Бедность не порог: как культурная революция в Перми создала русское бедное искусство

В конце марта в московской галерее Heritage открылась выставка «Антология бедного в изобразительном искусстве и дизайне. Диалог России и Италии». Тема выставки, по сути, еще один раунд разговора, который затеяли в 2008 году в Перми Сергей Гордеев, тогда сенатор от Пермского края, пермский губернатор Олег Чиркунов и галерист и политтехнолог Марат Гельман. Тогда в здании бывшего речного вокзала в Перми открыли «Русское бедное» — более 100 работ 36 современных российских художников. Куратором выставки выступал Гельман, Гордеев — меценатом, а Чиркунов — покровителем, одним из идеологов «культурной революции». В сопроводительном тексте Гельман писал: «Бедное искусство, с моей точки зрения, и есть настоящее искусство. Богатое перешло в другие сферы, оно адаптировано, съедено, стало рекламой, дизайном, журнальной красотой, чем угодно, потеряв свойство быть искусством». Получив с легкой руки Гельмана свое название, «русское бедное» зарезервировало себе место в истории современного искусства и вместе с ним, как показывает практика, неплохие рыночные позиции. Гельман живет в Черногории, Чиркунов делает вино на юге Франции, Гордеев отказывается говорить о своих пермских проектах, «культурная революция» в Перми официально позабыта и позаброшена, но идея «русского бедного» живет и побеждает уже 13 лет. Forbes Life разобрался, в чем секрет успеха бедного искусства.

Непонятное, но любопытное в Брюсселе и Москве

Сравнивая «итальянское бедное» с русским, галерист Кристина Краснянская обращается к рыночным показателям: «Если итальянское арте повера (итал. arte povera — бедное искусство. — Forbes Life), которое сегодня стоит огромных денег (аукционный рекорд цены на работу Лучо Фонтаны — £15,9 млн, Янниса Кунеллиса — $2 млн. — Forbes Life), находится в лучших собраниях мира, возникло как искусство протестное, выступавшее против коммерциализации, то наши художники исходили из того, что было под рукой. Что касается цен, то в отношении «русского бедного» они в принципе довольно невысокие. Это относительно недорогое искусство». Кристина подчеркивает, что самыми дорогими экспонатами на выставке будут работы Валерия Кошлякова.

Московская серия «русского бедного» сменяет бельгийскую. На ярмарке BRAFA в Брюсселе в этом году она проходила в формате онлайн, галерея Краснянской Heritage (единственная русская участница третий год подряд) тоже представляла арте повера и «русское бедное». Узнаваемая фигура собаки Сергея Шеховцова, похожая на тех, что в 2008 году показывал Гельман в Перми, но окрашенная эмалью под Поллока, выставлялась за €12 000. Работа Валерия Кошлякова 2000 года была оценена в €110 000. Кристина Краснянская объясняет: «Западным коллекционерам понятна значимость итальянской составляющей, а русская — скорее любопытна. В прошлом году один бельгийский коллекционер, живущий между Брюсселем и Лондоном, у нас на BRAFA купил всего Шеховцова, которого мы туда привезли. По итогам этого года есть уже отдельные запросы».

Контурная карта искусства: 20 главных частных культурных объектов Москвы

Продолжая тот же логический ряд, что и на пермской выставке 2008 года, проекты на BRAFA и в Москве показывают тех же художников, но расширяют ряд авторов. Как говорит Николай Полисский, «чем еще может заниматься русский художник, если не бедным искусством». В галерее на Петровских линиях не только работы Полисского, Кошлякова, Шеховцова и Бродского, но и новый проект молодой художницы Анны Слобожаниной «Приданое», посвященный традициям Русского Севера, где сочетаются графика, керамика и видео-арт.

Краснянская справедливо замечает: к «русскому бедному» можно отнести значительно более широкий круг художников, чем это сделал в первый раз Гельман.

