Охота на ведьм и поиски козла отпущения: как работают механизмы коллективного насилия
Свои и чужие: как нейробиология объясняет дегуманизацию
Способность к эмпатии — одно из важнейших объединяющих качеств, которым наделен человек. Благодаря эмпатии мы можем разглядеть в другом человека, который переживает и чувствует то же, что и мы сами. Но иногда в силу вступает обратный механизм — дегуманизация или расчеловечивание.
На месте другого человека возникает некий иной субъект — с неопределенными границами, всегда враждебный и угрожающий. Такой субъект опасен и несет в себе порой неясную, несформулированную, но всегда всеобщую угрозу. Эта угроза дополнительно подпитывается представлением о том, что такой субъект не может быть в полной степени человеком. Следовательно, он не заслуживает того, чтобы с ним обращались, как с человеком.
В контексте подобной оптики, разделяющей людей на своих и чужих, рождаются коллективные гонения, организованное насилие и оправдание насильственных действий.
«Для понимания истории человечества огромное значение имеют такие концепции, как «свои» и «чужие»», — замечает нейробиолог Дэвид Иглмен. Акты организованного насилия одних сообществ над другими постоянно случаются на протяжении всей истории человечества. Нередко оказывается, что угнетаемые группы не представляют никакой реальной опасности или же их опасность сильно преувеличена. Тем не менее эти группы последовательно уничтожают, обвиняя в самых страшных преступлениях.
Иглмен рассказывает историю боснийского мусульманина по имени Хасан Нуханович, который пережил резню в Сребренице в 1995 году. Этот эпизод Боснийской войны признан геноцидом, став самым масштабным массовым убийством в Европе после окончания Второй мировой войны. Как переводчику, Хасану было позволено остаться в лагере ООН, где искали укрытия боснийские мусульмане. Другим беженцам не позволили остаться, они были выдворены из лагеря на верную смерть. Мать, отец и брат Хасана погибли.
Хасан Нуханович задает неразрешимый и страшный вопрос: как одна группа людей могла пытать и убивать другую, тогда как на протяжении десятилетий они жили в мире рядом друг с другом? Хасан заключает: «Есть универсальные ценности, и они очень простые: не убий. В апреле 1992 года это «не убий» внезапно исчезло и превратилось в «иди и убивай».
Дэвид Иглмен описывает эксперимент, как реагируют человеческий мозг на боль другого, которого можно идентифицировать как чужака. Испытуемым показывается ряд изображений. В их числе фотографии рук, которые протыкают иглой от шприца. Изображения сопровождали подписи, кому эти руки принадлежат: христианину, иудею, атеисту, мусульманину, индуисту или сайентологу. В среднем мозг демонстрировал более сильную сочувственную реакцию на боль «своего» и менее сильную на боль «чужака».
Однако для совершения акта насилия недостаточно просто менее сочувственно относиться к другому — другой должен перестать существовать в нашем сознании как человек.
Нейробиолог Ласана Харрис показывал добровольцам фотографии представителей разных социальных групп, это могли быть бездомные или люди, страдающие от зависимостей. Харрис обнаружил, что мозг испытуемых реагирует на изображения бездомного так, как будто это не человек, а неодушевленный предмет. Подобную реакцию можно рассматривать как своего рода защиту, которую выстраивает наш мозг, не позволяя испытывать чувство вины, когда мы видим человека в беде, но ничего не предпринимаем.
Но обратная сторона подобной дегуманизирующей реакции подразумевает легитимацию насилия.
Философ коллективного насилия
Насилие всегда было предметом рефлексии в контексте культуры, которая порой стремилась обнаружить факты насилия, сделать их видимыми, но, с другой стороны, скрывала и маскировала насилие. Французский философ Рене Жирар (1923–2015) посвятил всю свою жизнь изучению феномена коллективного насилия, а также вопросу, почему культура вновь и вновь воспроизводит в различных формах акты насилия, хотя часто пытается скрыть их.
