Исцеление письмом: в чем заключается терапевтическая сила дневников и автобиографий

«Смутная тревога и дурные предчувствия»: терапевтический смысл дневников

25 октября 1943 года молодая парижанка по имени Элен Берр сделала в своем дневнике следующую запись: 

«Вот что давно не дает мне покоя: эта разница между тем, что есть, и тем, что было, превращение настоящего в прошлое, отмирание многого, еще недавно живого. Мы сейчас живем в большой истории. Те, кто … облечет теперешнюю жизнь в слова, смогут по праву гордиться собой. Но будут ли они знать, сколько человеческих страданий вмещает каждая строка этого описания? Сколько душевного трепета, сколько слез, крови, треволнений она таит?». 

8 июня 1942 года Элен впервые надела желтую звезду. В марте 1944 года Элен арестовали, а в апреле 1945 года она умерла в концлагере Берген-Бельзен — за 5 дней до его освобождения.

Дневник Элен Берр — невероятный документ, который раскрывает многие чудовищные подробности преследований, которым подвергались французкие евреи во время немецкой оккупации. Но Элен не только свидетельствует о все более сгущающемся мраке истории, она также пишет о своей влюбленности, о книгах, которыми она увлечена, об успехах в учебе, о красоте Парижа, которую она замечала даже в самые страшные дни. 

Патрик Модиано в своем предисловии к изданию дневника Берр заметил, что «смутная тревога и дурные предчувствия» вынудили Элен начать вести свои записи. 

Действительно, ведение дневника имеет значительный терапевтический эффект. Описание повседневности способствует ее рационализации. Как показывают исследования, вовлечение в процесс автобиографической рефлексии путем ведения дневниковых записей может помочь человеку сформировать свой язык и выразить уникальность опыта. Особенно значимы в отношении терапевтического воздействия те дневники, которые фиксируют травматический опыт. Зачастую в силу внешних обстоятельств, давления и неприятия общества, страха и иррациональных чувств вины и стыда, которые может испытывать переживший травму человек, возможности разомкнуть круг молчания очень ограничены. Дневник становится способом рассказать о своем опыте в большей или меньшей степени открыто.

Во время войны, репрессий, разного рода организованного насилия — травматический опыт перестает быть единичным уникальным фактом, он приобретает черты коллективной травмы. Засвидетельствовать происходящее вокруг, даже если человек по замыслу это делает только для себя, — это задача, которая все-таки предполагает сделать видимыми акты насилия, а также способы их осмысления.

«Со всем этим покончено»: психоаналитическая автобиография Роберта Грейвза

После окончания Второй мировой войны, произошел буквально взрыв, когда возникла острая необходимость засвидетельствовать опыт травмы.

Тем не менее в первой половине ХХ века также существовали практики, которые можно было бы назвать «исцелением письмом». Речь идет о специфическом жанре, непосредственно ставящим перед собой терапевтические задачи, — психоаналитической автобиографии.

Автор фактически занимается аутотерапией, записывая свои воспоминания. Психоаналитическое понятие «исцеление разговором» трансформировалось в концепцию «исцеления письмом», которая основывается на убеждении, что описание — буквально записывание — истории собственной жизни в свете пережитого травматического опыта может оказать терапевтическое воздействие.

Психоаналитические автобиографии, написанные в попытке осмыслить травму Первой мировой войны, оказались тем самым случаем, когда личные (и вообще-то крайне интимные) переживания стали возможностью выразить коллективный травматический опыт.

Наиболее известный текст, написанный в попытке преодолеть посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР), вызванное этой войной, — «Со всем этим покончено» британского поэта Роберта Грейвза. Грейвз смог описать свои переживания далеко не сразу, что характерно для ПТСР. Книга вышла лишь в 1929 году, спустя 11 лет после окончания войны.

Грейвз отправился добровольцем на фронт 1914 году, сразу как он окончил школу. Был ранен в битве на Сомме в 1916 году. Ранение Грейвза было настолько тяжелым, что его родным сообщили, что он умер. Тогда Грейвзу было всего 20 лет. Так Грейвз описывает свое ранение: «Один осколок пробил мне левое бедро и вышел у паха. По-видимому, в момент ранения я сделал очень широкий шаг, иначе оказался бы кастрированным. Над глазом меня зацепило маленьким кусочком мрамора, вероятно, отколовшимся от одного из памятников базентенского кладбища. … Этой раной и раздробленным пальцем руки я, скорее всего, обязан другому снаряду, разорвавшемуся передо мной. В этот раз осколок вошел на два дюйма ниже правой лопатки и прошел навылет на два дюйма выше правого соска».

