Друзья давно минувших лет: детские книги нонконформистов как культурный и коллекционный феномен
Российский аукционный рынок фиксирует любопытную тенденцию: цены детских книг, вышедших в 1960-1980-х годах в оформлении художников-нонконформистов, начинают «дышать в спину» ценам изданий 1920-1930-х, давно ставших респектабельной темой для библиофилов. Скажем, тонкая детская книжка Романа Сефа «Небесный пешеход» с рисунками Виктора Пивоварова 1967 года издания недавно ушла на аукционе за 18 000 рублей. Конечно, пока это не сотни тысяч, которые собиратели готовы выкладывать за довоенные книжки обэриутов, но все-таки за эту сумму можно без особого труда поймать экземпляры первых изданий Самуила Маршака с классическими иллюстрациями Владимира Лебедева, а то и «Мойдодыра» Корнея Чуковского с блистательными рисунками Юрия Анненкова.
Что же притягивает коллекционеров? Тут не обошлось без сентиментальной нотки, ведь для многих эти яркие книжки с картинками были настоящими друзьями в детстве и теперь позволяют в него вернуться. Но все-таки главный фактор книжного бума — безусловно, имена. Илья Кабаков, Виктор Пивоваров, Эрик Булатов, Олег Васильев, Юло Соостер, Эдуард Гороховский — не просто всемирно известные, но в прямом смысле слова дорогие художники, за работы которых собиратели бьются на Sotheby's и Christie’s.
Ренессанс советской детской книги после разгрома в конце тридцатых ленинградской школы книжных графиков во главе с Владимиром Лебедевым возник в Москве в начале шестидесятых. Молодые художники, вчерашние выпускники Суриковки или Полиграфического училища, на знаменитом фестивале 1957 года познакомились с современным западным искусством. Пережитое эстетическое потрясение и стало точкой отсчета для поиска новых путей в искусстве, все дальше уводивших от соцреализма, даже в его левых, пограничных проекциях вроде «сурового стиля».
Для банального выживания и отвода всевидящего ока художественно-политического начальства «несоветским» советским художникам пришлось искать нишу, где они могли бы существовать легально. Таким прибежищем для многих стала работа в книжной графике — иллюстрирование произведений для детей и статей в научно-популярных журналах, переживавших настоящий расцвет в пору жарких баталий физиков и лириков.
В 1967 году художественный отдел популярнейшего журнала «Знание — сила» возглавил Юрий Соболев-Нолев, который привлек к сотрудничеству Владимира Янкилевского, Илью Кабакова, Эрнста Неизвестного, Юло Соостера, Анатолия Брусиловского и других видных представителей неофициального искусства.
Вторая возможность легализации была связана с детской книгой. В эту нишу мигрировали и многие поэты, среди которых — Генрих Сапгир и Игорь Холин, чья взрослая барачная поэзия не могла появиться в официальной печати.
Советская детская книга 1950-1980-х годов стала признанным эстетическим феноменом и объектом охоты библиофилов разных поколений.
По наблюдению философа Бориса Гройса, между рисунками для детских книг и иллюстрациями к научпопу есть тесное родство, поскольку в графике допускалась стилистика, созданная представителями авангардизма, футуризма и прочих далеких от современной художникам реальности направлений. Эта относительная свобода и привлекала художников, мыслящих на отличном от соцреализма языке. Да, их неподцензурные работы по-прежнему оставались уделом немногих ценителей на квартирных выставках, но было и сознание того, что многие сограждане познакомились с их творчеством раньше, чем с Леонардо и Рафаэлем, не говоря уже об академике Герасимове. «Эта эгалитарная позиция, по замечанию Павла Пепперштейна, воспринималась как элитарная. Им можно было нормально дышать благодаря возможности выхода на огромную аудиторию — самую идеальную, которую только можно себе представить: детей!»