Разное бедное в Лондоне

Автор термина Марат Гельман в ближайшее время планирует переосмыслить свой собственный концепт и провести в Лондоне проект под названием «Разное бедное»: «Когда я собирал выставку в 2008 году, надо было объяснить, не является ли «русское бедное» вторичным по отношению к арте повера. Так у меня появился следующий образ. Представьте себе, что за столом сидят четверо голодных людей, которые целые сутки не ели. Формально у них одинаковое ощущение в животе, но разная предыстория. Один из них — итальянец, который сидит на диете, следит за здоровьем и хочет иметь хорошую фигуру. У него разгрузочный день. Это арте повера — художники, которые отказались от «жирного», от всего гламура. Они сознательно отказались от глянцевой культуры прошлого, которая в Италии окружала их везде — от мрамора до моды. Второй голодный — коммунист, товарища которого вчера забрали в тюрьму, а сам он объявил в знак протеста голодовку. Это левое европейское искусство — движение Fluxus, Йозеф Бойс и другие художники, которые в качестве протеста против капиталистического строя использовали бедные материалы — мусор, жир, войлок. Третий человек за этим столом постится по религиозным соображениям. Он даже не задает себе вопроса — хорошо это или плохо. Просто сегодня по календарю есть нельзя. Это искусство тех стран, где оно по своей сути является не бедным, а нормальным. Это Азия с соломенными фигурами или Африка с Египтом. Например, изображение Мадонны Криса Офили с использованием слоновьего навоза, который в Африке является естественной основой для растворения пигмента. Четвертый человек за этим столом попросту беден. У него нет денег, чтобы купить еду. Это русский. В отличие от представителей арте повера наши художники мечтали о красоте. Кошляков на своих картонках постоянно рисует красоты Италии. Он мыслил в большом формате, а денег на холсты не было. То же самое с Бродским, лучшие работы которого сделаны из сырой необожженной глины. Просто не было печей такого размера. Это искусство, появившееся не от хорошей жизни, а именно от бедности. При этом получается, что эстетика у всех формально примерно одна, но абсолютно разный background и путь к этому искусству».

«Бедное искусство» за сотни тысяч евро: зачем покупать поролоновые скульптуры и арт-объекты из пепла

Пермский след

Несмотря на безоговорочный успех пермской выставки (только за первую неделю ее посетило более 10 000 человек), критики были возмущены подтасовками: «русского бедного» никогда не существовало, отобранные художники никогда не работали вместе, а их взгляды на искусство могли разительно различаться. Гельман объясняет, что идея родилась из постоянной необходимости оправдания: «Тогда я жил в Нью-Йорке, мне постоянно приходилось отвечать на вопросы о том, что такое русское искусство и чем оно отличается от европейского, американского. Наши обычные ответы, которые мы сами себе даем, например, о том, что русское искусство литературоцентрично и концептуально, не совсем их устраивали. Разговор все равно сводился к формальным отличиям. Одновременно с этим в России тоже велись дискуссии, но не про русское, а про современное. Тогда считалось, что либо русское, либо современное, то есть интернациональное, космополитичное. Находясь в контексте этих двух вопросов, я стал подбирать материал, который считал подходящим. Так сформировался первый список художников — Кошляков, Бродский, Шеховцов. В этот момент появился сенатор Сергей Гордеев, решивший, что надо делать музей в Перми. Я понимал тщетность попыток создать в России универсальный музей, описывающий мировое искусство. Просто потому, что у нас нет денег собрать это все. Тогда возникла идея сделать уникальный музей — музей бедного искусства. Мы хотели начать с русского, а потом перейти к просто бедному. Например, арте повера в истории искусства не менее значимо, чем американский поп-арт, но гораздо дешевле. В Италии тогда был экономический кризис, а в Америке — подъем. В результате итальянские художники такого же уровня стоили в 10–20 раз дешевле. Так что это была вполне посильная задача».

