Машина времени: как 2022-й стал годом переосмысления истории и рефлексии над прошлым
В октябре издательства, магазины и порталы электронной литературы зафиксировали в России заметное повышение спроса на книги о Второй мировой войне. Сеть «Читай-город» сообщила о том, что продажи исследования «Мобилизованная нация. Германия 1939-1945» историка Николаса Старгардта в период с 21 сентября по 4 октября подскочили на 405% по сравнению с предыдущим отчетным отрезком с 7 по 20 сентября. Издательство «Бомбора» отметило две волны популярности опубликованной в 2020-м книги Джулии Бойд «Записки из Третьего рейха. Жизнь накануне войны глазами обычных туристов»: первую — в феврале, а вторую — начиная с конца сентября.
Среди других хитов исторического нон-фикшена, увлекающих российских читателей с февраля этого года, издатели и книготорговцы выделили книгу Эрика Ларсона «В саду чудовищ. Любовь и террор в гитлеровском Берлине» о первом годе жизни в нацистской Германии семьи американского посла Уильяма Додда, а также трехтомный труд «История Второй мировой войны» Уинстона Черчилля.
Популярность истории — особенно документальных произведений о периоде 1930-х и 1940-х годов — проявляется не только в продажах, но и в активности, с которой выпускают и переиздают сочинения на эту тему. От аналитического труда священника Мартина Дезелерса «И вас никогда не мучила совесть?» о коменданте Освенцима Рудольфе Хёссе до переиздания одного из ключевых текстов XX века «Вопрос о виновности. О политической ответственности Германии» немецкого философа и психолога Карла Ясперса — на русском языке продолжают выходить книги, чьи авторы не только рассказывают о прошлом, но и задаются связанными с ним этическими и моральными вопросами.
Стремление разбираться в противоречивых аспектах истории и сформулировать параллели с сегодняшней реальностью многое говорит не только о читателях, но и о том мире, осмыслить который они пытаются, погружаясь в подобную литературу. Ситуация абсолютной непредсказуемости, неопределенность будущего и крах привычного настоящего — все эти факторы мотивируют людей обращаться к прошлому. Занимаясь этим, они стремятся понять, как жители других стран оказывались в аналогичных ситуациях до них и справлялись (или не справлялись) с ними, как существовать в условиях травмирующей реальности и как преодолевать ее последствия.
А еще — как вообще получается так, что далеким от политики людям, которых больше всего беспокоит возможность спокойно и нормально жить, приходится искать ответы на подобные вопросы.
Чем было прошлое для тех, кто в нем жил
Учебники по истории редко затрагивают тему жизни обычных людей. Они посвящены масштабным событиям и выдающимся личностям: правителям, полководцам, ученым. В формируемой ими картине мира «простому народу» отводится место на втором плане. Крестьяне, рабочие, подданные, граждане остаются безликой массой, которая если как-то и влияла на происходящее, то лишь коллективно. Если знакомиться с прошлым исключительно таким образом, может сложиться впечатление, что отдельных людей не существовало вовсе — за исключением, естественно, тех, кто правил государствами, начинал военные походы, проводил реформы, организовывал и подавлял революции.
В 2022 году россияне испытывают диссонанс: они привыкли считать, что «простой народ» выступает лишь массовкой для сильных мира сего, но внезапно сами оказались в роли «простого народа». Стало ясно, что учебники со списками дат для подготовки к ЕГЭ упускают важный пласт реальности — тот самый, в котором обычные люди не просто живут и умирают, а еще и чувствуют, сомневаются, боятся, ошибаются, поддерживают ту или иную сторону, ссорятся и спорят с родными, цепляются за осколки нормальности в условиях немыслимого хаоса.
