«Паспорт — остатки крепостного права»: Дмитрий Волков о том, как пандемия изменила жизнь цифровых кочевников
C коронавирусом я впервые столкнулся на Мальдивах, где учил дочь дайвингу. Перед отлетом сели выпить коктейли в ресторане на пляже — и вдруг появились люди в скафандрах. Всех гостей разогнали, как прокаженных, и заперли в номера. Тогда мы подумали: коронавирус — это сифилис, распространяющийся воздушно-капельным путем? Уже в Москве мне дозвонились друзья: в Нью-Йорке были тысячи заболевших, в магазинах смели туалетную бумагу. Но семейный доктор сказал, что слухи раздувают СМИ, эпидемия гриппа — вещь обычная, и волноваться не надо. Вскоре Москва перешла на осадное положение.
Тогда я достал европейский паспорт и отправился в Швецию. Шведы проявили экстравагантность: они из вежливости не ввели ограничения. На улицах Стокгольма ходили фрики, а не люди в масках. Меня вообще в тот момент беспокоило другое — в результате ежегодного обследования пришли два позитивных онкомаркера из трех. До повторного анализа было два месяца, нужно было подождать. И я задумался о смысле, поменял горизонт планирования. Швеция к этому располагала. Я работал сначала в Стокгольме, где были открыты кафе и люди плевали на правила, паркуясь в три ряда. А потом загрузил в машину электронное пианино, два 21-дюймовых монитора, портативную колонку, электронный ридер, где скопилась вся библиотека, и поехал на юг. Доехал до самопровозглашенного государства Ладонии.
Цифровой кочевник: как философ из Москвы заработал состояние в $750 млн на знакомствах
Изначально приход к жизни в стиле digital nomads был связан с тем, что офисы находились в разных странах, мне приходилось лавировать между ними. Советы директоров проводили на Мальте или Кипре, софт разрабатывали в Белоруссии, инвестиционный анализ делали в Латвии или Гонконге. Какое-то время дочка после развода жила со мной, и ее школа все еще оставалась маяком, который привязывал к суше. А потом офисы растворились в облаках, а дочка переехала к маме. И мне показалось, что лучшее, что я могу для нее сделать, — показать ей разный мир и свободу.
В жизни digital nomads есть две определяющие вещи: во-первых, работа этих людей связана с технологиями, а во-вторых, они не привязаны к конкретной локации. Кочевники адаптируются к культуре и новым условиям. Они по духу космополиты. Уровень дохода или профессия не является определяющим, до тех пор пока кочевник может добывать себе достаточное пропитание на любой территории. Среди кочевников я встречал инструкторов по фитнесу, блогеров, программистов, дизайнеров, писателей и олигархов в отставке. Тех, кто живет на Бали, сдавая квартиру в Москве, кочевниками не назовешь. Это люди, застрявшие на отпуске.
Во время пандемии я много путешествовал. Появились новые традиции. Например, в Кейптауне я вставал в 5:30–6:00 утра и пешком два часа поднимался на Львиную гору. Там я в восемь утра выпивал чай с круассаном, глядя, как просыпается город, и делал звонки по работе — как раз тогда просыпался Сан-Франциско. Потом я поехал в Кению и Танзанию. Конечно, мне помогло то, что у меня несколько паспортов. Хотя, по моему мнению, паспорт — остаток крепостного права. Я считаю, что паспорта не должны выдаваться страной, в которой ты родился или живешь. Это просто средство идентификации личности, нечто личное — как кредитный рейтинг. Если я хороший гражданин и не нарушаю правил, почему я должен просить визу для въезда в страну? Я знаю один проект разработки цифрового паспорта, привязанного к блокчейну, — если получится это сделать, будет новый этап в развитии жизни digital nomads.
Конечно, для каких-то людей пандемия ограничила возможность передвижения, но в глобальном смысле она в том числе создала условия для того, чтобы отвязать людей от места их проживания. Она создала возможности, которые раньше никогда не существовали. Понятно, что Zoom и разные cloud-технологии уже были у программистов, которых нанимали в Таиланде, в Минске и в Индии. Но теперь людей, которые могут жить как цифровые кочевники, стало гораздо больше, и это не только предприниматели. Теперь так живут и писатели, и фотографы, и веб-дизайнеры, и копирайтеры, и журналисты. И даже врачи, которые сейчас используют телемедицину.
Вторая важная вещь: кочевничество совсем необязательно дорогой образ жизни. Иногда это дешевле, чем жить в топовых городах мира, где находятся офисы. На сайтах для «номадов» есть рейтинги городов и мест с ценами на жилье и комфорт. И в итоге работать на глобальную компанию в одном месте, а жить — в другом может оказаться гораздо эффективнее и дешевле.
А главное, когда мы приезжаем куда-то как кочевники, мы уже не туристы — мы там живем. В этом месте возникает лайфстайл, другой взгляд на культуру, на людей, на образ жизни. Приезжая на новое место, ты должен как-то обустроиться. И на обустройство уходят ресурсы и время. Нужно найти свой дом, спортивный зал, любимые кафе и т. п. У меня, например, много хобби, которые я поддерживаю, и мне нужно найти сразу множество вещей, которыми я буду заниматься. Это энергоемко, но зато дает совершенно новый опыт.
Конечно, для каждого возраста и для каждого периода жизни подходит свой ритм. У меня степень кочевания менялась. Сейчас во многом из-за пандемии я в самой интенсивной стадии. Я ищу места, где почувствую вдохновение, это Исландия, Гренландия, Норвегия, ЮАР.
Зонтики и лежаки не по мне, я ищу свободу пространства. Для меня это возможность жить разные жизни, не замыкаться внутри табу или культурных стереотипов, которые для тебя определены местом рождения или работы. Возможность проживать разные жизни, играть разные роли — такая вот экзистенциальная неопределенность бытия.