

Первый номер «Золотого руна» должен был поразить, обрадовать, поднять дух, вселить надежду. Рождение журнала под флагом Солнца символизировало Восход новой Жизни. Новое издание призвано было, соответственно идее Андрея Белого, «зажечь сердца» читателей «популярным изложением основ солнечности», то есть идей символизма, как нового и самого передового направления в культуре ХХ столетия.
На первых страницах было представлено творчество Михаила Врубеля. Для молодых московских символистов Врубель был кумиром, воплощением самой символистской идеи, духовным ориентиром. 31 января 1906 года состоялся торжественный ужин в честь выхода в свет первого номера «Золотого руна». На него был приглашен Валерий Брюсов — к тому времени уже прославленный поэт, мэтр символизма. Фактически поэта пригласили к сотрудничеству. Но Брюсов тогда руководил аналогичным литературно-художественным журналом «Весы» и потому отнесся к предложению настороженно. С точки зрения Брюсова, «Золотое руно» должно было стать значимой вехой в развитии и распространении «нового» искусства. В новом предприятии обнаружились и очевидные уязвимости, и прежде всего — угроза заведомой вторичности этого журнала, организованного с большим размахом и претензиями. Необходимы были не золотые застежки на переплете, а кардинально новые искания и дерзания в содержательной части для плодотворного развития отстаиваемой изданием литературной школы. Именно такой двойственностью мысли, при внешней пафосности, была полна речь Брюсова на торжественном обеде. «За каким золотым руном едем мы. Если за тем, за которым 13 лет назад выехали мы в утлой лодочке, — то оно уже вырвано в Колхиде у злого дракона, уже стало достоянием родной страны. Неужели же задача нового Арго только развозить по гаваням и пристаням пряди золотого руна и распределять его по рукам».

В каждом номере журнал знакомил читателей с самыми значительными явлениями современной художественной жизни страны, часто еще не понятыми и не оцененными по достоинству. Так, третий номер посвящен Виктору Борисову-Мусатову. Эта публикация сыграла важнейшую роль в формировании исторической оценки творческой личности Борисова-Мусатова и в понимании его роли в истории искусства ХХ века. Чести персонального показа на страницах «Золотого руна» были удостоены и ведущие мастера «Мира искусства» — К. Сомов, Л. Бакст, А. Бенуа, Е. Лансере. Из молодых московских новаторов подобного внимания был удостоен лишь П. Кузнецов. Валерий Брюсов называл «Золотое руно» «чудом строительного искусства».