«Это вот благодаря Кабакову, — вспоминал Олег Васильев. — Он сказал: «Вы занимаетесь глупостью, надо идти в детскую иллюстрацию. Там работа более-менее свободная и там поспокойней. Заработаете, а потом будете заниматься своим». И отныне каждый год делился пополам. «Полгода мы отдавали книге, и полгода оставалось на живопись», — признавался Эрик Булатов, соавтор Васильева по детским книжкам. За 30 лет совместной работы они проиллюстрировали несколько сказок Шарля Перро, «Бабушку Вьюгу» братьев Гримм, «Диких лебедей» Андерсена, «Путешествие Нильса» Лагерлеф и многие другие, любимые не одним поколением книги. «Не могу сказать, что мы этим тяготились, — вспоминал Булатов. — Это было интересно. Мы выработали такого художника, который был не Олегом Васильевым и не Эриком Булатовым. Это был некто третий». Стратегия творческого тандема заключалась в создании «пародии на правильную советскую детскую книгу», выработке чистого канона. Такая потребность говорить на советском языке — языке массового, дозволенного искусства — и концептуально переосмысливать его лежала и в основе их «взрослого» творчества. Мастерская Булатова и Васильева находилась на Чистопрудном бульваре, а на соседнем Сретенском, на чердаке доходного дома «Россия», была мастерская вразумившего их Кабакова. По иронии судьбы, он построил ее на гонорар (4000 рублей!) за иллюстрации к книге «Дом, который построил Джек». Случалось, что Илья заходил к Олегу и Эрику и начинал ворчать: «Вы очень много времени уделяете книге, нельзя так расточительно тратить время на ерунду».
Подход Кабакова, пришедшего в книжную иллюстрацию раньше всех, еще в 1950-х, был предельно прагматичен. Работа в детской книге — это всего лишь «халтура», дающая источник заработка. «Я не любил рисовать иллюстрации, мне это не давалось, я скучал бесконечно», — вспоминал он спустя годы. Несмотря на эту декларируемую скуку, именно Кабаков был одним из самых плодовитых советских детских художников. Он посвятил этой работе 30 лет, ежегодно делая пять-шесть, а то и восемь книжек. «Я свои книги шью», — шутил Кабаков. По своему определению он воссоздавал «среднюю» книгу, сделанную посредственным художником, стремился к некоему стереотипу. И все-таки в этих словах Ильи Иосифовича есть доля лукавства. Его «халтурные» книги очень узнаваемы и талантливо оформлены. «Разглядывая только что вышедшую очередную детскую книжку Ильи, — рассказывал Виктор Пивоваров, — мы все изумлялись — откуда он знает, как выглядят все эти бесконечные машины, станки, какие-то приборы, редкие предметы и т. п. Илья рассказал, что если ему надо что-нибудь нарисовать, например внутренность юрты монгола или древнеримский дворик, то он представляет его в своем воображении, смотрит на этот предмет как бы с большой высоты, как с вертолета, и постепенно снижается».
Почему быть библиофилом выгодно? 10 правил успешного собирателя
Подход самого Виктора Пивоварова отличался и от кабаковского «шитья», и от булатовско-васильевской пародии. Книжную иллюстрацию он воспринимал столь же серьезно, как и свое настоящее творчество. Прежде всего родством тем. «Вокруг детства крутится все, что я делаю», — признавался художник. Иллюстрирование книг для детей — «овеществление иллюзий, иллюзий моего детства и утопий моей зрелости». Рецепт же идеальной детской книги по Пивоварову очень прост. «Во-первых, она должна быть такой, чтобы в нее можно было войти. А во-вторых, там, внутри, когда войдешь, должно быть хорошо». Пивоваров оформил порядка 50 книг (среди них такие признанные шедевры, как «Черная курица, или Подземные жители» Антония Погорельского и «Оле-Лукойе» Ганса Христиана Андерсена) и ряд текстов в журналах «Мурзилка» и «Веселые картинки» (знаменитый логотип последнего также сделан им). Особняком в его наследии стоят издания, созданные в творческом и одновременно семейном союзе с Ириной Пивоваровой, — «Всех угостила», «Паучок и лунный свет», «Тихое и звонкое», «Тик и так», «Два очень смелых кролика» и другие. Жена была автором стихов и сказок, которые иллюстрировал муж.
В истории советской детской книги был еще один семейный тандем, просуществовавший недолго и распавшийся при драматичных обстоятельствах. Без имени Виктора Щапова этот рассказ будет неполон. Он не был нонконформистом в своем искусстве, но яркий стиль его жизни разительно отличался от быта сограждан, даже из близких ему богемных кругов. Щапов был одним из богатейших людей Москвы, по которой рассекал… на белом «Мерседесе». «Попасть к нему в дом считалось большой честью. В его квартире ели-пили 30-40 человек круглосуточно, а он сидел себе и спокойненько работал.
У Виктора было огромное количество заказов: он рисовал плакаты, иллюстрировал детские книги. Виктор, несмотря на непривлекательную внешность, был очень интересным, необычным человеком, обладал редким остроумием и каким-то не нашим шармом. Импонировали его имя в обществе, щедрость и шлейф славы Синей Бороды: не было ни одной красивой девушки в Москве, с которой он бы не переспал. Словно арабский шейх, Щапов обливал молоденьких девушек с ног до головы дефицитными французскими духами и одевал, как кукол. Ветреный художник быстро менял дам сердца, но ни одна не оставалась в обиде — так щедро он обставлял неизбежное расставание». 17-летняя Леночка Козлова, которой принадлежат приведенные выше строки, стала его третьей женой. Не чуждая литературных интересов, она решила сделать несколько книг в соавторстве с успешным мужем-художником. Первая — «Цирк» — вышла в издательстве «Малыш» (и недавно была продана на аукционе за 20 000 рублей), но этой необычайно яркой книжке-панораме суждено было стать одновременно и последней ласточкой тандема Щаповых. Виной тому молодой подпольный поэт Эдуард Лимонов, который в отличие от его старших собратьев по перу зарабатывал на жизнь не стихами для детей, а … шитьем джинсов. «Позовите Лимонова. Пусть борща поест, а то он вечно голодный», — отечески опекал его Виктор Авраамович. Как выяснилось, на свое несчастье. Лимонов стал частым гостем в доме богатого художника и с каждым днем все безнадежней влюблялся в его юную супругу. Она в те дни получила заказ на новую детскую книжку, посвященную путешествию на теплоходе по разным городам Советского Союза. И без стеснения читала гостям «бесстыдные конформистские стихи»:
Как хороша Казань, ребята!
Учился Ленин здесь когда-то!
И солнцем ласковым согрет
Казанский университет!
Но вот до Самары, видимо, «доплыть» уже не удалось. Стремительно начавшийся летом роман поэта и поэтессы, прерванный их ссорой и попыткой самоубийства Лимонова, от отчаяния перерезавшего себе вены в квартире возлюбленной, возобновился зимой. «Под густым снегом мы встретились ночью у Новодевичьего монастыря, она гуляла с белым большим пуделем, с дурной собакой, нализавшейся моей крови. Встретились и побежали друг к другу сквозь снег. Она не могла устоять, ведь ее никто до этого так, со смертной тоской, не любил. Мы целовались и плакали от радости». Елена ушла к Эдуарду Лимонову от Виктора Щапова. Но это уже совсем другая история.
Книжная работа нонконформистов, подчас видевшаяся им подневольной «халтурой», тем не менее существенно повлияла на их подлинное творчество. Взять хотя бы важный для московского концептуализма жанр альбома, явившийся своеобразной точкой перехода от книжной графики к живописи. Характерный для Ильи Кабакова взгляд сверху, а вместе с ним структура и устройство листа, соотношение фона и изображения, знакомые по его детским книжкам, видны и в его знаменитых концептуальных альбомах из серии «Десять персонажей». А «фирменный» Виктор Пивоваров фактически вырос из Пивоварова-графика. Мастер долгое время считал, что работы в детской книге ему достаточно для самовыражения, «но потом оказалось, что мало. И очень поздно для художника — мне было почти 30 лет — начал писать картины». Арт-критик Виктор Тупицын констатирует, что без опытов нонконформистов в книжной графике «современное русское искусство выглядело бы совершенно иначе. Иллюстрированию детских книг московский концептуализм обязан своей иллюстративностью».
Советская детская книга 1950-1980-х годов стала признанным эстетическим феноменом и объектом охоты библиофилов разных поколений. Поэтому стоит иногда заглядывать на антресоли и дачные чердаки — там могут скрываться подлинные сокровища.
Миллионы за безрукую Венеру: как устроен рынок античного искусства