Во все тяжкие: как традиционная маскулинность приводит к ранней мужской смертности

Что убивает мужчин? Многое. Мужчины умирают раньше женщин. 

Я был на конференции «Проблема гендера и мужское здоровье»; зал быстро наполнился, и я решил посчитать, сколько пришло мужчин: семь. Семь с половиной, если учесть меня. Множество женщин вовлечены в решение мужских проблем, но мужиков как-то мало. Странно. Или, наоборот, совсем не странно. Мужчины продолжают жить как ни в чем не бывало, они сидят перед теликом, пока их дом горит, потому что отвечают за пульт и не дадут ему пропасть. 

Вероника Магар из Всемирной организации здравоохранения рассказывала нам, почему рожденные в 2008 году мальчики в среднем доживут до 68,6 лет, а девочки — до 73,1. Нет никаких биологических причин у ранней мужской смертности, говорит она: проблема в традиционной маскулинности. Во всем мире смертность от туберкулеза среди мужчин выше, чем среди женщин, в два раза, и объясняется это тем, что мужчины не обращаются вовремя за помощью. Они долго терпят, а потом умирают. В автомобильных авариях мужчины погибают чаще, потому что чаще совершают рискованные маневры. По той же причине табак, алкоголь и наркотики убивают больше мужчин, к тому же это мужской способ справляться с проблемой. 

А кого убивают мужчины? Много кого.

Друг друга. В 2019 году 79% жертв убийств были мужчинами. Женщин. 36% убийств в Великобритании в 2019 году. И цифры растут.

Самих себя. 75% самоубийств в Великобритании. Цифры растут.

И во всех случаях наблюдается зависимость: чем ниже социальное положение, тем хуже показатели.

Почему мужчины более склонны к насилию, чем женщины? 

Мы прирожденные убийцы? Хотя гнев — один из немногих социально приемлемых способов выражения эмоций, насилие само по себе противно природе. Насильственные действия совершаются в слепом порыве ярости либо в борьбе за власть или ее сохранение, но без них можно обойтись. Есть другие способы одержать победу — например, остроумие или хороший костюм. Насилие и власть — это не природные явления, писала философ Ханна Арендт в 1960-х годах: «Это манифестация жизненного процесса; они принадлежат к политической сфере человеческих занятий, “человечность” которых гарантирована способностью действовать, возможностью начать что-то новое». Другими словами, насилие (и его соратник — власть) не относится к области природы — как потребность в сексе или в еде, а возникает вследствие взаимоотношений людей и их стремления к переменам. Я не пытаюсь смягчить ситуацию, говоря, что насилие зависит от того, кто, где и когда его применяет. Не следует из этого и другое утверждение: мол, если ты человек — и даже мужчина! — то ты склонен к насилию. Ты способен к нему, но, обходясь без него, не окажешься на улице в поисках коробки для ночлега. 

Возможно, насилие и не свойственно мужчине от природы, но оно является старинным способом подтвердить, что он мужчина. Или, напротив, выставить его не вполне мужчиной. 

Люди мира влияли на историю не меньше, чем люди войны. Но, в зависимости от исторических событий, они могли бы повести себя и иным образом. Действительно, при внимательном рассмотрении реальность зачастую оказывается весьма мутной. Барак Обама, благородный, умный мужчина, возглавлявший Америку в относительно стабильный период ее истории (особенно если сравнить с тем, что стало потом), первым применил военные дроны и в 2016 году сбросил 26 171 бомбу на семь разных стран. В определенных обстоятельствах каждый может выбрать своим инструментом насилие, и часто — намного чаще, чем хотелось бы, — мы вынуждены его применять. Слово «насилие» пахнет злом — и не без причины, ведь мы помним войны, пытки и терроризм, освещаемые ежедневно в новостях, — но насилие также используется как ответ на угнетения, как протест против коррупции, как требование политических перемен или просто для обороны от бандитов, ломящихся в дверь. Следовательно, полностью избегать насилия не стоит — однако я не говорю о полицейском насилии против невинных черных и о насилии в отношении геев, женщин и детей со стороны Исламского государства. Иногда нам необходимо подняться на борьбу с несправедливостью и террором. 

Но что насчет насилия, которое совершается на каждой улице? Если все люди способны к насилию, почему, по данным ВОЗ, именно мужчины ответственны за 96% убийств? 

Чтобы понять, как мужчины связаны с насилием, можно посмотреть на его проявления среди тех, кто облечен властью, и тех, кто ее полностью лишен. Тем, кто наверху, есть что терять, а тем, кто внизу, терять нечего. И тут в игру вступает маскулинность. По мнению общества, мужчина наделен силой. Следовательно, те, кто находится у власти, могут многое потерять на личном уровне, помимо всего остального, а те, кто далек от власти и занимает нижние ступени классовой лестницы, вынуждены справляться со стыдом из-за собственного положения, ища возможности продемонстрировать свою мужественность. В мужском племени насилие способно установить либо изменить иерархию, но также позволяет восстановить свои полномочия в глазах «мужской полиции нравов». 

Насилие принимает форму, подходящую к окружению, территория формирует способы его выражения: нож на улице, дробовик в школе. Это эффективный способ Вести Себя Как Мужик перед группой (позже мы вернемся к тем, кто делает это за закрытыми дверями) — ведь риск достаточно высок. Сделать больно другому, одновременно подвергая себя физической опасности, — этот вариант противен большинству людей и притягивает тех, кто хочет пройтись по лезвию бритвы. Риск в данном случае включает в себя вероятность отвержения группой, если насилие оказалось направлено не на того или не имело должной причины. Но раз это способ продемонстрировать силу, внушающую страх остальным, оно может принести и почет, а если оно направлено против несправедливости, то и героизацию, билет к славе. Потеря контроля из-за стремления все контролировать. Конечно же, как и в случае с другими иллюзиями мужественности, потеря контроля равнозначна потере всего. 

Возможно, насилие и не свойственно мужчине от природы, но оно является старинным способом подтвердить, что он мужчина. Или, напротив, выставить его не вполне мужчиной. 

** * 

— Давай телефон, придурок!

Я шел по набережной в Маргите, декабрьское море терялось 

во тьме. Слова уцепились за меня, пытаясь развернуть к говорившим. Я наклонил голову, и все. 

У бара, мимо которого я проходил, я заметил компанию гопников, вышедших покурить, но не насторожился. Я, словно бестелесный разум, следовал указаниям телефонного навигатора, пока эти слова не опустили меня на землю. Ужас буквально переполнил меня и будто бы даже исказил мою внешность. 

Одинокий человек вышел погулять в субботний вечер накануне Рождества и нарвался на обычную банду гопников, стремящихся перещеголять друг друга в мудачизме. Я знал, что мне надо делать. Ничего. 

Я проигнорировал крики, представил радужных единорогов, мысленно выругался и заспешил дальше, не спеша. 

Идиотизм ли это — идти, уткнувшись носом в телефон? Следовать за дурацкой зеленой стрелкой, когда можно обойтись и без нее? Я заметил впереди кафешку. Убрал телефон в карман. 

— Э-э-эй!

— Придурок!

— Пидор!

— Мудило!

Обожаю гулять по набережной вдоль моря.

Не реагируй, не говори им ничего.

Моя супруга и дети ждали меня на чай в съемной квартире. Я пожал плечами в ответ на ор за спиной. Я вырос в пабах Беверли, придурки. Избегать драк — у меня в крови. 

В кафе я наблюдал за тем, как пузырится и брызгает кипящее масло. Официантка, вручая заказ, заговорила со мной, но я не слышал ее. Снаружи безутешное море билось головой о стену пустоты. Я купил бутылку дешевого вина в магазине на углу и отодрал ценник, чтобы супруга не увидела, как низко я пал. 

Мы сидели за столом и ели картошку фри из бумажного пакета; по телевизору шло юмористическое шоу. Детям нравились такие семейные посиделки. Мне тоже, но я был не с ними. 

В моей голове, словно пленка, прокручивались варианты действий: 

«Вы, долбаные ублюдки, давайте сюда, я убью вас...» Зажать ключи между пальцами, подкрасться сзади, купить бутылку, разбить ее о голову одного из них, сунуть пальцы в его глазницы, не останавливаться, пока нас не разнимут... 

— Все в порядке? — спросила Мэриан. 

Все отлично. 

Я улыбнулся, краснея. Хороший повод показать, что я научился говорить о происходящем в моей голове. Я рассказал ей, что произошло и что я собираюсь вернуться и избить этих мужланов. Я сам верил в это, пока не увидел ее лицо. 

Той ночью я не мог заснуть. Я снова и снова прокручивал в голове момент своего унижения. Гопники, чувствовавшие себя безопасно в своей небольшой компании, заставили меня стыдиться себя. И у них получилось. Как всегда. 

Что я мог сделать? Они, скорее всего — да наверняка, — размазали бы мою голову о тротуар. Я не смог бы есть рыбу с детьми, если бы мне выбили мозг. 

Я не боец. Я не отличаюсь крепостью, и меня это смущает. Я всегда был рослым, но физически слабым. Скульптура Джакометти, слепленная из мармайта (Мармайт — традиционный английский продукт, паста, изготовленная из концентрированных пивных дрожжей с добавлением трав и специй. — Прим. ред). Джакометти, возможно, вдохновлялся каким-нибудь придурком вроде меня. Будь я покрепче, вероятно, держался бы иначе, и если бы я даже не искал повода ввязаться в драку, то как минимум умел бы за себя постоять. 

Это связано с моим беспокойством насчет собственной мужской неполноценности. Мастерски изображая невидимку, как правило, удается избегать испытаний. Но, как уже случалось не раз, я чувствовал: вся моя нервная система дрожит от желания врезать этим идиотам. Я поймал себя на фантазиях о насилии, хотя никогда не пробовал себя в этом. Оно стало все сильнее проникать в мое реальное поведение. Я ненавижу всех на дороге, находясь за рулем. Огрызаюсь на незнакомцев на улице. Лелею обиды на друзей. Накручиваю себя, чтобы доказать, что я мужчина. Оно становилось все ближе ко мне. 

Частично это связано со статусом отца: получится ли у меня защитить семью, если потребуется? Да, если придется, я сумею. 

А что, если меня оглушат? Забьют до состояния, в котором я не смогу действовать? 

После того эпизода я начал искать тренажерный зал, чтобы записаться на тренировки. Я сказал себе: я делаю это для семьи. Как Уолтер Уайт из сериала «Во все тяжкие». Как и у него, моя основная мотивация была эгоистична. Я хотел стать сильным. Чтобы ощущать себя мужчиной.