Отчасти именно этим ощущением — шоком от того, что ты внезапно стал хоть даже косвенным и эпизодическим, но все-таки участником исторических событий, — объясняется интерес к аналогичным эпизодам прошлого. Люди зачитываются не учебниками с сухим изложением фактов, перечислением договоров и имен, а мемуарами тех, кто десятки лет назад оказался в схожем положении представителя «простого народа», или философскими сочинениями, посвященными темам травмы, вины и ответственности.
«Записки из Третьего рейха» и «В саду чудовищ» — это не очередные жизнеописания Гитлера, Черчилля или Рузвельта с акцентом на роли выдающихся личностей в истории. Их авторы, наоборот, стремятся обратить внимание на судьбы тех, кого принято пренебрежительно называть «маленькими людьми»: путешественников, эмигрантов, государственных служащих, журналистов. Даже повествование о жизни представителей привилегированного класса — американского дипломата Додда и его родных — в интерпретации Эрика Ларсона не скатывается в хронику политических интриг, а погружает в эпоху на повседневном уровне.
Подобные произведения напоминают современным читателям, что Берлин 1933 года населяли не рогатые монстры, а обычные люди, которые по-разному относились к установлению гитлеровской диктатуры. Некоторые радовались повышению уровня жизни, росту стабильности и появлению новых рабочих мест, другие тревожились из-за неоправданных арестов, избиений на улицах и радикального антисемитизма. Многие были слишком погружены в решение личных проблем, чтобы обращать внимание на перемены в жизни страны, пока новый режим не вступил в полную силу.
Внимание и человечное отношение к персонажам — пожалуй, самое ценное качество таких исторических произведений, авторы которых реконструируют не только эпоху, но и ее современников без оглядки на социальный статус, воинское звание или принадлежность к власти. Обращаясь к прошлому в 2022 году, читатели хотят убедиться в том, что они по-прежнему живые люди, а не просто статистические единицы, которые 50 или 100 лет спустя в восприятии новых поколений ничем не будут выделяться на фоне безликой многомиллионной толпы.
Погружение в историю для многих читателей — это попытка не удовлетворить внезапно обострившуюся жажду знаний, а скорее отстоять свою индивидуальность в период, когда очень легко проигнорировать и растоптать «маленького человека». В рамках процесса не столько академического, сколько гуманистического ничем не примечательные по меркам вершителей судеб обыватели обретают лица, характеры и голоса. Подобное преображение на страницах нон-фикшен хитов о Германии 1930-х позволяет и их читателям почувствовать себя не просто винтиками государственной машины или обреченными на забвение безымянными соучастниками эпохи.
Для тех, кто жил в прошлом, о котором мы зачитываемся сейчас, оно было чем-то другим — не набором справочных фактов и не темой сочинений, а реальностью, в которой ежедневно приходилось делать выбор, выживать, действовать или бездействовать. Многим, как и сейчас, повседневные заботы и тревоги не позволяли оценивать происходящее в перспективе и рефлексировать над его этическими аспектами. Читая о таких людях, мы убеждаемся, что не одиноки: для нас события, о которых несколько десятилетий спустя сформируется научный дискурс, предстают днем сегодняшним с его неопределенностью и суетой.
Узнавать о тех, кто 90 лет назад точно так же разрывался между насущными проблемами и экзистенциальными выборами, значит еще и проделывать работу над собой. Учиться воспринимать себя не чудовищем и не жертвой обстоятельств, а обычным человеком, которому, как бы далек он ни был от глобальных политических вопросов, так или иначе приходится каждый день совершать множество неочевидных и даже вроде бы невозможных выборов между гуманным и эгоистичным, человечным и жестоким, правильным и неправильным.
Как совершать невозможный этический выбор
Исторические книги и мемуары участников значимых событий прошлого нельзя рассматривать как готовое руководство к действию. Было бы заблуждением предполагать, что если некоторые люди определенным образом рефлексировали над своим опытом и осмысляли свои переживания несколько десятилетий назад, то и в наше время подобные стратегии обязательно сработают для современных читателей. Больше того — многие философы, эссеисты и авторы XX века сами скорее размышляли над пережитыми потрясениями, чем хвастались их успешным преодолением.
