Рыцарь гена: как ученый Николай Вавилов хотел накормить весь мир и умер от голода
Удостоив Лысенко (Агроном Трофим Лысенко отвергал менделевскую генетику и теорию естественного отбора в пользу лженаучных идей. — Forbes Life) похвалы в переполненном зале заседаний Большого Кремлевского дворца перед делегатами от колхозного крестьянства и полеводами, Сталин обозначил новую, разрушительную эпоху в истории советской биологии. Торжествующий Лысенко не замедлил заявить о серии новых достижений в растениеводстве. Каждое очередное открытие было сомнительнее предыдущего, но было тщательно оформлено как научная работа, неразрывно связанная с практикой и подчеркнуто соответствующая сталинскому требованию быстрых результатов.
Вместе с лидером поддержали лысенкоизм и руководители сельского хозяйства. Нарком Яковлев превозносил Лысенко, говоря, что тот «практик, открывший своей яровизацией растений новую главу в жизни сельскохозяйственной науки, к голосу которого теперь прислушивается весь агрономический мир не только у нас, но и за границей...» и что такие люди, как Лысенко, «станут костяком настоящего большевистского аппарата».
Вавилов вначале никак не проявлял своего отношения. Не в его характере было обострять ситуацию научной перепалкой, но даже если бы он захотел, ставки были уже гораздо выше. Критиковать притязания Лысенко во время падения советского сельхозпроизводства для генетика было в лучшем случае непатриотично, а в худшем — тянуло на экономический саботаж. Лысенко же подливал масла в огонь подозрительности. Его речи были постоянно полны ссылок на происки «буржуазных ученых», «саботажников» и «классовых врагов».
В речи Лысенко в Кремле перед колхозниками-ударниками больше всего аплодисментов и восклицание Сталина заслужила не новость о достижениях в производстве продовольственных культур, а выпад против буржуазной науки. «Основное содержание буржуазной науки заключается в наблюдении и объяснении явлений», — сказал он, тогда как социалистическая наука была «направлена на то, чтобы переделывать животный и растительный мир на пользу социалистического строительства».
Лысенко был зажигательным оратором, который знал аудиторию. «Товарищи, ведь вредители-кулаки встречаются не только в вашей колхозной жизни. <...>...Не менее опасны они, не менее они закляты и для науки. <...> Товарищи, разве не было и нет классовой борьбы на фронте яровизации? <...> Было такое дело... вместо того, чтобы помогать колхозникам, — делали вредительское дело. И в ученом мире, и не в ученом мире, а классовый враг — всегда враг, ученый он или нет».
Речи для Лысенко писал его язвительный политический опекун Исаак Презент, но зачитывал их Лысенко мастерски. Он отлично знал, когда и чем захватить внимание Сталина. Решение проблем советского народного хозяйства обеспечат колхозный строй и «массы колхозников», а не «некоторые профессора», уверял Лысенко. Практические решения, такие как его собственная яровизация, и инициатива обычных, плохо образованных колхозников, таких как он сам, даст колхозному крестьянству шанс проявить себя. Извиняясь за недостаток знаний, Лысенко завершил выступление в Кремле, подчеркнув разницу между самим собой и учеными-теоретиками. Он не писатель, он не оратор, заявил он скромно: «...я только яровизатор». Именно в этот момент Сталин вскочил с места и выкрикнул свое одобрение, а кремлевская аудитория разразилась бурными аплодисментами.
Николай Иванович присутствовал в кремлевском зале, но промолчал, не желая идти на конфликт из-за ошибок Лысенко, даже когда на них указывали близкие ему коллеги.
По приглашению Вавилова английский специалист по селекции хлопчатника Сидней К. Харланд провел в России почти четыре месяца. Николай Иванович свозил его в длительную поездку по опытным станциям, включая Одесскую.
Харланд позже вспоминал: «Я взял почти трехчасовое интервью у Лысенко. И обнаружил, что он совершенно не знал элементарных принципов генетики и физиологии растений... Я могу честно и откровенно сказать, что говорить с Лысенко было все равно что пытаться объяснить дифференциальные исчисления человеку, который не знает таблицу умножения. Короче, по-моему, он был из тех биологов, кто толчет воду в ступе».
Харланд счел, что Вавилов «более чем терпим» к недостаткам Лысенко. Николай Иванович придавал значение тому, что раньше никто в достаточной степени не изучал влияние окружающей среды и что положения классической генетики необходимо пересмотреть с учетом факторов внешней среды, а «молодежь вроде Лысенко, которые “ходят верою, а не видением”, могут что-нибудь да открыть. Он может даже открыть, как растить бананы в Москве».
Вавилов сказал, что «Лысенко был разновидностью бунтовщика» и что весь прогресс в мире делался бунтарями, так что пусть себе Лысенко работает. Вреда не будет, а польза может быть.
Некоторые могут критиковать Вавилова за то, что он потакал Лысенко; другие сочтут его позицию благоразумной. К тому же были примеры того, как те, кто пошел наперекор Лысенко, дорого за это заплатили. В 1932 году Лысенко приехал на Одесскую опытную станцию, директором которой был коллега Вавилова Андрей Афанасьевич Сапегин. Сапегин выделил Лысенко собственную лабораторию и предоставил ему свободу экспериментировать с методами яровизации, но настаивал на том, что все разведение будет проходить согласно генетике Менделя. Сапегин требовал от сотрудников знания генетической теории. Они были обязаны читать научную литературу. Лысенко просто отказался. «Лучше знать меньше, но только то, что необходимо для практической работы сегодня и в ближайшем будущем», — не раз говорил Лысенко.
У Сапегина возникли естественные подозрения насчет Лысенко. После уборки урожая Сапегин заметил несколько необмолоченных снопов пшеницы на делянках Лысенко. Он подумал, что это ошибка или халатность, но потом обнаружил, что брошенные снопы нарочно не убрали как раз с контрольных участков. «Забывая» взвесить зерно с контрольных посевов, сотрудники Лысенко могли завысить относительную урожайность экспериментальных сортов. Сапегин рассердился и поставил Лысенко на вид перед всем коллективом. Некоторое время спустя Сапегина арестовали как «вредителя». Его посадили на два года, а после тюрьмы не позволили вернуться в Одессу. Вавилов нашел ему работу в Институте генетики в Москве.
У Вавилова был свой способ обхождения с «молодым бунтарем» Лысенко. Он рекомендовал его на соискание нескольких научных премий и предложил его кандидатуру на выборах в члены-корреспонденты Академии наук СССР. Коллеги Вавилова были в ужасе, но ВКП(б), которая полностью контролировала Академию, уже поддерживала Лысенко и обеспечила избрание «народного академика».
Звезда Лысенко восходила, а к Вавилову власти относились все прохладнее. Официальное неодобрение его работы началось с отмены празднования юбилея Института. Правительство уже открыто выражало недовольство тем, что вавиловская ВАСХНИЛ «не выполнила основную возложенную на нее задачу». После всех обещаний кризис в сельском хозяйстве и науке продолжался. Но самое убийственное обличение Вавилова было направлено Сталину лично.
Два заметных члена партии — недавно назначенный вицепрезидентом ВАСХНИЛ Александр Бондаренко и парторг ВАСХНИЛ С. Климов — направили Сталину докладную записку с грифом «Секретно». Они считали своим «долгом большевиков» довести до сведения Сталина, что после отмены празднования юбилея Института Вавилов стал «особенно враждебным». Он «горой стоит за вредителей» и окружен «постоянно самой подозрительной публикой». Как президент Академии он представляет «отрицательную величину», появляется лишь «в торжественных случаях» и предпочитает возить иностранцев в турне по СССР по полгода, вместо того чтобы заниматься делами Академии. Он «всюду твердит о своем стремлении в Индию, Персию, Китай — куда угодно за границу», что доказывает его желание быть «подальше от СССР».
В этой резкой оценке была доля правды. Вавилов действительно предпочитал научные экспедиции административной работе, и ему нравилось брать в поездки исследователей из других стран. Он узнал от них много полезного; они присылали ему семена для мировой коллекции растений. Но авторы доноса этим не ограничились.
Их возмущало нежелание Вавилова допускать проверки выполнения планов и научных кадров в своем Институте, призванные разоблачить «двурушников-предателей, участников бывшей контрреволюционной троцкистско-зиновьевской оппозиции и выявить наличие значительной засоренности институтов классово-враждебными элементами».
Вавилов настаивал, что профессоров Института надо оставить в покое, дать им возможность работать, а не подвергать их инспекциям назойливых чиновников: «Академик Вавилов постоянно и публично заявляет, что всякая проверка работы высококвалифицированных научных работников является попросту оскорбительной и “лично для него неприемлемой”». Это было «сопротивление» — часть классовой борьбы. Ее целью было защитить «старых ученых» и сдержать новую партийную прослойку выдвиженцев, которая «продолжает оставаться количественно слабой и в научном отношении молодой».
Сталин сделал пометки на полях доноса, подчеркнул карандашом обвинения во «вредительстве» и «классовой борьбе», а также слова об озабоченности по поводу проверок лабораторий и передал письмо в Политбюро.
Через несколько недель ВАСХНИЛ была реорганизована, а Вавилов понижен в должности до вице-президента. В каком-то смысле он был рад, что у него будет меньше административных обязанностей. Но уменьшилась и его научная опора — вместо ста одиннадцати научно-исследовательских институтов и трехсот опытных станций в ведении ВАСХНИЛ остались только двенадцать основных НИИ. Государство также ужесточило политический контроль над сельхозакадемией. На должности президента ВАСХНИЛ и ученого секретаря поставили не деятелей науки, а бюрократов; девять из пятидесяти академиков были ранее утверждены Академией наук, а сорок один академик — назначен Наркомземом.
Лысенко опять воспользовался моментом. В его речах и публикациях зазвучала острая критика генетики. Он уже год как повторял, что генетики недооценивают роль окружающей среды. Теперь он стал отвергать основной постулат генетики (гены передаются без изменений от одного поколения к другому) ради своей собственной теории: генетическое строение организма подвержено постоянным изменениям под влиянием окружающей среды. По сути, он теперь поддерживал старые идеи XIX века, идеи Ламарка о наследовании приобретенных признаков. И это оказалось вполне политически допустимо, поскольку Сталин уже давно был убежденным сторонником теории Ламарка.
В поддержку неоламаркистского подхода Лысенко и Презент опубликовали совместную работу о разведении растений на основе новой теории о том, что однолетние растения развиваются стадийно, эти стадии последовательно сменяют друг друга и каждой из них требуются свои особенные внешние условия. Предыдущая публикация Лысенко на тему «теории стадийного развития» содержала рациональные элементы и получила одобрение многих ученых. Но Лысенко развил свою теорию, утверждая, что, изменяя условия (температуру и воздействие света) на конкретных стадиях, можно изменить генетическое строение семян и всего за одно поколение превратить позднеспелые сорта в скороспелые, и наоборот.
Используя теплицы для ускорения роста, за год, по его словам, можно достичь четвертого поколения таких растений. Согласно Лысенко, семеноводам оставалось только отобрать среди потомства то растение, которое созрело раньше других, а все остальные выбросить.
Предложения Лысенко звучали как бессмыслица для генетиков, которые наблюдали, как расщеплялись доминантные и рецессивные гены растений при скрещивании. Согласно законам Менделя, ситуация гораздо сложнее. Стабильные (нерасщепляющиеся) скороспелые сорта появляются только через несколько поколений. Тем не менее Вавилов воздержался от прямой критики, сделав скидку на то, что он охарактеризовал как «психологическая» ситуация в Одессе, и на «нервозность» Лысенко. Нелегко было найти способ противостоять энтузиазму молодости.
Но и у Вавилова запас терпения подходил к концу. Теперь Лысенко уверился в том, что из года в год все сорта растений деградируют и что способ остановить вырождение и обновить сорта — это внутрисортовое или межсортовое скрещивание — перекрестное опыление. Эта идея, как указал Вавилов, шла вразрез со всеми нормами традиционного семеноводства. Если семеновод вывел хороший сорт, то ему меньше всего хотелось разрушить генофонд смешением с другим сортом при переопылении. Семеноводческие хозяйства не зря хранили свои элитные сорта отдельно. Но Лысенко просто декларировал, абсолютно бездоказательно, что его идея правильна, а все остальные непригодны.
Своей демагогией он полностью отвергал весь опыт отцов-основателей генетики — англичанина Уильяма Бэтсона и американца Томаса Ханта Моргана. Но Лысенко нуждался в авторитетной личности, чье имя придало бы вес его новым методам. Он ухватился за «богатейшее научное наследство И. В. Мичурина, величайшего генетика», чью важную работу якобы упустили из виду. Вместо того чтобы «освоить» мичуринское наследство, возмущался Лысенко, растениеводы интересовались только «тем, сколько прочтено иностранных книжек».
Правительство приняло сторону Лысенко. Вячеслав Молотов, бывший в то время председателем Совета народных комиссаров СССР, то есть формальным главой правительства, открыто раскритиковал Вавилова за растрату государственных средств в экспедициях: «...От того, что эта коллекция [мировая коллекция семян. — П. П.] хранится в шкафах института, практикам... не легче». Молотов, напротив, высоко оценил «блестящую» работу Лысенко. «Не странен ли тот факт, — писал он в передовой статье главного журнала, посвященного земледелию, — что ряд ученых еще не оказывает необходимой активной поддержки... Лысенко?»
Лысенко на очередном совещании передовиков сельского хозяйства накинулся на «работников науки, которые спорят о неправильности [его] методов» и «работают просто впустую». «А кто именно, почему без фамилий?» — спросил нарком Яковлев. Лысенко назвал поименно троих коллег Вавилова: проф. Карпеченко, проф. Лепин, проф. Жебрак. И затем прибавил имя Вавилова: «Николай Иванович Вавилов в недавно выпущенной работе “Научные основы селекции”, соглашаясь с рядом выдвигаемых нами положений, также не соглашается с основным нашим принципом браковки в селекционном процессе».
На следующий день «Правда» объявила о награждении Лысенко высшей наградой СССР — орденом Ленина. Теперь в советской биологии было две официальные доктрины: генетика Менделя и неоламаркизм Лысенко. Началась борьба за превосходство.