Судьба «наказанного народа»: как власти СССР депортировали немцев Закавказья
8 октября 1941 года нарком внутренних дел СССР Лаврентий Берия передал Иосифу Сталину докладную записку, в которой предложил «в целях предотвращения антисоветской работы» переселить 46 533 жителя немецкого происхождения из Азербайджана, Грузии и Армении в Казахскую ССР. Еще 1842 закавказских немца стояли на учете как «антисоветские и сомнительные элементы». Их Берия считал целесообразным поместить под арест. Сталин немедленно санкционировал «превентивную операцию».
В тот же день Государственный комитет обороны постановил переселить 23 580 немцев из Грузинской ССР, 22 741 — из Азербайджанской ССР и 212 — из Армянской ССР. Осуществление депортации планировалось по той же модели, по которой власти в конце августа уже ликвидировали Автономную Республику Немцев Поволжья и вывезли ее жителей в другие регионы. Ответственной за переселение структурой назначался НКВД. Ни в одном официальном документе для обозначения последующих событий не использовалось слово «депортация».
Почва для репрессий в отношении советских немцев готовилась со второй половины 1930-х, еще до начала Второй мировой войны. В докладной записке секретарю Орджоникидзевского района ВКП(б) Суслову начальник УНКВД, мотивируя необходимость переселить 45 500 этнических немцев, упоминал «сопротивление их в годы Гражданской войны и коллективизации, неприятие советской власти, враждебный настрой пасторов и лютеранских общин, родственные связи с ушедшими нелегально за кордон».
Сотрудники органов госбезопасности регулярно говорили о вероятном шпионаже проживавших на территории СССР немцев в пользу Третьего рейха, описывали их как диверсантов и вероятных лидеров «антисоветских фашистских ячеек». В 1937-1938 годах власти в рамках Большого террора якобы ликвидировали семь «фашистских формирований», участниками которых объявили 76 жителей разных районов. В Пятигорске за «вредительство в курортном хозяйстве» арестовали «гнездо профессоров». Акции против «шпионско-диверсионных националистических групп» продолжились в 1940-м и 1941-м. Этнических немцев обвиняли в «глубоко законспирированной революционной работе», попытках подорвать советскую власть и организовать переселение в Германию. Репрессивные меры против разных слоев населения получили дополнительное обоснование после нападения вермахта на СССР в июне 1941 года.
За немцами Поволжья последовали жители Северного Кавказа, Украинской ССР, Запорожской, Сталинградской, Ворошиловградской областей, Ленинграда и Ленинградской области. Общее количество депортированных немцев к октябрю 1941 года составило около 440 000 человек, а за все время войны принудительному переселению подверглись до 950 000.
Необходимость оставить дома и родных, враждебное отношение населения в других регионах, практически полное бесправие и положение если не врагов народа, то как минимум враждебных элементов, бытовые трудности и отсутствие надежд на возвращение — этот список невзгод едва ли хотя бы приблизительно позволяет почувствовать состояние людей, которых осенью 1941-го распихали по составам и отправили за тысячи километров от мест, где они родились и выросли.
«Мы были немцами — с «нами» шла война, нас восприняли как немцев-фашистов, мы явились жертвами пропаганды, — вспоминала родившаяся в 1935 году Ирма Грош, которую переселили с семьей из Саратовской области в Красноярский край. — Особенно трудно было нам, детям. Хоть не появляйся на улице — сразу нас закидывали камнями и плевали нам в лицо».
Переселение немцев Закавказья планировалось осуществить в течение двух недель — с 15 по 30 октября. Операция, детали которой передавались от одного ведомства другому под грифом «сс» (совершенно секретно), на бумаге казалась идеально спланированной. В действительности плохая осведомленность и спешка сотрудников НКВД лишь усугубили положение местных жителей, судьбами которых они распоряжались.
