«Уходить нам некуда»: директор WWF России о работе фонда в статусе иноагента

Всемирный фонд дикой природы (WWF) начал реализовывать первые проекты на территории бывшего СССР в 1989 году. Российский офис открылся в 1994-м, а спустя десять лет, в 2004 году, WWF России стал национальной организацией. Почти за 30 лет фонд реализовал более 1500 полевых проектов по сохранению биоразнообразия и редких видов животных. 

Зоолог, кандидат биологических наук Дмитрий Горшков пришел в WWF России в 2018 году, чтобы возглавить программу по сохранению биоразнообразия, в мае 2020 года стал директором фонда. До WWF Горшков на протяжении пяти лет возглавлял Сихотэ-Алинский государственный заповедник (самый большой тигриный заповедник России) и был заместителем директора Волжско-Камского государственного заповедника.

— Что для вас как для природоохранной организации означает статус иноагента, как он отразится на вашей работе?

— Я руковожу фондом менее трех лет. Можно сказать, «вовремя пришел»: как раз начался ковид, потом 24 февраля и вот сейчас внесение в реестр. По опыту предыдущих потрясений — сначала всегда неразбериха. Будет ли фонд работать, что делать? Как он будет дальше развиваться и реализовывать проекты? Но она проходит, новые правила игры становятся понятными, и мы продолжаем работать.  

Надо сказать, что с момента внесения Всемирного фонда природы в реестр иностранных агентов прошло меньше месяца. Сейчас понять все подводные камни, оценить все риски чрезвычайно сложно, мы еще анализируем ситуацию. Несмотря на то, что мы не согласны с решением о внесении в реестр, мы как законопослушная организация настраиваем свою работу в соответствии с новыми требованиями. Уже понимаем, что будет очень много бюрократии.

Чем это обернется для наших партнеров и сторонников? По сути дела, ничем. Они также могут поддерживать фонд, наши проекты, репостить материалы из соцсетей, жертвовать фонду, носить нашу символику —  тут никаких изменений нет. 

Но есть другой аспект. Фонд силен своим пулом экспертов, и сейчас сотрудники фонда должны будут выйти из состава различных общественных советов, рабочих групп и комиссий при органах власти. Я думаю, это повлечет за собой определенные ограничения. 

Но сами наши эксперты никуда не делись. Мы все на месте, все в России, мы готовы и дальше работать с теми, кому наша экспертиза нужна и важна. 

Что касается партнеров, то внесение фонда в реестр иноагентов на некоторых, наверное, повлияет. Многие сначала принимают решения на эмоциональном уровне, но когда начинаешь людям разъяснять, что они по закону могут и не могут, где есть риски, а где нет, тогда чаще всего  вопросы исчезают. Тем не менее мы понимаем, что ряд партнеров на время приостановит взаимодействие. Значит нам нужно будет искать новые возможности, чтобы продолжить реализовывать запланированные природоохранные проекты, потому что от них мы отказываться не собираемся.

— Вы затронули тему взаимодействия с государством, что вашим экспертам придется выйти из состава государственных рабочих групп. А вы получали какие-то гранты от государства? Если да, то какую долю вашего бюджета они составляли? 

—  Да, от Фонда президентских грантов с 2017 года мы получили семь грантов. Один из них еще продолжает действовать, это программа по снижению конфликтов между человеком и белым медведем. Недавно был объявлен еще один конкурс, мы подавали две классные, хорошо проработанные заявки, но, к сожалению, уже в новом статусе, а подача была 15 марта, их у нас не приняли. Всего Фонд президентских грантов передал около 56 млн рублей на реализацию наших проектов. Последний грант — 11 млн рублей. 

— А как отреагировали на новый статус люди, поддерживающие фонд, доноры, которые делают регулярные небольшие пожертвования, волонтеры? Увидели ли вы какое-то изменение в их активности?

— В соцсетях нас поддерживают больше миллиона человек, финансово — десятки тысяч. В первую очередь хочу их поблагодарить, потому что такого шквала слов поддержки мы не ожидали. Это очень мотивирует и меня, и сотрудников, и, надеюсь, самих сторонников. Также есть поддержка от экспертного сообщества, были письма в нашу защиту от природоохранных НКО, других организаций. Все это нам очень помогает двигаться вперед. 

Что касается финансов, пока сложно дать адекватную оценку — конечно, кто-то ушел, но кто-то, наоборот, понимая сложность нашей ситуации, подписался на регулярные пожертвования, увеличил суммы. Поэтому пока сложно оценить эффект.