Психологические же последствия войны для Грейвза, которые он сам определял как неврастению, растянулись на целые десятилетия. Триггеры, вызывающие ретравматизацию, преследовали Грейвза повсюду: «С 1916 года меня преследовал страх перед газом: любого необычного запаха, даже если это неожиданно сильный запах цветов в саду, было достаточно, чтобы я задрожал».

В 1920-е годы Грейвз увлекся психоанализом. Идея написать автобиографию в терапевтических целях принадлежала его врачу, психиатру и антропологу Уильяму Риверсу.

Весьма показательно то, что покончить «со всем этим» благодаря тексту Грейвза захотело гораздо больше людей, чем можно было ожидать. Личный опыт Грейвза пребывания на войне оказался опосредован в коллективный. Книга «Со всем этим покончено» была издана и стала бестселлером. Сеансы «исцеления письмом» оказали терапевтический эффект не только на самого автора этого письма, но и на целое сообщество, травмированное Первой мировой войной.

Сохранение живой памяти: изменения после Второй мировой войны

 Частные свидетельства истории составляют коллективную память сообщества. Коллективную память французский философ и социолог Морис Хальбвакс предлагал рассматривать как феномен, благодаря которому общество обретает идентичность и, собственно, выживает. Сам Хальбвакс едва ли мог себе представить, насколько актуальным и резонансным окажется понятие коллективной памяти — начиная с момента осмысления последствий Второй мировой войны, заканчивая настоящим временем. До окончания этой войны Хальбвакс не дожил всего несколько месяцев, он умер в Бухенвальде от дизентерии.

В человеке всегда совмещается внутренняя, то есть личная память, и внешняя — коллективная. Таким образом, человек, который ведет дневник в момент, когда происходит исторический сдвиг, и фиксирует травмирующие последствия этого сдвига, описывает гораздо большее, чем свой собственный уникальный опыт. Опыты частного свидетельства об исторических потрясениях, которые можно обнаружить в дневниках и других свидетельствах, необходимы еще и по той причине, что из множества личных текстов складывается коллективная память.

Алейда Ассман, исследовательница феномена культурной памяти, утверждает, что опыт Холокоста необратимо изменил современный мир, а «осмысление этого опыта привело к формированию целого арсенала понятий и норм, действие которых распространяется и на бытовое насилие, скажем, на акты сексуального надругательства над детьми, и на исторические формы насилия вроде рабства, геноцида по отношению к коренным народам, колониального угнетения или событий Первой мировой войны».

Голоса жертв наконец стали столь громкими, что не слышать их уже было невозможно. Страшные исторические потрясения ХХ века были ознаменованы не только крупными судебными процессами, на которых свидетельства играли решающую роль, но и появлением Всеобщей декларации прав человека в 1948 году и Европейской конвенции по правам человека, которая была подписана в 1950 году, а спустя 3 года вступила в силу.

Можно привести в пример феномен блокадных дневников. В формировании блокадных нарративов исследователи в том числе отмечают значимость сообщества. Осознание близости опыта позволяло жителям Ленинграда во время блокады осмыслять личные страдания в более широком, то есть историческом контексте.

Благодаря дневникам и другим свидетельским текстам сохраняется живая память и создаются новые пути коммуникации, то есть создаются новые нарративы — при условии, что эти нарративы сформированы не в угоду идеологии, но сохраняют разнонаправленность, свойственную человеческому сообществу.

Именно так, с беспощадной ясностью описывает свой опыт блокады филолог и философ Ольга Фрейденберг, ее невыносимые антропологические наблюдения «осады человека» запечатлевают невыразимое травмы, поглотившее блокадный город: «Я убедилась, что свист снарядов над головой, что сотрясение дома от фугасных бомб может, если жизни угодно, соуживаться с нашим бытом, как большая паршивая собака. Я убедилась, что напор снизу помоев и испражнений может застывать на угрожающем уровне, не переходя через края. И я стала дальше жить…»

Алейда Ассман утверждает, что прошлое конституируется как результат коллективной работы. Можно также добавить, что и образ настоящего становится результатом этой коллективной работы над прошлым.

Как работает свидетельская психотерапия

Свидетельство — один из терапевтических инструментов, к которому активно прибегают нарративные практики. (Нарративная психотерапия или нарративная практика — подход психологического консультирования, в основе которого лежит формирование предпочитаемой истории жизни клиента. Рассказывая свою историю, человек получает возможность увидеть ее со стороны и в конечном счете убедиться, что он в состоянии трасформировать свою историю и тем самым изменить свою жизнь. — Forbes Life).