Когда немцам в грузинском селе Люксембург (до 1921 года называлось Катариненфельд, а сейчас носит название Болниси) объявили о переселении и дали три дня на сборы, те восприняли предстоящее как неизбежную трагедию. Они давно ожидали подобного развития событий и все же до последнего надеялись, что беда обойдет их стороной. Радовались только дети — как вспоминает очевидица тех событий Нелли Маевски, их отпустили из школы домой пораньше. Ученики бежали, размахивая портфелями, и кричали: «Ура, едем туда, где тепло и яблоки!»
Как в XIX веке немцы поселились в Грузии и Азербайджане и преуспели
История немцев Закавказья уходит корнями в первые десятилетия позапрошлого столетия, когда в опустошенном наполеоновскими войнами Германском союзе сложилась тяжелая экономическая и социальная обстановка. К 1816 году в области Вюртемберг из-за роста цен, общего обнищания населения и спорной внутренней политики участились беспорядки и распространились сепаратистские настроения.
Примерно в тот же период главноуправляющий Грузией генерал Алексей Ермолов впервые изложил в письме министру внутренних дел Осипу Козодавлеву идею «поселить здесь колонию трудолюбивых немцев, которых бы добрый пример и очевидная от хозяйства польза вселили в них [местных жителей] желание обратиться к подражанию». В случае если подобное предложение покажется разумным, глава военной администрации предложил составить список из 30 семей, которых можно было бы с минимальными издержками транспортировать в Закавказье.
Инициативу Ермолова одобрил не только Козодавлев, но и сам император Александр I, с разрешения которого из Вюртембергского королевства в Новороссию прибыло 50 семей. Из них 31 согласилась обосноваться в Грузии. В октябре 1817 года примерно в 40 километрах к востоку от Тифлиса была заложена первая в регионе немецкая колония Мариенфельд.
В ближайшие месяцы в том же направлении из Вюртемберга выдвинулось около 1400 семей. До пункта назначения добралось лишь 500 из них: многие погибли по пути от тяжелых условий и болезней, а некоторые решили остаться в других регионах.
В феврале 1818 года министр иностранных дел Карл Нессельроде уведомил императора, что прошедшие через множество тягот и испытаний переселенцы «изъявили непреоборимое желание и твердое намерение искать постоянного жилища в Грузии». Закавказье оказалось настолько популярным направлением среди швабов — жителей Вюртемберга, — что обеспокоенный Ермолов попросил главного начальника Императорской канцелярии графа Аракчеева придержать их поток, чтобы лучше организовать расселение.
Специфика процесса формирования немецких поселений на Кавказе заключалась в том, что он — с разрешения Александра I — осуществлялся в обход закона 1810 года, по которому водворение колонистов больше не проводилось на средства казны. Козодавлев, говоря о притоке иностранцев в Грузию, отмечал «милосердие государя», который обеспечил швабам финансирование «по уважению их бедности и изнурения».
За первой колонией последовали еще пять, среди которых оказалось и село Катариненфельд — то самое, где 123 года спустя начнется принудительное переселение этнических немцев.
В первые годы после создания колоний некоторые российские чиновники с разочарованием отзывались о нравственных качествах и характере швабов.
«Между народом сим не только никакой нравственности, но и согласия не существует, — писал гражданский губернатор Грузии Роман Ховен. — Они именуют себя сепаратистами, не признают никакого над собою начальства и утверждают, что пребывание в Грузии только временное, а настоящее назначение их в Иерусалиме».
Похожим образом высказывался и генерал Ермолов: «Я думал, что стране здешней дадут они собою пример трудолюбия, хозяйственного устройства и нравственности. Напротив, большая часть из сих людей самых праздных, весьма мало пекущихся о домашнем устройстве, в большинстве своем самого вредного разврата».
Тем не менее к середине 1820-х разные источники уже сообщали о том, колонисты активно занимаются хозяйством и в целом оправдывают ожидания властей. Швабы открывали пивоваренные, винокуренные и кожевенные заводы. В регионе наблюдался рост рождаемости. К середине XIX века появились еще две колонии, а в 1860-х годах наметилась специализация поселений. В одних выращивали овощи, в других в основном производили масло, сливки и молоко. Еще одним фактором, способствовавшим росту благосостояния поселений, стало участие в производстве на нужды армии в годы Крымской войны.
К 1874-му швабы полностью рассчитались с долгом перед правительством Российской империи, что способствовало обретению большей самостоятельности и упразднению должности смотрителя колоний. Укреплялись связи колонистов между собой и местным населением.
Вот как ситуацию в немецких колониях Закавказья к концу XIX века описывает исследовательница Тамара Чернова-Дёке: «В наиболее зажиточной и крупной колонии Екатериненфельд имелись кирпичный завод, три фруктово-водочных завода, три мельницы, разные ремесла; в Елизаветтале — две мельницы, духан, сдавались квартиры дачникам из Тифлиса. Таким образом, освободившись от долгов и наладив отчасти товарное сельскохозяйственное производство и ремесло, колонисты достигли заметного благосостояния, о чем свидетельствовал и внешний вид колоний, «этих чистеньких, словно вылощенных, небольших городков». Правильная планировка, тополя и ивы, домики с черепичной и железной кровлей, даже двухэтажные дома с балконами и подвалами, каменные тротуары, дороги. Напомним, что в первые десятилетия колонисты, как и местные, обитали в землянках с плоскими крышами».
С конца 1810-х колонии швабов появлялись и развивались не только в Грузии, но и в других регионах Закавказья. Еще весной 1819 года некоторые из прибывших семей направили в Елизаветпольский округ (современные окрестности азербайджанского города Гянджа). В последующие несколько лет в Азербайджане образовалось два поселения: Еленендорф, первоначальное население которого составило 127 семей (около 600 человек), и Анненфельде, где проживало 67 семей (примерно 300-400 человек). Местные немцы специализировались на виноградарстве и виноделии, а ближе к концу XIX века в Баку образовалась внушительная диаспора образованных иностранцев, среди которых встречались и выходцы из колоний: предприниматели, промышленники, врачи, учителя, ученые, архитекторы.
Общая численность немецкого населения в Закавказском крае, по официальным данным на 1916 год, составляла 12 059 человек, из которых большинство (7355) проживало на территории Грузии. Тревожным предзнаменованием событий 1941 года послужило изменение отношения к швабам после начала Первой мировой войны. Из безобидного и даже полезного для государства этнического меньшинства они превратились в соотечественников противника, потенциальных предателей и шпионов.
«Изменившаяся к началу Первой мировой войны атмосфера в отношении к немецкому населению империи постепенно проявилась и на Кавказе, — пишет Тамара Чернова-Дёке. — В годы войны кавказская администрация, естественно, руководствовалась распоряжениями российского правительства. Одним из первых последовало обоснование необходимости переименования немецких названий селений и волостей в русские».
Петерсфельд превратился в Петровку, Фрейденталь — в Веселое, а Траубенберг — в Виноградовку. Новые законы ограничивали право этнических немцев на приобретение новых земельных участков и недвижимого имущества, а также вводили ряд других запретов — например, на преподавание на немецком языке. Не существовало никаких подтверждений тому, что в Закавказье или других российских регионах поселенцы действуют как шпионы, однако по стране все равно распространялись слухи о том, что колонисты помогали немецкой разведке, устраивали диверсии и поставляли отравленное вино. Националистические стереотипы об опасности, которую якобы представляли немцы, по-прежнему оставались широко распространены и после распада Российской империи, в период между мировыми войнами.
Жизнь немцев Закавказья в Советском Союзе
После свержения монархии потомки переселенцев оказались в подвешенном положении, но надеялись, что отношение к ним улучшится. Отчасти события 1917 года действительно спасли немцев Закавказья от неизбежной экспроприации имущества и депортации. Уже 11 марта Временное правительство приняло указ «О приостановлении исполнения узаконения о землевладении и землепользовании австрийских, венгерских и германских выходцев», отменив, таким образом, ограничительные законы.
Ликвидационные меры, пусть даже властям Российской империи и не удалось довести их до конца, обернулись серьезным потрясением для немецких поселенцев. Большинство из них поддерживали в войне страну, на территории которой проживали. Они были готовы жертвовать армии крупные суммы и даже отправиться на фронт. Однако государство всеми возможными способами демонстрировало, что не доверяет им и по-прежнему не считает полноценными подданными, хоть некоторые из них жили в Закавказье много поколений.
С распадом Российской империи Грузия и Азербайджан на короткий срок обрели независимость, которая сменилась властью большевиков. Политика «военного коммунизма» в конце 1910-х предполагала национализацию предприятий, изъятие из частного пользования земель, инвентаря и скота. В последующие десятилетия положение немцев Закавказья развивалось турбулентно: в начале 1920-х они вошли в Производственный кооператив виноградарей и виноделов, положение при новом режиме вроде бы стабилизировалось, но с 1920-х изменение курса советской власти снова привело к всплеску подозрений и претензий в отношении переселенцев.
Уже тогда советские пропагандисты и чиновники заявляли о вероятной связи с заграницей и жаловались на обособленность диаспор, которая не вписывалась в большевистский концепт «дружбы народов». Зажиточность немцев тоже способствовала обвинениям в идеологической неблагонадежности.
В 1925-1926 годах власти Азербайджанской ССР провели расследование в отношении кооператива «Конкордия», 90% участников которого составляли немецкие виноделы. После выпуска многочисленных постановлений в 1935-м объединение ликвидировали за «вредную» и «подрывную» деятельность.
Волна репрессий в середине 1930-х привела к тому, что некоторые немцы Закавказья задумались об отъезде на историческую родину. Их желания подогревались проводимой Гитлером политикой «германизации» и раздававшимися из Третьего рейха призывами вернуться в Германию так называемых «фольксдойче» — этнических немцев из других стран. Для НКВД подобные настроения лишь служили дополнительным основанием дальнейших преследований и обвинений.
«Вперед, вперед, нас ждет дорога на родину, — говорилось в одном из распространявшихся в те годы в Закавказье поэтических обращений с призывом переселиться обратно в Германию. — Германия протягивает нам надежду к жизни. 120 долгих лет назад наши предки покинули родину, но сегодня нам ясно — только Германия наша родина».
Обыски, аресты и грабежи под видом изъятия имущества продолжались, пока отдельные потомки переселенцев в Азербайджанской и Грузинской ССР тщетно пытались договориться с дипломатами-соотечественниками о репатриации. По отработанной схеме сотрудники НКВД сначала арестовывали мужа, затем заставляли жену подписать расписку о том, что ей передали на хранение имущество супруга. Некоторое время спустя женщину арестовывали как «члена семьи врага народа» и тоже отправляли в ссылку, а мебель, книги, произведения искусства, украшения и прочее имущество переходило к государству. Письма и семейные фотографии обозначались как «не представляющие интереса для следствия» и уничтожались.
По данным НКВД на начало 1940-го, «в общей массе немецкого населения прочно внедрилась уверенность в возможности переселения немцев в Германию». Многие потомки колонистов по-прежнему не планировали покидать СССР, но их переписку с родственниками за границей спецслужбы интерпретировали как свидетельство антисоветских настроений. Некоторые немцы пытались связаться с посольством в Тбилиси, но, по оценкам специалистов, сообщения о массовой подготовке к репатриации кажутся преувеличенными специально, чтобы использовать их как основание для репрессий.
Как переселяли «наказанный народ»
Паранойя в отношении потомков переселенцев, которую активно развивали советские власти на протяжении всех 1930-х, достигла кульминации осенью 1941-го, когда было решено переселить вглубь страны — в Казахстан, Сибирь и другие регионы — не только жителей приграничных регионов, но и вообще всех этнических немцев. Формально подобная операция была мотивирована необходимостью обезопасить тыл от неблагонадежных элементов. В действительности она стала итогом многолетней и необоснованной травли по признаку происхождения.
«Горячий шоколад на завтрак, уютное жилье, чистые улицы, — передавала воспоминания немки Эльзы Штрассер о Еленендорфе начала XX века ее внучка. — Когда бабушка рассказывала о том времени, ее глаза сверкали. Но такие моменты были недолговечны, потому что другие, связанные с Еленендорфом воспоминания, причиняли ей боль. Внезапное осознание собственной «ненадежности» по отношению к государству, где она чувствовала себя как дома. Растерянность и отчаяние, которые пострадавшие ощущали многие годы. И слово, засевшее в голове большими черными буквами. Депортация».
Власти дали жителям Катариненфельда три дня на подготовку к переселению. С собой разрешили брать багаж весом до 50 килограммов, а также до 15 килограммов ручной клади. К последней относились съестные припасы — обеспечивать себя пропитанием немцам предстояло самостоятельно. Утром 18 октября селение окружили военные на случай, если кто-то попытается сбежать. Через Тбилиси, Баку, Туркменистан и Узбекистан немцы прибыли в город Семипалатинск (современное название Семей) в Казахстане. Там их поместили на баржи, которые развозили семьи по разным колхозам вдоль реки Иртыш. Дружеские и соседские связи оказались разорваны, от прежней жизни остались лишь вещи, которые разрешили взять, да и те вызывали недовольство у сотрудников НКВД.
«Швабы брали много вещей, — пишет исследовательница Чернова-Дёке. — Плотно свернутые дорогие персидские ковры, одеяла и матрацы, постельное белье, летнюю и зимнюю одежду, обувь, посуду и утварь, хозяйственные инструменты, мебель. Некоторые везли швейные машинки «Зингер».
Однако мелкими принадлежностями немцы не ограничивались: они пытались увезти кровати, стулья, кушетки и даже бочонки вина. Из Баку в Тбилиси регулярно сообщали о нарушениях регламента, жаловались, что «багажа по-прежнему много», требовали строже осуществлять контроль за имуществом переселенцев и «запретить погрузку громоздких вещей».
«Все немцы были извещены о выселении, — вспоминал осень 1941-го работавший инспектором движения поездов Георгий Гросс. — Куда? Никто не знал. Получили увольнение, расчет. Был произведен обыск квартиры. Оперативник спросил Павлика [двухлетнего сына Гросса]: «Где пулемет?» Павлик показал под кровать, и тот извлек оттуда его игрушки. Назначили день отъезда. Был октябрь 1941 г. Я пошел в КГБ просить, чтобы разрешили оставить Павлика у бабушки в Тбилиси. Не разрешили. Вещи собрали самые необходимые: теплую одежду, постель, матрасы, одеяла и даже старую металлическую раскладушку. Подошел грузовик с сотрудниками КГБ. Погрузили вещи, мест пять-шесть. Всю обстановку, мебель бросили, оставили семье старушки, которая смотрела за Павликом. На станции Келасури, где я прежде работал, подали состав с товарными вагонами, в них нас погрузили, как скот».
Некоторым немцам разрешили остаться — например, женщинам с мужьями «правильного» происхождения. Именно это произошло с поэтессой Норой Пфеффер, семья которой к тому времени уже испытала на себе безжалостность сталинского режима. В 1935-м, когда ей было всего 16 лет, родителей Норы арестовали. Она вышла замуж за грузина и родила ребенка. После начала войны супруга призвали на фронт, а Нору и ее пожилого дедушку в качестве исключения не подвергли переселению.
Тем не менее дальнейшая судьба поэтессы сложилась драматично: в 1943-м ее арестовали за контрреволюционную деятельность — почти сразу после известия о тяжелом ранении мужа — и отправили в заключение сначала в Норильск, а затем в Казахстан. Так со временем репрессивная система добиралась даже до тех, кого сначала пощадила. Освободили Пфеффер лишь в 1952 году.
Попытки провести операцию как можно быстрее вели к тому, что немцев переселяли в хаосе и невыносимых условиях. Игнорировались самые обычные потребности людей, внезапно лишившихся дома, работы и привычной жизни. Чернова-Дёке со ссылкой на докладные записки НКВД СССР, внутреннюю переписку и рапорт сотрудников НКВД Азербайджана и Грузии подтверждает, что переселение проводилось с множеством организационных упущений: «Неразбериха в документации, повагонные списки составлены небрежно, иногда отсутствовали учетные карточки, сопровождающим не всегда было известно количество едущих в поезде».
«Переезд был труден и длился до месяца в холодных переполненных вагонах, — добавляет Чернова-Дёке. — Отсутствие туалетов, трудности с малыми детьми и стариками, нехватка продовольствия и воды вызывали болезни и смерти в пути».
Не лучше обстояло дело и в Казахстане, куда прибывали переселенцы. Там не успевали вести учет приехавших и просто распихивали их в дома местных жителей, у которых оставалось свободное место из-за ушедших на фронт родственников. В условиях тесноты и отсутствия бытовых удобств (водопровода, электричества, запаса дров) отношения между немцами, русскими и казахами складывались неоднозначно. Некоторые сочувствовали «потерявшимся» на просторах СССР переселенцам. Другие относились к ним так же враждебно, как власти, из-за происхождения и возможных связей с «фашистскими захватчиками».
«Вот привозят немцев: ожидали чудовищ с рогами, а оказалось, это люди: женщины, старики и дети, — объясняет Чернова-Дёке. — Образ был навеян из предвоенного фильма «Александр Невский»: немецкие рыцари в шлемах «с рогами». По целому ряду воспоминаний переселенцев, местные встречали по-доброму, хотя были и неприятие, и срывы. Ведь родные были на фронте, а в дома шли «похоронки».
Немцев не оставили в покое и после переселения — их по-прежнему клеймили как возмутителей спокойствия, репрессировали за самовольное переселение и за попытки «настроить» новых соседей против власти. На фоне произвола, жертвами которого систематически становились представители «наказанного народа», особую ценность обретали отдельные случаи человеческого отношения. О них можно судить по воспоминаниям немцев, которым председатели колхозов помогали не умереть от голода, предоставляя участки под огород или скотину.
Территории, откуда переселили немцев, распределили между соседними колхозами, а колонии, сменившие название в Первую мировую, переименовали повторно. Идеологические топонимы превратились в географические: Ленинфельд стал Чинарли, а Люксембург превратился в Болниси. К концу 1941 года на картах Закавказья почти не осталось немецких обозначений.
«Депортация немцев нанесла серьезный удар по экономическому и культурному потенциалу многих районов Кавказа — отмечает Чернова-Дёке. — Произошла непоправимая утрата трудолюбивого, успешного сельского и городского населения. Мало немцев оставалось или вернулось сюда, хотя многие сохранили духовную связь с Родиной — Кавказом».
После войны не шло речи о возвращении отправленных в Казахстан немцев ни на историческую родину, в Германию, ни в Грузию или Азербайджан. Напротив, отношение властей к немцам вплоть до середины 1950-х лишь ухудшалось. Тех, кого задерживали в период Большого террора, часто арестовывали повторно и отправляли на спецпоселение, где они лишались любых прав на перемещение и почти не имели возможности устроиться на нормальную работу. Пытавшихся бежать ловили и подвергали еще более жестоким репрессиям. Статус «граждан второго сорта» провоцировал кризис национальной идентичности. Многие переселенцы больше не считали себя ни «полноценными» немцами, ни советскими людьми.
«В сознании поселился страх, что оставаться немцем становится опасным, — констатировала исследовательница Ирина Черказьянова. — Люди предпочитали говорить и учить детей на русском языке».
Трагическая история немцев Закавказья — один из многочисленных примеров того, как тоталитарные системы воздействуют на судьбы отдельных людей. Самое важное спустя много десятилетий — не сводить тех, кого несправедливо подозревали во враждебности и принижали по этническому признаку, к скупой статистике. Не видеть безликую и серую массу там, где жили и радовались, страдали и погибали реальные люди, достойные внимания и сочувствия, независимо от происхождения.