Один из примеров подобного повествования о прошлом — также ставшее одним из хитов продаж в России за последний год произведение Себастьяна Хафнера «История одного немца». Эти мемуары немецко-британского журналиста и публициста охватывают ранний этап его жизни в период между мировыми войнами и в первые месяцы после установления нацистской диктатуры. Происходивший из интеллигентной семьи Хафнер в начале 1930-х обучался на юриста, придерживался либеральных взглядов и — как и многие соотечественники — долгое время не обращал внимания на то, как сторонники Гитлера обретали все более заметное политическое влияние и подталкивали страну к принятию идеологии ненависти.
«История одного немца» не вдохновляющая и не мотивирующая, в ней нет счастливого финала, в котором автор и нашел бы все ответы и познал все истины. Наоборот — книга обрывается неожиданно, почти на полуслове и без малейших надежд на изменение ситуации к лучшему. Предвидевший катастрофу еще в 1933-м Хафнер оказался прав: следующие 12 лет Германия погружалась все глубже в пропасть, а сам молодой человек спустя пять лет после прихода к власти Гитлера перебрался в Британию.
В чем же польза, смысл и секрет популярности книги, которая не предлагает никаких способов победить смятение, а лишь позволяет почувствовать смятение автора, осознать его причины и почувствовать солидарность с его тревогой? Главным образом — в вопросах, которые задает читателям и самому себе Хафнер. В ситуации, когда миллионы людей вокруг поддаются пропаганде, задуматься о неудобных темах и усомниться в адекватности происходящего — уже значительное достижение.
Хафнер не хвастался резким неприятием нацизма, но, читая его книгу, отчетливо понимаешь, что автору помогли остаться человеком на первый взгляд совершенно непримечательные и вроде бы естественные вещи: он возмущался тем, как нацисты принижали евреев, сочувствовал жертвам произвола и не принимал насаждение тотального контроля во всех сферах общественной жизни как норму. А еще — задавался вопросами, которые часто игнорировали или упускали из виду его современники.
«В истории возникновения Третьего рейха есть одна неразрешимая загадка, которая, как мне кажется, еще интереснее, чем вопрос о том, кто же поджег рейхстаг, — пишет Хафнер. — Вот эта загадка: а где, собственно говоря, были немцы? Еще 5 марта 1933 года большинство их голосовало против Гитлера. Что стало с этим большинством? Оно умерло? Исчезло с лица земли? Или хоть и не сразу, но сделалось нацистским? Как могло случиться то, что с их стороны не было ни одной заметной реакции?»
Хафнер точно фиксирует ощущение растерянности человека, который не понимает, что происходит с его соотечественниками, но не возвышает себя над остальным немецким народом. Он признается, что в ситуации, когда выступление против Гитлера в лучшем случае грозило почти неизбежным заключением, сам он не вступил в сопротивление и не пожертвовал собой ради принципов. Однако автор «Истории одного немца» все равно подает читателям пример уже тем, как корит себя за то, что сделал недостаточно, и тем, что не увиливает от невозможных этических дилемм, которые поставила перед ним и большинством жителей Германии 1930-х сама эпоха.
Нельзя сказать, что во всех неоднозначных жизненных ситуациях того периода Хафнер принимал стопроцентно правильные решения. Однако его уже можно считать ориентиром для испытывающих похожие душевные метания читателей хотя бы за то, что он задумывался над правильностью сделанного выбора и не пытался оправдать зло, творившееся у него на глазах, чтобы выгородить самого себя. Подобные книги за последний год обрели особую ценность: они не подсказывают готовых решений, но позволяют почувствовать себя не одинокими в ситуации, когда этические ориентиры размываются, а представления о правильном и неправильном искажаются.