«Можно утверждать, что заметное место в нашей культуре таких терминов, как «козел отпущения», «жертвоприношение», «социальное заражение» и, безусловно, «мимесис», — заслуга Жирара» — пишет Синтия Л. Хэвен, друг и биограф философа.
Рене Жирар умер в возрасте 91 года в 2015 году. Будучи студентом, он застал Вторую мировую войну в Париже. После уехал в Америку, где преподавал и разрабатывал свои основные теории, посвященные мимесису и коллективному насилию. Идеи Жирара вызывали раздражение консервативно настроенного философского сообщества, но привлекали огромное количество последователей. Его работы не абстрактные исследования, касающиеся насилия, они взывают к практике. Научившись распознавать скрытое насилие «по Жирару», уже невозможно его не замечать и оправдывать. «Пламя, разожженное его трудами, — вовсе не страстная любовь к древней Месопотамии, древнегреческим текстам или горстке его любимых писателей. Нет, его исследования — приглашение к тому, чтобы вы подожгли стул, на котором сидите», — пишет Хэвен в биографии Жирара.
Самые известные работы Рене Жирара, посвященные коллективному насилию, — книга «Насилие и священное» (1972 год) и «Козел отпущения», вышедший спустя 10 лет. Именно в «Козле отпущения» выкристаллизовались основные методы распознавания скрытых механизмов насилия. Жирар исследует исторические тексты, которые он называет «текстами гонений», подразумевая «сообщения о реальном насилии, часто коллективном, составленные в перспективе гонителей и подверженные, вследствие этого, характерным искажениям». «Характерные искажения», присутствующие в текстах гонений, часто преподносят акты насилия в завуалированной форме, но насилие в таких текстах всегда оправданно.
Жирар изучает исключительно коллективные гонения или же с коллективной поддержкой: «Под коллективными гонениями я понимаю акты насилия, совершенные непосредственно смертоубийственными толпами, подобно избиению евреев во время Черной чумы. Под гонениями с коллективной поддержкой я понимаю акты насилия вроде охоты на ведьм — легальные по форме, но как правило подстрекаемые возбужденным общественным мнением».
Причины и жертвы коллективного насилия
Коллективные гонения неизменно отличает несколько стереотипов. Жирар выделяет три гонительских стереотипа — масштабный социальный кризис, преступление особого типа, виктимность жертв гонений.
Первый гонительский стереотип — масштабный социальный кризис. Коллективное насилие не возникает стихийно. Как правило, ему сопутствует общественный кризис, причины которого могут быть как внешними — эпидемии, природные катастрофы, так и внутренними — политическими и религиозными. Спровоцированный ими кризис воспринимается как «радикальная утрата социального порядка, гибель норм и «различий», задающих культурные категории».
Второй гонительский стереотип — преступление против неприкосновенных. Вне зависимости от причин кризис в первую очередь социальный, и люди склонны объяснять его социальными и, как пишет Жирар, моральными причинами. Однако обвинять в кризисе все общество — непродуктивный путь, поэтому обвинения перекладываются на индивидов или малые социальные группы. Выбор виновных в кризисе также неслучаен, их отличают следующие гонительские стереотипы.
Подозреваемые обвиняются в совершениях преступлений особого типа, это «преступления, посягающие на самых неприкосновенных — либо для всех членов социума, либо для данного индивида — особ: на короля, на отца, то есть на символы верховной власти, а иногда — как в библейских, так и в современных обществах, — на существ самых слабых и безоружных, особенно на маленьких детей».
29 августа 2018 году в маленьком городе Акатлан в центральной Мексике толпа избила и сожгла двоих мужчин. Альберто Флореса и его племянника заметили у здания начальной школы в соседнем поселении и обвинили в похищении детей.
Ничем не обоснованные слухи о похищениях уже некоторое время распространялись через массовые рассылки в WhatsApp. Толпа образовалась стихийно, зачинщик линчевания вел онлайн-трансляцию и призывал горожан расправиться с «похитителями», другие участники коллективного насилия звонили в колокола и собирали деньги на бензин. Полицейские не смогли ничего сделать, чтобы остановить убийство.
Это жуткое преступление показывает, как вспыхивают очаги коллективного насилия в регионе, переживающем социальный кризис, который в том числе связан с безработицей и низким уровнем жизни.
В 1830 году в Российской империи началась эпидемия холеры. Карантинные ограничения вызвали резкий протест, который сопровождался пугающими гипертрофированными слухами, в том числе о том, что людей хоронят заживо, а некие отравители распространяют заразу . Во многих городах прошли всплески коллективного насилия. Толпы людей убивали врачей, громили аптеки и холерные больницы, избивали и убивали чиновников и полицейских.
Среди других стереотипных обвинений Жирар выделяет также сексуальные и религиозные преступления. То есть те, которые посягают на самые основы культуры и направлены против семейных и иерархических различий, составляющих основы социального порядка.
Такие случаи нередко наблюдаются во время процессов над ведьмами: Так, в 1324 году в Ирландии была отлучена от церкви и сожжена заживо Петронилла де Митс. Она была служанкой Алисы Кителер, которой было предъявлено обвинении в отречении от церкви, сексуальных связях с демонами и жертвоприношениях. Алиса Кителер уехала в Англию, вместо нее схватили ее служанку. Под пытками она подтвердила все обвинения.
Козел отпущения: кто становится жертвой
Третий гонительский стереотип — виктимность. Гонители могут выбирать своих жертв совершенно произвольно. Но чаще всего они руководствуются определенными стереотипами, которые делают группу людей или же даже одного человека «особенно удобогонимым» — виктимным. Так, этнические и религиозные меньшинства очень часто становятся жертвами организованного насилия.
Есть и другие критерии, нередко заключающие в себе противоположности. Особенно виктимным можно считать человека, отличного от большинства ментально или физически. В равной степени физические увечья или неординарная красота может стать поводом для того, чтобы человек подвергся гонениям. Признаками виктимности наделены люди из наиболее уязвимых социальных групп, но также и из наиболее привилегированных. Красота и уродство, бедность и богатство, расовые, национальные и религиозные отличия могут оказаться триггерами, которые запускают механизм гонений.
В 1955 году в США в штате Миссисипи был убит 14-летний мальчик, афроамериканец по имени Эмметт Тилл. Он приехал в Миссисипи из Чикаго навестить своих родственников. Тилл зашел в магазин купить жевательную резинку, в том момент за прилавком была белая женщина Кэролайн Брайант, жена владельца. Есть версия, что Тилл присвистнул во время разговора с ней, что могло иметь сексуальную подоплеку. Сама Брайант уверяла, что Тилл схватил ее за руку, позднее она отказалась от своих слов.
Муж Брайант и его сводный брат похитили Тилла, избили его, выкололи ему глаз и убили выстрелом в голову. Тело они бросили в реку Таллахатчи, где его нашли спустя три дня. Суд присяжных оправдал убийц. У Эмметта Тилла обнаруживается сразу несколько признаков виктимности. Помимо того, что он был чернокожим, он был чужаком для Глубокого Юга, приезжим, не вполне понимавшим всю специфику взаимодействия между темнокожим и белым населением. Согласно Жирару, само обвинение в сексуализированных домогательствах стереотипно для коллективного насилия.
Кроме того, Эмметт был подростком, в сущности еще ребенком. Это обстоятельство кажется важным на фоне отмены расовой сегрегации в школах по решению Верховного суда США в 1954 году. Это решение привело к обострению социального напряжения, связанного с расовой дискриминацией.