— Тогда давайте поговорим о том, что произошло с фондом за последний год, с его программами и бюджетом, — здесь уже можно оценить эффект.

— Когда из России начали уходить международные компании, нам стали приходить вопросы: будет дальше работать фонд или нет. Наверное, со стороны это было не так очевидно, но у сотрудников и у меня  никаких вопросов с самого начала не было: уходить нам некуда, мы российская национальная организация, которая работает здесь, работает над сохранением родной природы. И я всю свою не просто профессиональную, а сознательную жизнь посвятил именно вопросам сохранения природы, поэтому никаких вопросов о каких-то уходах и закрытиях не было. 

Все решения принимаются здесь, в России, у нас нет, как многие думают, каких-то руководителей из-за рубежа, наш управляющий орган — Совет фонда, который состоит из граждан России. 

Сложности, понятно, были. Конечно, как и у многих, начались проблемы с логистикой, с поставками оборудования. Банально нужно было где-то доставать фотоловушки, не говоря уже спутниковых ошейниках, которые нужны для отслеживания животных, — а они производятся за рубежом. Некоторые проекты затормозились. 

Ряд наших партнеров, международных компаний, ушел из России. В целом мы потеряли около 30% национального фандрайзинга за этот год с февраля. Это было связано с техническими сложностями, с закрытием Google Pay, Apple Pay, но мы все перенастроили. Часть людей перестала помогать, потому что у них изменилось финансовое положение. Но я хочу сказать, что, несмотря на все эти трудности, благодаря поддержке сторонников и партнеров все-таки удалось все запланированные проекты довести до нужной стадии. Потому что природоохранные проекты на паузу не поставишь. Их нельзя заморозить и вернуться через два года — это все равно что начинать заново.

— То есть, несмотря на снижение бюджета, вам удалось сохранить полностью объем программ, которые вы планировали до 2022 года? Или все-таки пришлось от чего-то отказаться?

— Дело в том, что в прошлом году мы принимали новую природоохранную стратегию фонда на последующие пять лет. К 2022 году мы как раз выполнили часть задач, которые перед нами стояли, и некоторые программы мы завершили. Но в целом, да, остальные проекты и программы — все действуют и двигаются.

— WWF Россия — национальная организация, но ведь есть же международный WWF. Расскажите, подробней, как вы с ним работаете?

— Всемирный фонд природы работает во многих странах, их более сотни. Некоторые из них работают как представительства WWF и управляются головным офисом. А есть национальные организации со своим внутренним управлением, например WWF Индии, Китая, Германии и в том числе России. У нас всех одна миссия — сохранить биологическое разнообразие в гармонии человека и природы. Объединенные этой целью, мы работаем каждый в своей стране, обмениваемся опытом, идеями, выстраиваем общие приоритеты. Но так, чтобы кто-то из-за рубежа мог кому-то из национальных офисов сказать: «Вот это делай, а это не делай» — в национальных организациях такого нет.  

— Но вы все равно взаимодействуете с глобальным офисом, верно?

— Да, есть организация WWF International, которой как раз и принадлежит знаменитая Панда (логотип Всемирного фонда природы. — Forbes Life), она дает франшизу национальным офисам. WWF International проводит глобальные исследования, координирует общие направления работы. Например, раз в два года выходит большое исследование «Индекс живой планеты», которое показывает, каким образом человек влияет на биоразнообразие. Такие общемировые исследования дают нам общее понимание, куда мы движемся, дают цифры и аналитику, и некоторую объединяющую основу для офисов WWF и для других НКО. 

— Была какая-то реакция международного WWF на получение вами статуса иноагента?

— Конечно. Они обеспокоены будущим наших проектов, потому что все понимают, что невозможно говорить о сохранении биоразнообразия природы в целом без сохранения природы России. Конечно, WWF — не единственная организация, которая этим занимается в нашей стране. Но мы ведем большую работу. 

У нас есть партнеры из других стран, с которыми мы очень плотно и близко работаем. Это WWF Монголии, Китая. Потому что у природы нет границ. Аргали, снежный барс, птицы — они передвигаются так, как надо им, а не согласно государственным границам. Если в сохранении того или иного вида занята только одна сторона, то это, если не совсем бесполезное, то точно малоэффективное мероприятие.

— Всемирный фонд природы работает в России больше 30 лет. В последние пять-семь лет со стороны общества, бизнеса и государства сильно вырос интерес к теме охраны природы, экология была в тренде. Как рост популярности этой темы отражался на вашей работе?

— Да, тренд есть, и рост интереса продолжается. Может быть, не так интенсивно, как год-два назад, но есть. Вообще, когда тема экологии стала популярной, когда появилось понятие ESG, какие-то компании начали искать разные способы быстро закидать проблему деньгами, искать кого-то, кто им выдаст «экологическую индульгенцию». 

Это так называемый Greenwashing, когда за счет НКО, какой-то экоинициативы бизнес пытается стать белым и пушистым. К сожалению, такие «экологические организации» существуют и за деньги рассказывают, как замечательно та или иная компания начала сохранять природу. Максимум на что их хватает — это убрать мусор, посадить лес, ну, может быть, выпустить мальков и еще провести концерт.

Я не говорю, что это плохо, но далеко не всегда и не все оценивают природоохранный эффект от этих истории. Мальков выпустили, а они через два дня могут кверху брюхом всплыть. Пять гектаров леса посадили, а пришла засуха, пожары — ничего не осталось. Кто за этим следит? Поэтому бизнес должен вкладываться в те проекты, которые можно оценить и через несколько лет, показать их устойчивость, их реальную природоохранную ценность. 

WWF России одна из тех организаций, которая реально, не ориентируясь ни на какие финансы от корпораций, рассказывает, как у бизнеса обстоят дела с экологичностью. И дает ему возможность вложиться именно в системные проекты, у которых есть четкие, измеримые цели, которые не закончатся, когда завершится благотворительный концерт. 

Мы финансово не сотрудничаем с компаниями, которые априори оказывают сильное негативное воздействие на окружающую среду, так называемые серый и черный списки. Например, нефтегазовый комплекс, нефтехимия, транспорт. Но мы всячески открыты к взаимодействию с компаниями из белого списка — это банки, IT-сектор, ретейл, производство, услуги.

Показательно, что в последние годы мы видим все больше компаний, которым не нужна «индульгенция». Им нужна реальная экспертиза и эксперты, которые могут сказать не только, что произошло плохого, но и что нужно сделать, чтобы предотвратить аварии, снизить негативное влияние. 

И тут важно не только стремление бизнеса сделать что-то хорошее для природы, но и готовность открыться, не бояться рассказать о косяках, авариях, проблемах. Мы уже несколько лет составляем рейтинги экологической открытости компаний по разным секторам, в них уже больше 80 наименований. Здесь мы тоже видим тренд на увеличение открытости. 

— Кажется, что в прошлом году появился обратный тренд — закрываться и не рассказывать о своих проблемах, подсвечивать только положительные результаты, или нет?

— Да, за год мы увидели некий откат в открытости. Посмотрим, что будет дальше. Я не вижу особых проблем для компаний показывать, по крайней мере, некоторые планы по проектам, по сохранению биоразнообразия, делиться успехом. Проблемами действительно не все хотят делиться, но, мне кажется, иногда лучше самому рассказать честно, чем потом кто-то другой это обнаружит и ткнет носом.

— Расскажите о главных проектах, которые реализует фонд прямо сейчас.

— В России наша основная работа связана с сохранением биоразнообразия, с сохранением той природной уникальности, которой богата Россия. Это редкие виды животных, красивые и уникальные с точки зрения био- и ландшафтного разнообразия уголки, особо охраняемые природные территории. Порядка 70% усилий команды и бюджетов идут на это направление. 

У нас запланировано две экспедиции в Охотское море по изучению популяции гренландского кита — это уникальная группировка, которая никуда далеко не мигрирует, находится в одном месте. Благодаря сторонникам нам удалось собрать финансы, необходимые для организации экспедиции по изучению калана — тоже редкий вид, который находится в Красной книге, его численность снижается. 

Еще будут медвежьи патрули, они призваны снижать конфликты между человеком и белым медведем. А также вести учет берлог, как раз сейчас идет сезон, когда их покидают медведицы. Весь апрель мы будем активно собирать средства на проект «Паспорт для снежного барса». Сегодня в России осталось меньше сотни снежных барсов, чтобы их сохранить, необходимо изучить и подробно описать каждую особь. Это самая скрытная кошка на планете, ее практически невозможно встретить, тем более сфотографировать. Поэтому изучать и сохранять этот вид — сложнейшая и дорогостоящая работа. И мы очень благодарны всем, кто нас поддерживает, что мы по-прежнему можем ее проводить.