Для Хафнера острое внутреннее несогласие с жестокостью режима и готовность рефлексировать над происходящим послужили ориентирами в мире, который, как могло показаться, стремительно летел в бездну. Идентичность его более равнодушных соотечественников в послевоенные годы основывалась на попытках дистанцироваться от преступлений нацистов и показать, что они не имели к ним никакого отношения. Историческая литература, основанная на личных переживаниях и исканиях, помогает сформировать идентичность не через выгораживание и оправдание, а через часто обреченные на неудачу поиски ответа на неудобный вопрос «И при чем здесь я?».
Неслучайно именно эту фразу — «И при чем здесь я?» — выбрал в качестве заголовка автор еще одного недавно переведенного на русский произведения о травматичном прошлом, журналист Саша Баттьяни, погрузившийся в подробности преступления против евреев, совершенного в 1945 году при участии его двоюродной бабушки.
История как опора в мире без готовых решений
История в 2022 году важна не только с точки зрения того, как ее проживали современники, но и с точки зрения того, как ее воспринимают последующие поколения. Само по себе погружение в прошлое в попытках подобрать ключи к осмыслению и интерпретации настоящего уже много говорит о социальных трансформациях недавнего времени: люди не готовы смотреть в будущее, поскольку не знают, чего ожидать, и не видят поводов для оптимизма. Вместо этого они предпочитают обращаться к истории, чтобы провести аналогии или экстраполировать опыт очевидцев того времени на свои актуальные переживания.
В 1946-м Уинстон Черчилль призвал студентов Цюрихского университета не зацикливаться на том, что уже совершилось, и двигаться вперед: «Мы все должны повернуться спиной к ужасам прошлого. Надо смотреть в будущее. Мы не можем позволить себе пустить в грядущее ненависть и месть, порожденные ранами прошлого. Если мы хотим спасти Европу от бесконечных бедствий и полного уничтожения, то в основание этого должен лечь акт веры в европейскую семью и акт забвения всех преступлений и ошибок прошлого».
Спустя больше чем год после окончания Второй мировой войны слова бывшего британского премьер-министра могли показаться логичными и обоснованными: самый кровавый и ожесточенный конфликт в истории человечества наконец подошел к концу, пришло время забыть о раздорах и конфликтах ради совместного восстановления и процветания. Однако когда будущее представляется в лучшем случае туманным и неопределенным, а в худшем — бедственным и катастрофическим, призывы к сплочению, объединению и прощению кажутся лицемерными и лишенными смысла.
Многие люди в такой ситуации предпочитают не строить прогнозов об идиллическом существовании в последующие годы, а обращаться к прошлому, чтобы понять, как аналогичные катастрофы настигали мир раньше, почему не получалось их предотвратить и как преодолевались их последствия. Значимость обретает не только история, но и память о ней: как произошедшее когда-то воспринимается сейчас и встраивается в ткань субъективности молодых поколений. Рефлексия над прошлым в данном случае может восприниматься как залог предотвращения новых катастроф.
«Литература, которая фиксировала бы непосредственно события актуального момента, еще не написана и не будет написана долго, — отмечает литературный критик Галина Юзефович. — Поэтому интуитивно люди ищут исторические эпохи, опыт которых кажется им коррелирующим».
Даже те, кто смотрит в будущее без оптимизма, надеются, что если они выступят хранителями памяти о катастрофах прошлого, то, возможно, предостерегут человечество от повторения прежних ошибок. Эта надежда кажется хрупкой, наивной и часто необоснованной, однако именно она способствует всплеску интереса к истории в мире в последние годы и в России в 2022 году.
Парадоксальным образом получается, что нынешний поворот к прошлому и подъем интереса к истории — это не только симптом тотального разочарования в настоящем, но и попытка — возможно, даже неосознанная — сформулировать причины и способы жить дальше, поводы рассчитывать на то, что через несколько лет и десятилетий память о происходящем сейчас послужит залогом человечности последующих поколений.
Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора.