Груз прошлого: что следует понимать под имперским и колониальным мышлением
Зачастую участники дискуссий, которые применяют обвинения в колониальном или имперском мышлении как критический аргумент, не могут четко объяснить, существует ли разница между этими понятиями и как именно они формируют социальные и политические тренды. Сложность работы с понятием «имперское мышление» во многом объясняется тем, что его используют для объяснения как личных взглядов отдельных людей, так и действий государств или режимов.
В первом случае речь, как правило, идет о тех, кто так или иначе ставит себя выше других по признаку происхождения. Проявляется такое отношение не в форме открытой ненависти, как в случае расизма или шовинизма, а в форме социальных практик, утверждающих привилегированное положение одного человека или народа над другим. Другими словам, имперским мышлением называют поведение представителей одной социальной группы, которые необязательно выражают открытую ненависть к представителям другой, но своими действиями и риторикой подчеркивают превосходство над ними.
Носители имперского мышления в подобной интерпретации могут считать оправданным вмешательство своего государства в чужую политику на правах «старшего соседа» или пытаться «просвещать» людей другого происхождения о «благах цивилизации» — по аналогии с тем, как европейские колонисты и миссионеры насаждали свои порядки, традиции и мировоззренческие установки коренным народам других континентов. Порой такое отношение принимает форму заботы, которую представитель привилегированной группы навязывает «соседям» или «дикарям», независимо от их желаний и потребностей.
Понятие «имперское мышление» применительно к государствам часто используют, чтобы объяснить ситуацию, когда власти одной страны пытаются навязать «заботу» другой или «взять под крыло» чужой народ. И в случае отдельных людей, и в случае политических систем носители имперского мышления имплицитно постулируют свое право выступать носителями знания, силы, культурных и интеллектуальных ценностей, а также право транслировать эти ценности, воздействуя на чужие взгляды и практики.
Миф о благородном дикаре как форма имперского мышления
Склонность к имперскому мышлению как характеристика этнической группы подразумевает не только определенную модель поведения, направленную на представителей других групп, но и способ самоидентификации или осмысления самих себя. Речь идет не только о том, что один человек считает себя и своих соотечественников более умным или цивилизованным, чем остальные, но и о том, что подобная установка столетиями формировалась как социальная и историческая норма для народа, к которому он относится.
Английские и французские переселенцы, заселявшие Северную Америку в XVII и XVIII веках, прибывали на другой континент уже со сложившейся системой представлений о мире, согласно которой по развитию и «цивилизованности» они превосходили местных жителей.
«Колонисты представляли индейцев как «естественных людей», живущих в доцивилизационном «природном состоянии», — писал американский антрополог Дэвид Бидни. — Цивилизация понималась как историческая система верований, обычаев и институтов, которые накладывались на естественное состояние человека. Переселенцы искренне видели свой долг в том, чтобы донести блага религии и цивилизации до дикарей и гуманизировать их в соответствии с идеалами и практиками европейской культуры. В результате христианский гуманизм и миссионерское рвение тесно переплетались с империализмом и торговыми интересами покорителей Нового Света».
Колонисты предполагали, что коренные американцы добровольно и охотно примут блага цивилизации, как только поймут, в чем они заключаются. Тогда европейцы и «дикари» смогли бы мирно сосуществовать. Автор исследования «Иезуит и дикарь в Новой Франции» Дж. Х. Кеннеди отмечал, что пытавшиеся внушить свои представления о мире и человеке миссионеры относились к своим ученикам как к объектам исследования. Обычаи и культура «дикарей» вызывали у европейцев искренний интерес, но лишь в том смысле, в каком посетителей музея может интересовать устройство первобытного общества.
Миссионеры не ненавидели представителей коренных народов, как нацисты евреев, а расисты темнокожих людей, однако их представления о «дикарях» все равно формировались в рамках определенной иерархии. На ее вершине располагались образованные, цивилизованные и гуманистичные европейцы, а низшая ступень отводилась дикарям. Последние носили странные головные уборы, проводили непонятные ритуалы и поклонялись богам, о которых ничего не слышали в Старом Свете. Миссионеры следили за ними, как за высокоразвитыми приматами, но рассчитывали со временем преобразить своих подопечных, чтобы те переняли их взгляды, обычаи и верования.
Подобное отношение, с одной стороны, формировалось под влиянием установок эпохи Просвещения, предполагавших господство рационализма и научной картины мира, а с другой — в русле христианской религии, которая мотивировала проповедников распространять Слово Божие ради спасения заблудших душ. То, что сейчас считают имперским мышлением, несколько веков назад уместнее было бы назвать симбиозом мышления научного и религиозного.
Один из самых ярких примеров того, как добродушно, но одновременно снисходительно и свысока носители этого типа мышления относились к другим народам, можно считать образ благородного дикаря. Активно использовавший этот концепт французский философ XVIII века Жан-Жак Руссо с его помощью иллюстрировал врожденную чистоту человека до соприкосновения с цивилизацией, пока его еще не развратили многочисленные соблазны просвещенного общества.
В отличие от радикальных шовинистов, которые в разные времена презирали тех, кого считали дикарями, и проявляли против них агрессию, сторонники мифа о благородном дикаре, наоборот, обращали внимание не на жестокость и примитивность коренных жителей, а на их положительные качества. Несмотря на вроде бы доброжелательное отношение к «дикарям», интеллектуалы эпохи Просвещения все равно маркировали их как «варваров» и «первобытных людей». Осмысление других народов через призму мифа о благородном дикаре во многом привело к укреплению и распространению типа мышления, который в наше время считается имперским.
«Они живут в безмятежности, неподвластной неравенству условий, — писал про австралийских аборигенов рассуждавший в духе Руссо британский моряк и путешественник Джеймс Кук. — Они живут в согласии с землей и морем и получают от них все, необходимое для жизни. Они не жаждут великолепных домов и богатств, наслаждаются приятным климатом и чистым воздухом, поэтому практически не нуждаются в одежде».
Рассуждая о поведении и обычаях коренных народов, Кук пришел к выводу, что те «намного счастливее, чем мы, европейцы». И хотя в XVIII и XIX веках образ благородного дикаря противопоставлялся стереотипу об аборигенах как об опасных и жестоких существах, в действительности он основывался на аналогичных предрассудках.
«И те, и другие представления подразумевали, что коренные народы мира пребывали в естественном, примитивном, отсталом состоянии, то есть выступали древними предками «современного человека», младенцами рода человеческого, — объясняет историк Хелен Гарднер. — Временные метафоры сформировали социальные отношения колониального периода».
Разделение народов на примитивные и развитые выступало не только основанием для насаждения культурных обычаев, но и поводом для жестоких этнических чисток, принудительного переселения, выстраивания строгой социальной иерархии. Практики обращения колониальных властей с жителями освоенных или захваченных территорий предопределяли национальную идентичность не только покоренных «дикарей», но и самих колонизаторов. Этнографы обосновывали превосходство одной расы над другой через наблюдение за традициями, а антропологи делали выводы об интеллектуальных способностях аборигенов, основываясь на их внешности.
«Мне потребовалось прислушиваться к маори 35 лет, чтобы осознать масштабы колониального гнета, — рассказал переехавший в Новую Зеландию в 1980-х британец Дэвид Трубридж о влиянии периода в составе империи на культурную идентичность коренного населения. — Это глубоко укоренившийся образ мышления, который казался единственным приемлемым для тех, кто его внедрял. Он подразумевал принижение «других» и подавление их индивидуальности. Маори избивали в школах за то, что они говорили на своем языке. Но их обычаи предполагают, что если ты теряешь язык, то теряешь связь с землей. Маори говорят: «Я есть земля, а земля — это я». Кем они становились без земли? Им приходилось смотреть, как их родные леса, названия которых знали только они, выкорчевывали и сжигали, чтобы заменить на растения, привезенные из-за границы».
Об аналогичных переживаниях свидетельствовали представители коренных народов Канады, в отношении которых, согласно заключению Комиссии правды и примирения за 2015 год, осуществлялся культурный геноцид. Жертвами преступлений становились дети, которых забирали из семей и помещали в католические школы. Там ученикам запрещали разговаривать на родном языке и осуществлять традиционные для их народов религиозные практики под угрозой телесных наказаний и других форм насилия.
По оценкам историков, за период с 1881-го по 1996-й от репрессивной системы пострадало примерно 150 000 детей, из которых около 10 000 погибли. За последние несколько лет на территории бывших католических школ обнаружили захоронения более 1300 человек. Причинами смерти учеников становились распространявшиеся в условиях антисанитарии и отсутствия лекарств болезни, голод и побои. Безразличное и жестокое отношение воспитателей и монахинь усугубляло психологические проблемы, связанные с насильственным переселением из дома.
«Запуская католические школы, канадское правительство фактически констатировало, что считает представителей коренных народов неспособными выполнять родительские обязанности, — говорится в заключении Комиссии правды и примирения. — Вся система школ основывалась на предположении, что европейская цивилизация и христианская религия превосходят культуру аборигенов».
Дискуссии о геноциде коренных народов на территории современных США и Канады, расследования преступлений властей разных стран в отношении некоторых категорий жителей — это примеры того, как современное общество пытается осмыслять неоднозначное прошлое. Однако практики объективации, которые колонисты осуществляли в отношении аборигенов, далеко не всегда принимали форму прямого насилия. Иногда их можно было сравнить с восторгом посетителя зоопарка при виде одного из последних представителей вымирающего вида.
Люди, идеализировавшие коренные народы в духе мифа о благородном дикаре, способствовали укреплению колониальных стереотипов не меньше, чем те, кто принижал и ограничивал аборигенов. Самый авторитетный биограф Кука Джон Коут Биглхоул раскритиковал рассуждения британского моряка и исследователя о аборигенах как «нелепые и возвышенные».
«Ученые давно сошлись на том, что и благородный, и жестокий дикарь — это фантастические порождения европейского разума, которые изолировали коренные народы на основании либо возвышенной чистоты, либо неизбывного зла, — заключила Хелен Гарднер. — Миф о благородном дикаре подразумевает, что представители коренных народов должны соответствовать невозможному стандарту. Миф о жестоком дикаре становится заочным обоснованием их неполноценности».
Продолжая параллель между попытками маркировать «дикарей» в XVII–XIX веках и тем, что в наши дни, как правило, понимается под имперским мышлением, можно сделать такой вывод: к проявлениям последнего относятся любые попытки не только обозначить различия между народами, но и выстроить иерархию этих народов, основанную на различиях. Отношение к представителям других этнических групп как к наивным и чистым детям мира, не омраченного цивилизацией, или как к нуждающимся в защите «братьям меньшим» в этом смысле будет таким же проявлением имперского мышления, как страх, ненависть или желание подчинить тех, кто не вписывается в представления о «правильном» устройства мира.
Имперское мышление как элемент идентичности и политический прием
Имперское мышление проявляется не только в форме представлений его носителей о других народах, но и в том, как они видят себя. В рамках освоения новых территорий и присвоения чужих культур колонизаторы традиционно либо считали, что получают то, что принадлежит им по праву, либо видели себя благодетелями, которые облегчают жизнь других народов или помогают им «дотянуться» до своего уровня. Так имперское мышление одновременно становилось оптикой, через которую люди воспринимали тех, кто от них отличался, и элементом национальной идентичности.
«Россия, никогда не принадлежавшая к Европе или Азии и распластанная по разным частям света, неизменно страдала от своей двойственной идентичности, — пишет политолог и эксперт по международным исследованиям Бирмингемского университета Геворк Осканян. — До современной эпохи Россия определяла себя через ортодоксальное христианство. В XIX веке ее интеллектуальные элиты активно участвовали в просвещенческих дебатах, в то время как автократическое правительство и феодально-аграрная экономика все сильнее отдаляли Россию от Европы, где проходила индустриализация. Большевистская идеология марксизма-ленинизма точно так же основывалась на идеях европейского Просвещения, но исходила из стремления порвать с евро-американским капитализмом».
По мнению эксперта, в случае России имперское мышление оказалось способом властей и элит осуществить самоидентификацию через навязывание своей воли и контроля другим народам.
«Многогранная, сложная идентичность России веками вела к тому, что она находила новые оправдания для доминирования над своими землями и сателлитами на Западе и на Востоке, — продолжает эксперт. — Как и ее западные конкуренты, Россия навязывала другим странам и народам свои цивилизационные миссии. В зависимости от места проведения под них подводились разные основания. На Кавказе и в Центральной Азии Россия позиционировала себя как защитницу христианства или просветительскую силу. Как и в случае европейских государств, ее власти эксплуатировали стереотипы об отсталости и иррациональности мусульман. На Западе Россия выступала защитницей ортодоксального христианства и противопоставляла свои ценности либеральным проявлениям европейского Просвещения».
Укрепление имперского мышления как способа самоидентификации среди населения выступает еще и как пропагандистский прием. Политики обращаются к нему, чтобы обосновать территориальные амбиции, оправдать агрессию, внушить гражданам своей страны идею превосходства над другими народами. В качестве примера подобного подхода журналист и политический аналитик Клод Салхани в 2020-м привел санкционированную президентом Турции Реджепом Тайипом Эрдоганом интервенцию в Ливию. Тогда турецкая армия под предлогом защиты ливийцев турецкого происхождения вмешалась в гражданскую войну на территории другого государства.
Салхани обратил внимание на то, что «глубокие исторические и социальные связи» между странами, о которых говорил Эрдоган, в действительности выступали эвфемизмом для обозначения продлившегося с 1551 по 1911 год периода существования Ливии под властью Османской империи. Рассуждения президента позволяли предположить, что два государства были едва ли не союзниками, хотя на самом деле одно присоединило другое силой и контролировало более трех столетий.
«Высокомерная и экспансионистская риторика Эрдогана полностью игнорирует травматичное наследие жестокого правления Османской империи, — отметил Салхани. — Попытка Эрдогана установить протекторат над «наследниками Османской империи» в Ливии — это опасный и провокационный ход. Он напоминает действия колониальных держав прошлого, которые нападали на другие страны и подчиняли их под предлогом защиты своих соотечественников, проживавших на территории этих стран».
В качестве другого примера подобной внешней политики эксперт привел аннексию Судетской области, осуществленную нацистской Германией в 1938 году. Поводом для оккупации пограничного региона Чехословакии послужили притеснения, которым граждане немецкого происхождения якобы подвергались со стороны местных. В данном случае имперское мышление помогло гитлеровскому режиму оправдать внешнюю агрессию благими намерениями и беспокойством за людей.
Аналогичным образом советские власти в 1950-х и 1960-х проводили интервенции в страны соцблока ради предотвращения беспорядков против марионеточных правительств. Недовольство граждан репрессиями и жестким контролем объясняли фашистскими провокациями или манипуляциями западных капиталистов. «Забота о населении» превратилась в пропагандистский троп, которым влиятельные государства оправдывали лишение других стран самостоятельности.
Имперское мышление как форма национальной идентичности подразумевает не только преступления одних народов и государств против других, но и восприятие этих преступлений как действий, совершенных во благо. Начиная с миссионеров в Америке XVII века и заканчивая советскими войсками в Венгрии и Чехословакии, подобный способ самоидентификации позволяет его носителям оправдывать и уничтожение чужой культуры, и фактическую оккупацию других стран. В обоих случаях они позиционируют себя не колонизаторами и захватчиками, а спасителями, которые помогают отстоять культурные связи, спасают этнические меньшинства и выполняют свое высшее предназначение.
Подобное восприятие приводит к тому, что носители имперского мышления игнорируют любые негативные моменты, связанные с национальной политикой, и идеализируют свои государства. Даже осуждая преступления против других народов, они осмысляют их в рамках иерархии, предполагающей разделение людей на более слабых и сильных, умных и эмоциональных, гуманных и жестоких в зависимости от происхождения.
«Сочетание ностальгии и избирательной амнезии»— так описал отношение большинства британцев к наследию Британской империи автор книги «Эмпайрленд. Как империализм сформировал современную Британию» Сэтнэм Сангера. «Железные дороги часто описывают как великий дар индийцам от британцев. Однако реальная история совсем не такая. Британцы строили железные дороги ради военных и коммерческих целей. Я предложил продюсерам снять документальный фильм об этом, но они не проявили интереса, поскольку зрители не хотят, чтобы их предрассудки разоблачали. Они видят историю как что-то комфортное и успокаивающее, а не как то, с чем нужно столкнуться на пути в будущее», — пишет Сангера.
В качестве примера имперского мышления Сангера привел опрос 2014 года, 59% участников которого заявили, что считают имперское прошлое поводом для гордости. Избирательная амнезия подобных респондентов проявляется в том, что они игнорируют преступления и противоречивые проявления имперского режима — например, санкционированные Уинстоном Черчиллем репрессии против африканских народов.
«Для некоторых быть патриотом — значит говорить о Британской империи только хорошее, — рассуждает Сангера. — И наоборот, любое предположение о том, что империю нельзя считать только хорошей, они воспринимают как свидетельство недостатка патриотизма. С подобной позицией нельзя столкнуться, например, в Германии, где люди могут говорить об ужасах холокоста и все равно оставаться патриотами».
Колониальное мышление как мышление жертв колониализма
Имперское и колониальное мышление часто считают разными способами обозначения одного феномена, хотя в специализированном дискурсе значения этих терминов различаются. Если под имперским мышлением понимаются разные формы осмысления реальности со стороны тех, кто осуществляет имперские или колониальные практики, то под колониальным мышлением обычно подразумевают то, как реальность осмысляют представители народов, выступающих объектами этих практик. К последним относятся, например, жители бывших колоний или стран, которые относительно недавно обрели независимость.
Антрополог Гидеон Ласко в качестве примеров колониального мышления и колониальных практик, сохраняющихся в современных Филиппинах, привел салоны по отбеливанию кожи и стандарты красоты, побуждающие людей скрывать пигмент и загар, одеваться так, чтобы больше соответствовать западным эстетическим представлениям.
Филиппинский психолог Э. Дж. Р. Дэвид составил список из пяти признаков, свидетельствующих о склонности его соотечественников к колониальному мышлению:
- чувство неполноценности, связанное с филиппинским происхождением;
- чувство стыда, обиды или ненависти к себе, связанное с филиппинским происхождением;
- принижение присущих филиппинцам физических характеристик, представление о людях с белым цветом кожи как о более привлекательных и желанных по сравнению со стереотипными смуглыми филиппинцами;
- дискриминация менее вестернизированных филиппинцев (например, представление о жителях провинций или о коренных народах как об отсталых);
- представление о подавлении Филиппин в прошлом или в современности как о допустимой или желательной мере, которая способствовала приобщению к «цивилизации».
Если носители имперского мышления нормализуют и оправдывают отношение к другим народам как к неполноценным, нуждающимся в покровительстве и защите, то носители колониального мышления разделяют идею превосходства чужой культуры и чужих ценностных установок над своими собственными. Последние могут критически оценивать свою внешность, потому что она не соответствует принятым у других народов стандартам, или пренебрежительно относиться к родному языку и культуре.
«Исследования показывают, что более 96% филиппинских иммигрантов в Соединенных Штатах подвергались принижениям еще до переезда в другую страну, — рассказывает психолог Э. Дж. Р. Дэвид. — 85% сталкивались с проявлениями колониального мышления со стороны родственников, 88% — со стороны друзей и 90% — со стороны сообщества в целом. Согласно проведенному в 2004 году опросу, как минимум 50% филиппинцев пользуются продуктами для осветления кожи. Более недавние исследования свидетельствуют о том, что изменить внешность особенно стремятся необразованные филиппинцы из низших слоев».
Филиппинка Даниела Пила вспоминала, как в детстве часами терла кожу мылом в надежде, что та станет более светлой. Подобное поведение в ответ на пренебрежительные оценки в обществе — еще один пример колониального мышления.
«Я так устала от того, что люди обсуждали мое тело и цвет моей кожи, — объяснила Даниела. — Мне казалось, что если моя кожа станет светлее, то люди от меня отстанут».
О необходимости противостоять колониальному мышлению в марте 2022 года высказался вице-президент Индии Венкая Найду. В обращении к соотечественникам политик призвал отказаться от установленной в период Британской империи образовательной системы. В первой половине XIX века политик Томас Бабингтон Маколей предложил с определенного этапа сделать английский основным языком обучения для жителей Индии. Свою реформу представитель колониальных властей считал частью «цивилизационной миссии» по приобщению других народов к британским ценностям.
«Столетия колониального правления научили нас смотреть на самих себя, как на низшую расу, — сказал Найду. — Нас учили презирать собственные традиции и культуру. Это затормозило наше развитие как нации. Внедрение иностранного языка как основного для обучения позволило получать образование лишь малой части общества. Мы должны гордиться своим наследием, культурой, корнями. Необходимо отказаться от колониального мышления и учить наших детей тому, как важно гордиться индийской идентичностью».
Угнетаемые народы сталкивались с такой же необходимостью самоидентифицироваться, как и угнетатели. Если для последних основой национальной идентичности становился статус просветителей, то первые осмысляли себя через навязанные колонизаторами представления о себе как о людях второго сорта. В отдельных случаях в процессе борьбы за независимость или после ее обретения альтернативой колониальному мышлению выступал национализм. Радикальный отказ от любых проявлений «чужой» культуры становился новым способом самоидентификации вместо идеализации иностранных благодетелей.
Сложность с использованием выражений «имперское мышление» или «колониальное мышление» для объяснения исторических или современных процессов заключается в том, что они сочетают разные смыслы. Под имперским мышлением может пониматься как комплекс укрепившихся в национальном сознании стереотипов (как в случае идеализирующих прошлое британцев или россиян), так и политическая идеология, оправдывающая агрессию правом и обязанностью покровительствовать другим народам (как в случае с Эрдоганом, объясняющим интервенцию в Ливии общим наследием).
Важно различать эти значения, а также учитывать разницу между имперским мышлением и колониальным мышлением, под которым понимается самоидентификация народов, подвергнувшимся колонизации, экспансии и сопутствующим принижениям.
Попытки объяснить через одно понятие явления разного порядка — от неуместной лексики до территориальных конфликтов — мешают разобраться в подлинных причинах и особенностях многих неоднозначных процессов. Единственный способ избежать путаницы — учитывать в каждом конкретном случае контекст употребления и прояснять, что понимается под имперским или колониальным мышлением. В противном случае каждый из этих терминов обретет настолько универсальное значение, что под ними можно будет понимать все что угодно. Тогда из полезных инструментов исторического и социального анализа они превратятся в пустышки, ничего не говорящие о том, как представители разных народов воспринимают мир и самих себя.