Страх перед обезразличенностью
На первый взгляд все выглядит просто: жертва выбирается по принципу отличия от большинства. Однако, как пишет Жирар, «гонители одержимы ненавистью не к различию, а к его невыразимой противоположности, к обезразличенности». Обезразличенность, то есть стирание социальных и культурных различий, может быть вызвана любым глобальным бедствием, а бедствие так или иначе всеми переживается однозначно, что и стирает различия. Обезразличенность — следствие кризиса, а для общества обезразличенность это сигнал: ты в опасности.
Страх перед обезразличенностью мобилизует общество на коллективные гонения против тех, кого обвинить в кризисе проще всего. Обладающие свойствами виктимности индивиды и сообщества подвергаются различным гонениям и уничтожаются вплоть до того момента, пока кризис вследствие внутренних или внешних причин не исчерпывает себя.
Последние жертвы перед окончанием кризиса часто становятся в определенном смысле священными: гонители убеждаются, что они выбрали «правильного» врага, столь могущественного и опасного, что его существование спровоцировало кризис, а его смерть — остановила.
Пропаганда как инструмент коллективного насилия
Вуковарская резня — один из жесточайших эпизодов югославских войн, развернувшихся в Хорватии. 18 ноября 1991 года сербская армия вошла в город Вуковар. 20 ноября раненых хорватских военных, а также мирных жителей, которые находились в вуковарской больнице, вывезли в лагерь для военнопленных, организованный на месте свинофермы Овчары в пяти километрах от города. Там, по разным данным, было убито от 255 до 264 человек.
Этот акт организованного насилия сопровождался историей, которая занимает свое место среди многочисленных пропагандистских материалов югославских войн.
20 ноября 1991 года, спустя два дня после окончания битвы за Вуковар, агентство Reuters сообщило, что во время сражения организованно убили сербских детей. Свидетельства Reuters предоставил местный внештатный фотограф агентства Горан Микич. Он рассказал, что видел тела 41 ребенка в возрасте от пяти до семи лет. По его словам, дети были убиты хорватскими военными. На следующий день новость отозвали, поскольку Микич признался, что не видел тел убитых детей. Однако новость попала в сербские газеты, где ее использовали как доказательство необходимости защиты сербского населения в Хорватии.
В 1998 году на международных судебных процессах над бывшим президентом Сербии Слободаном Милошевичем и градоначальником Вуковара Славко Докмановичем заведующая вуковарской больницой Весна Босанац давала свидетельские показания. Босанац утверждала, что заметка о детях, убитых хорватскими военными, была обнародована намеренно, чтобы вызвать волну насилия со стороны сербских военных.
Эта чудовищная история хорошо иллюстрирует тезисы Жирара.
Распад социалистической Югославии, начавшийся в 1991 году, ознаменовал тяжелейший социальный и культурный кризис — присутствует первый гонительский стереотип. Чтобы оправдать террор против хорватов, режиму Милошевича было необходимо их расчеловечить. Так родилась история с убитыми детьми, в которой присутствует второй гонительский стереотип: особый тип преступления, покушающийся на самые основания культуры.
Что касается третьего стереотипа — виктимности, можно предполагать, что народы Югославии друг для друга с легкостью наделялись соответствующими признаками, как минимум по причине религиозных и конфессиональных различий.
Страх перед обезразличенностью для югославов, столь близких друг к другу в социокультурном отношении, просматривается особенно отчетливо на протяжении всей истории распада Югославии.
Благодаря философской оптике Рене Жирара становится понятным, как работают механизмы коллективного насилия — явного и неявного. Стереотипные обвинения, порождающие волны организованного насилия и расчеловечивающие целые сообщества, в последнее время встречаются все чаще.
Однако Жирар также показывает в своих работах, что порочный круг может быть разорван, если мы назовем всех своими именами: гонителей — гонителями, жертв — жертвами. «Козел отпущения» — исследование не только того, как работает коллективное насилие, но также напоминание о том, что насилие никогда не может быть оправдано.
Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора.