Дети диктатуры: как в Румынии несколько поколений обрекли на жизнь в приютах
В январе 1990-го журналист The Daily Mail Боб Грэм приехал в Будапешт и стал первым иностранцем, посетившим румынские детские дома после смерти Николае Чаушеску. Диктатора с женой Еленой расстреляли двумя неделями раньше. Британца потрясли ржавые, разваливающиеся кроватки, полное отсутствие игрушек и книг, голые стены без рисунков и мрачная атмосфера. Но больше всего — сами дети, которые не прерывали гнетущую тишину веселыми криками и шумной беготней.
«Отчетливее всего я помню две вещи, которые останутся со мной навсегда, — рассказал Грэм. — Запах мочи и молчание множества детей. Обычно, когда заходишь в комнату с детьми, ожидаешь, что они будут шуметь: болтать, кричать или плакать. Но эти дети не издавали ни звука, хотя никто из них не спал. Они лежали в кроватках, иногда по двое или по трое, и смотрели на происходящее. Молча. Это было жутковато, почти зловеще. Резкий и отвратительный запах, с которым я успел познакомиться, посещая в последующие месяцы и годы разные социальные учреждения в Румынии, сбивал с ног».
Несмотря на смену власти, прорваться сквозь завесу молчания вокруг системы приютов оказалось трудной задачей. Журналисты и расследователи до сих пор узнают новые факты о том, как правительство обрекло несколько сотен тысяч детей на боль, одиночество, страх и болезни. Такова оказалась цена за желание Чаушеску подстегнуть экономическое развитие Румынии.
«Это было бесчеловечно, — добавил Грэм. — Загоны, где с маленькими детьми обращались как с животными. Нет, даже хуже — у животных по крайней мере остается достаточно смелости, чтобы издавать звуки».
Как и зачем Чаушеску запустил в Румынии структуру детских приютов
Чаушеску занял должность председателя Государственного совета Румынии в 1967-м, а в 1974-м стал первым президентом, но фактически он управлял страной с 1965-го. Первые годы его руководства ознаменовались относительно либеральной политикой: глава государства позволял продавать зарубежную прессу, а граждане могли почти без препятствий пересекать границу. К тому же Чаушеску стремился сократить зависимость от других стран социалистического лагеря и активно налаживал контакты с Западом. Имидж коммуниста-реформатора обеспечил будущему диктатору поддержку населения.
Уже в середине 1960-х одной из главных забот Чаушеску стала ухудшающаяся демографическая ситуация. Вдохновившись опытом Советского Союза при Сталине, он решил, что рост рождаемости подстегнет развитие экономики. Молодое поколение обеспечило бы Румынию рабочей силой. К тому же выросшие при новом лидере дети получили бы идеологически «правильное» воспитание и, по задумке Чаушеску, были бы максимально лояльны власти. Чтобы реализовать эту программу, в 1966 году диктатор утвердил Декрет 770, запрещавший прерывать беременность женщинам младше 40, если они родили меньше четверых детей.
Средства контрацепции исчезли из открытой продажи, а всех румынок, которые теоретически могли стать матерями, обязали раз в месяц посещать гинеколога. Иногда осмотр устраивали прямо на рабочем месте женщины, чтобы застать ее врасплох. Если врачи устанавливали беременность, то пациентка должна была через положенный срок отчитаться о родах, иначе ее бы привлекли к ответственности за деятельность, противоречащую интересам государства.
«Плод — это собственность всего общества, — объяснял Чаушеску. — Каждый, кто сознательно не заводит детей, — это дезертир, предающий законы национальной преемственности».
Чаушеску преследовал цель — к концу XX века увеличить численность населения Румынии с 19 млн до 30 млн. В первые годы после внедрения Декрета 770 темпы рождаемости действительно выросли вдвое (с 1967 по 1971 год население выросло на шесть процентов), однако затем снова замедлились. Демографическая политика коммунистов вынуждала женщин прерывать беременность подпольно или самостоятельно, рискуя здоровьем, а порой и жизнью. В стране расцвел черный рынок контрацептивов, которые перекупщики и контрабандисты продавали с огромной наценкой.
Чаушеску ужесточил законодательство в том, что касалось демографии: в 1977-м все бездетные пары, независимо от пола и супружеского положения, обязали выплачивать ежемесячный налог. Теперь материнство считалось не возможностью женщины, а обязанностью перед государством и лидером партии. Врачей, проводивших нелегальные аборты, арестовывали и сажали в тюрьму на срок от двух до 10 лет. Женщин, обращавшихся за помощью, могли лишить свободы на два года. Аборты разрешались только женщинам старше 45 лет, жертвам изнасилований и тем, кто родил не менее пяти детей.
Одновременно ужесточался и сам режим. Диктатор решил по примеру правителя КНДР Ким Ир Сена не только увеличивать влияние партии на общество, но и внедрить культ самого себя. Даже приближенные к Чаушеску не могли ставить под сомнение его решения.
Одним из «побочных эффектов» тоталитарной демографической политики стал рост количества семей, в которых родители не могли обеспечить детям минимальный уровень социального благосостояния. Некоторые румыны из низших социальных слоев сдавали детей в муниципальные учреждения. Другие не проходили проверку органов опеки и были вынуждены отказываться от детей, даже если не хотели.
Но государство не обладало ресурсами, чтобы поддержать многодетные семьи, несмотря на заверения пропаганды. Точное количество детей, прошедших через приюты с середины 1960-х по конец 1980-х, неизвестно — в некоторых источниках говорится о 500 000 жертв режима. В 1989-м в государственных учреждениях содержалось 170 000 несовершеннолетних. Они превратились в «сопутствующий ущерб» амбиций Чаушеску. Некоторые родители обращались напрямую к президенту — они писали, что выполнили свой «патриотический долг», но теперь нуждаются в помощи властей, чтобы достойно растить и воспитывать детей. Государство ограничивалось минимальной поддержкой.
Довольно скоро стало ясно, что демографический бум — это не способ достичь процветания, а путь к экономической и социальной катастрофе. Но еще хуже было то, в каких условиях приходилось существовать главным жертвам провалившейся программы Чаушеску.
«В нас уничтожали людей, нас затыкали и унижали, — рассказал один из «детей Декрета» Даниел Рукарекану. — Наши личности растворялись. Эти места были бойнями для души. Как можно восстановиться после такого?»
Рукарекану никогда не знал отца — тот расстался с матерью еще до его рождения. Первые годы мать воспитывала Даниела с новым партнером, который часто избивал мальчика. Когда Рукарекану исполнилось шесть, он начал часто убегать из дома в городе Плоешти в 56 километрах к северу от Бухареста, но полицейские раз за разом возвращали его обратно.
Летом 1985-го учительница навестила мальчика, чтобы посмотреть, как он живет. Обстановка нищеты и упадка настолько шокировала женщину, что она обратилась в органы опеки, чтобы там позаботились о Даниеле. Его поместили в приют. В первый раз Рукарекану подвергся физическому насилию через несколько часов после приезда.
Что происходило с детьми в приютах
Прибывшая в Румынию в 1991 году британская активистка Джейн Николсон вспоминала, что обстановка в приютах скорее совпала с ее представлением о концлагерях, чем с тем, как должно было выглядеть учреждение по поддержке детей из неблагополучных семей.
Самых маленьких детей, попавших на попечение государства, отправляли в детские сады при Министерстве здравоохранения. По достижении трехлетнего возраста они подвергались сортировке. Их делили на три категории: «поддающихся лечению», «частично поддающихся лечению» и «дефектных». В последнюю категорию часто попадали дети с косоглазием, малокровием, заячьей губой — особенностями, которые не мешали бы им нормально жить и развиваться при условии заботы и внимания со стороны взрослых. Однако именно этим детям, которых распределяли по 26 действующим на территории страны приютам, приходилось тяжелее всего.
«Нас было так много, — вспоминал Исидор Рукель, попавший в категорию «дефектных» из-за деформации ноги, вызванной полиомиелитом. — После завтрака нас оставляли в пустой комнате, где мы просто слонялись от одной стены к другой. Некоторые плакали и даже били себя. Тогда на них надевали смирительные рубашки. После обеда повторялось все то же самое».
«Я видела много ужасных моментов, — призналась Кодрута Бурда, которая в конце 1980-х поступила на работу образовательным экспертом в приютах для «дефектных» детей. — Они не получали никакой поддержки, не могли ходить, говорить и самостоятельно питаться. Уборщицы не подпускали детей к столу, пока сами не забирали большую часть еды. Количество пайков строго контролировалось, поэтому некоторым детям приходилось делить ломтики сыра напополам, чтобы другие получили хоть что-то».
Многие дети, оказавшиеся в приютах Чаушеску, соглашались, что тяжелее всего им было переносить даже не установившуюся в подобных заведениях культуру насилия, а равнодушие персонала. Никому не было дела до их проблем, никто не улыбался им и не разговаривал с ними. Воспитанники часто оставались без света и отопления, врачам не разрешали консультироваться с иностранными коллегами, а медсестер направляли в учреждения без необходимой подготовки. Халатность вела к антисанитарии — например, иглы для уколов не стерилизовали необходимым образом, из-за чего в приютах распространялись инфекционные заболевания, включая ВИЧ.
Сотрудников предупреждали об инспекциях заранее: они одевали подопечных в приличную одежду, кормили досыта и объясняли, как отвечать на вопросы. В остальное время дети обходились бутербродами с тонкими полосками сыра и жидкой похлебкой, носили рваные майки и часто не имели ни одной пары обуви. В одной комнате спало примерно 40 человек. Если кто-то писался в постель, его заставляли принимать ванну вместе с испачканными простынями — иногда в ледяной воде.
«Никому не было дела до детей в приютах, — объяснил Даниел Рукарекану. — С ними можно было делать все, что угодно. Когда некоторые ребята умирали, никто не плакал. Я тоже не плакал — мне просто было страшно. Если это случилось с ними, то могло случиться и со мной. Я знал, что если я умру, никто тоже не будет плакать. Никто даже не вспомнит, что ты жил там. Но я так и не забыл этих ребят».
Распорядок напоминал тюрьму с той разницей, что вместо осужденных преступников объектами давления со стороны безжалостного дисциплинарного аппарата становились невинные дети. Дети почти не покидали одно здание — там они спали, питались, учились и мылись. Больше в их жизни не было ничего, и они почти никак не контактировали с внешним миром, хотя 80% воспитанников приютов при Чаушеску не были сиротами. У них оставались родители, которые часто переживали за детей, даже если государство считало, что они плохо выполняли обязанности.
Сотрудница Института по расследованию коммунистических преступлений Флорин Соар пришла к выводу, что от 15 000 до 20 000 детских смертей в румынских приютах с 1966 по 1989 год можно было избежать, если бы власти и сотрудники более ответственно относились к обязанностям. Исследователи проанализировали статистику в трех учреждениях для «дефектных» детей и заключили, что в 70% случаев причиной смерти подопечных становились не врожденные недуги, а заболевания, которые при должном уходе поддавались лечению, например пневмония.
«Мы зашли в темное, продуваемое всеми ветрами здание и обнаружили внутри детей, — вспоминала американский педиатр Джейн Аронсон, одна из первых иностранных специалисток, допущенных до приютов новым правительством в начале 1990-х. — Они были не по возрасту маленькими и выглядели странно, как тролли из сказок. Все грязные и плохо пахли. Мы открыли одну дверь и встретили популяцию «кретинов», страдавших от запущенного гипотиреоза (заболевание, проявляющееся в недостатке гормонов щитовидной железы). Я не знал, сколько им лет. Они были меньше метра ростом, но им могло быть больше 20. В других комнатах мы встретили подростков с физическими характеристиками семилетних детей и без вторичных половых признаков. Дети с генетическими отклонениями валялись в клетках. Такое не укладывалось в голове».
А вот как запомнил встречу с воспитанниками румынских приютов профессор педиатрии и нейронауки из Гарварда Чарльз Нельсон: «Я зашел в одно учреждение в Бухаресте. Маленький мальчик стоял прямо в прихожей и плакал. Он был очень расстроен и намочил штаны. Я спросил: «Что происходит с этим ребенком?» Сотрудница ответила: «Мать бросила его этим утром, и он ведет себя так весь день». Вот и все. Никто не утешил этого маленького мальчика и не обнял его».
Неотъемлемым аспектом приютов при Чаушеску стало физическое насилие: старшие дети избивали младших, а сотрудники — всех подопечных. Иногда они специально заставляли воспитанников избивать друг друга в качестве наказания за «недостаток дисциплины». Поступившая на работу в приют незадолго до революции Кодрута Бурда рассказывала, как однажды чуть не подралась с коллегой за то, что та применяла телесные наказания к девочке со слабым сердцем. Некоторые дети настолько тосковали по прикосновениям, которые не причиняли им боль, что цеплялись за каждого посетителя и не отпускали, пока их не отдирали силой.
Можно подумать, что с падением диктатуры закончился и кошмар для десятков тысяч малолетних румын, заточенных на тот момент в детских домах. Однако на стыке 1980-х и 1990-х, когда страна погрузилась в политический хаос, мало кому было дело до «беспризорников». Даже когда в Румынию стали допускать врачей, исследователей и журналистов, ситуация далеко не сразу изменилась в лучшую сторону. На протяжении 1990-х еще одно поколение пострадало от наследия тоталитарных установок и бюрократического произвола, нормализованных режимом Чаушеску.
Как жертвы Декрета пытаются вернуться к нормальной жизни
После разоблачительного репортажа Боба Грэма The Daily Mail удалось за полтора месяца собрать $ 2,5 млн на помощь румынских детям. Однако закупленная на эти средства гуманитарная помощь часто не доходила до нуждающихся: воспитательницы и чиновники продавали ее или присваивали предназначенные для воспитанников пайки и комплекты одежды.
Некоторым детям везло — многие европейские и американские супружеские пары, узнав о румынской социальной катастрофе, решались взять на воспитание ребенка из Румынии. Другим приходилось оставаться в приютах до совершеннолетия, несмотря на живых и дееспособных родителей.
«Впервые приехав в Румынию, мои приемные родители испытали шок от условий, в которых мы жили, — рассказала Александра Смарт, которую в 1990-м удочерили британцы. — Мама говорила о том, как там не было буквально никакого отопления и как нас мыли в ледяной воде. Мое тело было покрыто тонкими волосами, которые хоть как-то защищали меня от холода».
Не менее серьезными оказались психологические последствия, с которыми столкнулись жертвы Декрета Чаушеску. Вскоре после переезда в Англию к новой семье Александры пришли в гости румынские друзья, которые начали общаться с ней на родном языке. Знакомые звуки вызвали у девочки травматичные воспоминания, и она начала непроизвольно бить головой по каменному полу, чтобы заставить взрослых замолчать. С тех пор родители поняли, что к Александре лучше не обращаться по-румынски.
«Мама вспоминала, как однажды я упала с качелей и сильно ударилась головой, но не заплакала, — продолжает Смарт. — До тех пор я не знала, что плач — нормальная реакция на боль или горе».
У детей, которые провели несколько лет в муниципальных учреждениях, где недоедали, не получали внимания, не имели минимальных удобств и подвергались насилию, наблюдалось снижение мозговой активности в зонах, отвечавших за память, решение проблем и аргументацию. Их IQ оказался ниже, чем у ровесников, выросших в семьях, и понижался по мере взросления. Они хуже осваивали языки и страдали от нарушений моторики. К тому же у детей из приютов проявлялись признаки различных психических и эмоциональных расстройств. Чаще всего они страдали от депрессии и повышенной тревожности. Примерно у 40% бывших воспитанников во взрослом возрасте диагностировали нарушения психического состояния.
Другой серьезной трудностью для жертв румынских приютов стало отсутствие социальных навыков: они не понимали, как реагировать и что чувствовать в ответ на заботу, проявленную приемными родителями.
«Каждый раз, когда мы начинали ссориться, мне хотелось, чтобы кто-то из них сказал: «Мы никогда не хотели усыновлять тебя и теперь отправим обратно», — вспоминал Исидор Рукель, подросток усыновленной американской парой. — Но они так и не сказали этого. Я лучше реагировал на удары, чем на разговоры. В Америке у них есть «правила» и «последствия». Я ненавидел, когда мне говорили: «Давай это обсудим». В детстве я никогда не слышал фраз «ты особенный» или «ты наш мальчик». Потом, когда приемные родители говорят тебе что-то такое, ты думаешь: «Окей, как скажете, спасибо. Я даже не понимаю, что вы имеете в виду. Я не знаю, чего вы хотите от меня и что я должен делать».
Американский биолог-эволюционист Джон Медина в книге «Правила развития мозга вашего ребенка» отмечает, что поведение усыновленных румынских детей сильно отличалось в зависимости от того, в каком возрасте они поступили на воспитание к другим семьям. Если они покинули приют до четвертого месяца жизни, то ничем не отличались от детей из благополучных семей и росли без каких-либо отклонений в поведении. Те, кого усыновили после восьмого месяца жизни, часто страдали от неконтролируемой и беспричинной агрессии.
«Невозможность в определенном младенческом возрасте ощутить безопасность благодаря надежной привязанности со всей очевидностью нанесла колоссальный стресс системам их организма, — заключает Медина. — И этот стресс отражался на их поведении годы спустя. Их давным-давно забрали из приютов, но они так никогда и не стали по-настоящему свободными».
Для Исидора Рукеля поворотным моментом в восприятии прошлого стало возвращение в Румынию и встреча с биологическими родственниками. Для других жертв Декрета главным способом нормализовать взрослую жизнь стала борьба за восстановление справедливости. Например, Даниел Рукарекану с другими бывшими воспитанниками основал ассоциацию Federeii, которая требует от властей признать систематические и институализированные преступления против примерно 500 000 детей. Кроме того, бывшие воспитанники борются за сокращение детских домов и улучшение условий в них.
«Люди по-прежнему отдают детей в приюты, потому что это считалось нормой при Чаушеску», — отмечает выросший в одном из таких учреждений правозащитник Висинел Балан.
«Как мы можем улучшить систему заботы о детях, если мы до сих пор не готовы расследовать произошедшее в прошлом? — рассуждает Рукарекану. — Нужно сначала разобраться со своим мусором».
Даже сейчас многие сотрудники приютов и административных учреждений эпохи Чаушеску не признают, что их действия вредили детям.
«Мы не нуждались ни в каких специалистах, потому что этих детей признавали неизлечимыми, — рассказал журналистам бывший руководитель одного из государственных учреждений. — Зачем тратить время на специалиста с человеком, который не поддается лечению? Там везде были безумные, неизлечимые дети. Они все ломали и пачкали. Мы занимались сизифовым трудом, меняя им одежду и постельное белье. Они раздевались и стояли голые посреди комнаты, как маленькие обезьянки».
Еще одной серьезной проблемой остается низкая доступность абортов. Консервативные и религиозные организации выступают против сексуального образования для подростков, а также призывают ограничить возможность прерывания беременности. Правозащитники опасаются, что подобные тенденции могут привести к повторению истории, несмотря на падение коммунизма более 30 лет назад.
Некоторые бывшие воспитанники завели семьи, научились чувствовать и реагировать на проявления эмоции со стороны близких. Другие даже спустя много лет после освобождения психологически оставались в мрачных домах, где ничто не защищало их от сквозняков и жестокости взрослых. Их объединяло одно: опыт пребывания в приютах сформировал их личности и по-прежнему влияет на них сейчас, даже если они ведут нормальную жизнь и кажутся совершенно обычными людьми.
«Не проходит ни одного дня, чтобы я не думал о том, через что прошел, — признался Рукарекану, который сейчас воспитывает двоих сыновей. — Легко навредить людям, повторить то зло, которое причинили тебе другие. Я черпаю силу в своем первом дне в приюте, когда меня избили. Тогда я сказал себе, что не хочу быть как они. У меня в голове проносится столько плохих вещей, но я стараюсь контролировать их. Иногда у меня не получается, и я думаю о них вечером, перед тем как уснуть».