В общем, экономические и политические соображения оказались созвучными внутреннему посылу бедного искусства «работать с тем, что имеется». Выставка «Русское бедное» должна была заложить фундамент для собрания нового музея современного искусства, необходимого базиса для пермской культурной революции. У демиургов процесса,  Чиркунова, Гельмана и Гордеева, все было продумано. В газете «Ведомости» в 2011 году губернатор Чиркунов формулировал: «Может быть, инвестиции в культурную среду — самый малозатратный и самый эффективный инструмент для создания у человека ощущения того, что он живет в правильном месте». В пермские революционные 2008–2013 годы под руководством Марата Гельмана был создан Музей современного искусства PERMM, на улицах города появились необычные арт-объекты, регулярно проводились театральные и музыкальные фестивали.

Левый марш и культурный террор: как заброшенный завод во Франции стал Меккой художников

Круги пермской культурной революции широко расходились в мире. На фестивали прилетали иностранные зрители, в архитектурном конкурсе участвовали ведущие мировые имена современности, такие как бюро Захи Хадид, репортажи из города вели журналисты New York Times, культуролог из Йеля назвал свое исследование пермских культурных процессов «Бильбао на Каме».

Сергей Гордеев, увлеченный идеей успеха Музея Гуггенхайма в Бильбао, когда строение Фрэнка Гери своим появлением изменило экономику всего региона, мечтал создать такой же Бильбао в Перми. На своем джете он привозил в город Илью и Эмилию Кабаковых, Томаса Кренса, директора фонда Соломона Гуггенхайма. Гости, прибывшие на борту гордеевского самолета, не только восхищались масштабностью замыслов, но и покупали на выставках, которые устраивал Гельман, работы в собрание Пермского музея современного искусства.

Нынешний директор музея PERMM Наиля Аллахвердиева рассказала Forbes Life, что в период «бури и натиска» у музея была возможность покупать: «Русское бедное» составило ядро коллекции. Кроме того, очень важные работы нам дарили корпорации и чиновники. Еще одна важная часть — архив МАНИ, который нам подарил сенатор Сергей Гордеев».

Еще одним из пермских дарителей был бизнесмен и политик Александр Лебедев. «На выставку меня пригласил Марат Гельман — по его рекомендации я сделал музею подарок, приобрел работу важного художника соцарта Леонида Сокова», — рассказывает он.

Пермская культурная революция закончилась весной 2012 года с отставкой губернатора Олега Чиркунова. Летом следующего года Марат Гельман был уволен с должности директора музея PERMM. Сам музей впоследствии был выселен в здание бывшего торгового центра.

Наиля Аллахвердиева рассказывает: «Первая смена губернатора показала нам, что мы находимся в очень неустойчивом положении. В нашем случае это была буквально ситуация на грани жизни и смерти, первое, что произошло, — был уволен Марат, дальше началось сокращение финансирования, а через полгода мы получили предписание прокуратуры о том, что находимся в аварийном здании и обязаны его освободить. Никто не верил, что у музея есть будущее на фоне таких драматических контекстов. Тем не менее мы выстояли, сильно изменились и научились работать в ситуации частой смены политических элит, переключив свою энергию на работу с городскими сообществами и городским пространством.

Сегодня PERMM — это значимая и очень влиятельная институция, у нас огромное количество красивых, умных и очень чувственных проектов, которые являются источником новых смыслов для города, мне кажется мы очень «кислородный» музей...

На этом можно было бы успокоиться, но проблема в том, что мы и город помним другой период, период максимальной поддержки, позволивший разворачивать масштабные проекты и строить будущее PERMM в мировом измерении. Оглядка на это прошлое довольно драматична, потому что таких амбиций у политиков сегодня нет».

Из Перми в мировые столицы

Пермской коллекцией «русское бедное» не ограничилось. У Марата Гельмана собрана обширная коллекция авторов, с которыми он сотрудничал в разное время. По словам Гельмана, устав ждать, когда в Перми появятся условия для хранения и экспозиции коллекции, он сделал несколько даров. В феврале 2020 года более 70 работ Марат Гельман преподнес Третьяковской галерее. В подборке Третьяковки оказались Илья Кабаков, «Синие носы», работы Дмитрия Гутова, Анатолия Осмоловского и Авдея Тер-Оганьяна. Это не первый дар Гельмана крупному российскому музею. В 2003 году, еще до начала пермской культурной революции, он передал в Русский музей 59 произведений, включая «Мраморную долину» Валерия Кошлякова и «Короля Лира» Дмитрия Гутова, а также работы Сергея Волкова и Андрея Басанца (все четыре имени спустя пять лет войдут в основной корпус «русского бедного»). Таким образом происходит дальнейшая институционализация «русского бедного», что не может не сказываться положительным образом на репутации и положении художников на арт-рынке.

За 13 лет, прошедшие с выставки 2008 года, «русское бедное» стало must have коллекционеров. Например, работы Николая Полисского установлены на Южном берегу Крыма в Алуште, куда с парковой территории замка Гютч в Люцерне переехала коллекция Александра Лебедева: «С тех пор [с 2008-го] моя страсть к современному национальному искусству только крепла: за несколько лет мы собрали немалую коллекцию объектов талантливых художников и арт-групп. Алуште мы подарили ее часть — создали и продолжаем улучшать первую в мире прогулочную арт-набережную протяженностью 1,5 км, где каждые 150–200 м встречаешься с искусством мирового уровня. Значительная часть коллекции располагается на территории нашего отельного комплекса More Spa & Resort — на 8 га арт-экопарка сейчас около 60 экспонатов. Николай Полисский, к примеру, создал для парка более 10 работ, в том числе на тему защиты диких животных: трехметровый слон поддерживает наши усилия по сохранению популяции слонов в Африке, а пятиметровый жираф из цельного корня дерева — инициативу по избавлению сафари от засилия браконьеров».

Активно покупает художников «русского бедного» для украшения своего сада девелопер Марина Лебедева, однофамилица и соседка по Рублевке Александра Лебедева. Ее увлечение современными художниками началось не в Перми, а на «Архстоянии», фестивале, который устраивает Николай Полисский с друзьями-художниками в Калужской области.

Агенты совриска: почему молодые коллекционеры инвестируют в современное искусство

В марте 2020 года несколько работ из собрания Гельмана купила семья Дмитрия Пумпянского (No54, $1,8 млрд). Младшие Пумпянские, его невестка Анна, курирующая семейную коллекцию, планируют выставить ее в «Синара Арт-центре», который Пумпянские построили в Екатеринбурге.

Марат Гельман проектом «Русское бедное» доволен: сама выставка и то, что последовало за ней, задали необходимый для развития искусства контекст: «Все знали Сашу Бродского, понимали, что он мощный художник, но он никуда не вписывался — ни в московский концептуализм, ни в соц-арт, ни куда-то еще. В этом смысле художники «русского бедного» сегодня находятся в более выигрышной ситуации». Однако как направление, репутация которого цементируется именно сейчас, «русское бедное» в сравнении с тем же арте повера существенно недооценено. Хотя отдельные работы, например произведения Валерия Кошлякова, стабильно преодолевают на торгах планку €100 000, многим «бедным» до таких рекордов еще далеко.

Время доказало, что концепт «русского бедного» может спокойно существовать даже в отрыве от своего автора. Бедная эстетика победила. «Сегодня настоящее искусство — это бедное искусство, когда искусственно покрытые ржавчиной металлические панели стали декоративными материалами», — объясняет Марат Гельман. С ним согласна Кристина Краснянская: «Несколько лет назад, побывав на Венецианской архитектурной биеннале, я поняла, что время роскошных и масштабных проектов Захи Хадид или Нормана Фостера прошло. Мы вновь возвращаемся к хрущевкам и решению проблем социального расселения. Архитектура, дизайн и искусство сегодня очень тесно связаны с теми событиями, которые происходят на экономической и политической арене внутри страны».

Миллионные продажи: 20 самых дорогих современных художников России