Майкл Уайт, один из основателей нарративной психотерапии, полагал, что для переживания терапевтического воздействия необходимо «переписать» доминирующий, в данном случае травмирующий нарратив. Уайт использует термин «re-authering», подразумевающий, что человек деконструирует доминирующий нарратив и создает новый, который направлен на интеграцию травматического опыта. В нарративной практике это и называется предпочитаемой историей.

Письменное свидетельство, фиксирующее и документирующее травму, в нарративной терапии является частью сложного процесса интервьюирования пострадавшего, который может завершаться выдачей символического документа о признании значимости показаний для самого свидетеля и для других людей, переживших аналогичный опыт. Подобная работа с травмой осуществляется как последователями Майкла Уайта, так и под эгидой других подходов, использующих повествование как терапевтический инструмент, например, в нарративной экспозиционной терапии. 

Свидетельство — не изолированный факт, но скорее действие, в которое вовлечены как минимум двое человек, один из которых ставит перед собой задачу сохранить данность истории. Психоаналитик Дори Лауб, работавшая с выжившими узниками немецких концлагерей, полагает, что рассказанная история, которую слушают и которая становится услышанной, оказывается тем пространством, где рождается познание, в данном случае «познание» события.

Жертвам войн, социального и политического насилия приходится давать показания в разных обстоятельствах — начиная с судебных заседаний, заканчивая сеансами психотерапии. Свидетельская терапия (testimonial therapy) впервые была описана чилийскими исследовательницами Аной Хулией Сьенфуэгос и Кристиной Монелли. Первоначально их задача состояла в том, чтобы задокументировать акты насилия над политзаключенными во время чилийской военной хунты, но в процессе сбора показаний они поняли, что свидетельства имеют также и терапевтическое воздействие.

В ходе терапевтических сессий делается запись показаний пострадавшего. На ее основе создается документ, который подробно фиксирует само событие, а также связанные с травматическим опытом переживания.

Повествование пострадавшего должно иметь определенную хронологию. Освещается период до того, как произошли травмирующие события, непосредственно период травмы, период после, текущая ситуация и взгляд на будущее.

Таким образом Сьенфуэгос и Монелли работали с 29-летним Альфредо. Едежневно на протяжении месяца Альфредо жесточайше избивали, пытали током. Ногти на его левой руке вырвали, его ступни и ладони были в ожогах. А результате пыток у Альфредо был поврежден нос, позвоночник, он потерял три пальца на левой руке. Ему удалось выжить лишь благодаря счастливому стечению обстоятельств. 

Его показания оказались наиболее детальными, и он не только согласился давать показания, но и сам принимал активное участие в создании письменного документа, что, как отмечают исследовательницы, имело значительный терапевтический эффект. 

Когда работа над документом завершается, пострадавший вместе со своим терапевтом могут поставить под ним свои подписи. После этого, если, конечно, сам пострадавший захочет, его свидетельство могут направить в правозащитные организации. Как показали исследования, свидетельская терапия имеет очень большой потенциал для работы с жертвами организованного насилия.

Например, к свидетельской терапии прибегают в Камбодже, чтобы помочь жертвам красных кхмеров восстановить свое достоинство посредством публичного признания их страданий. Многие из выживших во время геноцида в Камбодже впервые имели возможность рассказать о своем травматическом опыте за пределами круга своей семьи. Свидетельская терапия в Камбодже удивительным образом переплелась с буддистскими практиками, и погибшие наравне с выжившими нуждаются с том, чтобы облегчить свои страдания. С позиций кхмерского буддизма духи тех, кто умер насильственной смертью или чьи тела не подвергались ритуальному погребению, продолжают страдать. Для выживших геревание и работа скорби предполагает поддержание отношений с умершими и, возможно, оказание им помощи в перерождении. Таким образом, терапевтическое воздействие, усилия по «успокоению ума», оказываются направлены не только на живого человека, но и на его отношения с умершими: 

«Поскольку мы жертвы «красных кхмеров» и слишком много думаем о прошлом, о членах семьи, которые были убиты, у нас есть ритуалы, которые помогают нам обрести спокойствие и облегчение от боли и горя. Это также делается для того, чтобы успокоить дух умершего», — так описывает свой опыт свидетельской терапии житель провинции Такео. 

Опыт работы в контексте свидетельской терапии с жертвами политического насилия показывает множество способов переживания личного горя, но оказывается также важным и в осмыслении коллективной травматизации. 

Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора.