«Может, я и не левый, и не правый». Евгений Цыганов — о новом спектакле Ивана Вырыпаева, фильме «Цой» и политике в соцсетях

Спектакль Ивана Вырыпаева UFO — проект, созданный продюсерским бюро Okko Театр, объединил постановку в театре и киноверсию, премьера которой состоится 15 сентября в рамках 31-го Открытого российского фестиваля «Кинотавр» в Сочи. После 15 сентября она также будет доступна на онлайн-платформе «Окко». Накануне премьеры Forbes Life узнал у исполнителя одной из главных ролей Евгения Цыганова, о чем на самом деле получился спектакль, о чувстве благодарности, о том, почему не хватает Петра Фоменко, и о том, как актерское сообщество реагирует на политические события в социальных сетях и в жизни. 

Давайте начнем с вашего нового спектакля UFO Ивана Вырыпаева. Описание неожиданное — монологи людей, столкнувшись с внеземной цивилизацией. Расскажите, о чем на самом деле этот проект?

Эта пьеса достаточно давно существует, еще года 4 назад я видел, как ее читал сам Ваня в Artplay. Он тогда говорил со сцены, что сценарий построен на настоящих разговорах с реальными людьми, которые сталкивались с пришельцами. Сейчас, наверное, можно сказать, что это все целиком и полностью придумано. Изнутри сложно сказать, насколько это увлекательно — смотреть, как 9 человек по очереди читают монологи. Но тогда на меня это произвело впечатление.

В конечном счете, эта пьеса вообще не об инопланетянах. Это пьеса о землянах, которые, как и все мы, совершают в жизни какие-то открытия. Мы все однажды обнаруживаем какие-то очень простые вещи, которые вдруг меняют нашу жизнь. Конкретно мой герой говорит о чувстве благодарности, которое ему открылось благодаря контакту с инопланетянами. Но он, собственно, так и не рассказывает про этот контакт. Его потряс сам факт: если чувствовать благодарность, твоя жизнь будет по-другому устроена, и мир будет устроен иначе, если к людям придет это открытие.

«Сейчас такое время.... и дети и из пробирок рождаются, всякое бывает, поэтому и спектакли в зуме можно родить»

Как проходили репетиции в карантине?

Этот спектакль мы делали весной в зуме, когда все было очень строго. Потом мы снимали  в строжайшей изоляции, читали наши монологи в павильоне по очереди — вся съемочная группа была в масках, и перчатках.

А в целом, на ваш взгляд, можно репетировать спектакли онлайн?

Конкретно эта история отличается от такого классического представления об игровом театре. В данном случае это оказалось возможным так как пьеса состоит из монологов. А в целом, театр, конечно, это живое и эмоциональное дело, там совершенно точно важно присутствие, сам момент рождения этих эмоций. Но сейчас такое время.... и дети и из пробирок рождаются, всякое бывает, поэтому и спектакли в зуме можно родить.

Как вам формат который Иван Вырыпаев делает для «Okko», когда спектакли выходят онлайн, как сериалы или кино на платформах?

С одной стороны, то, что спектакль можно увидеть в разных форматах, — это прекрасно. Конечно, спектакль лучше смотреть вживую, мы же понимаем, что это абсолютно разные вещи театр на сцене и на экране. Это как в цирке, когда канатоходец идет по веревке — он же с него может упасть. Если такой вероятности нет, то, собственно говоря, в чем трюк? И в театре тоже присутствует эта интрига. Но когда у тебя нет такой возможности, а любопытство есть, здорово, что можно посмотреть пьесу и на экране ноутбука или даже телефона. Кроме того, это такой хороший архив, почему бы и нет? Как музей. Я к музеям хорошо отношусь, к архивам тоже.

Последний Нолан вышел эксклюзивно в кинотеатре. Они, по-моему, вообще запретили онлайн показ — такой плевок в лицо всему происходящему сейчас.

Это разумно, потому что иначе в кино никто не пойдет. Это говорит о том, что сейчас у продюсеров особенно высокие ставки: если люди пойдут в кино на Нолана, значит, они готовы ходить в кино. Тогда выпустят релизы тех фильмов, которые лежат пока на полке. И, если он сейчас провалиться, значит, придется еще ждать, когда народ созреет ходить в кино. Это же бизнес.

«У меня знакомый как-то спросил : «Женя, а ты давно в актерском бизнесе?». Я даже растерялся. Просто я не бизнесмен, наверное»

Если говорить о чувстве благодарности, которое испытал ваш герой. Многие люди сейчас, хотя признаваться в этом стыдно на фоне ужасной ситуации, испытывают чувство благодарности за то, что случилось с нами за этот год, — за те открытия о себе и окружающих, которые они сделали за карантин. Что вы для себя поняли за это время?

Ну, главное мое впечатление — в том, что мы действительно живем в  цейтноте, с вечным ощущением, что есть очень важные дела, которые никак нельзя отменить. Все в нашей жизни такое обязательное, обязательное. И вдруг объявился карантин — и выяснилось, что нет ничего такого, что нельзя перенести или отменить. Вдруг все дела просто остановились, а жизнь продолжилась.

Но, конечно, это был нервный период, я не могу сказать, что просто прекрасно два месяца оттопырился и отдохнул. Я нервничал и переживал за здоровье близких людей, за возможность их как-то обеспечивать, в связи с тем, что остался как и все без работы. И от того, что нужно все время все контролировать, ничего не трогать, никуда не ходить,- от этого устаешь.

Многие ваши коллеги признавались, что в пандемию, когда все съемки остановились, их финансово спасал инстаграм и рекламные контракты благодаря раскрученным соцсетям. Вы, как мне кажется, этой истории избегаете. Не думаете ли вы, что надо идти в ту сторону, раз уж теперь в кино и театре все так ненадежно?

Есть такая деятельность, которая называется блогерство. Это отдельная работа, которая требует определенных временных затрат. А мне всегда были интересны какие-то другие виды деятельности. У меня есть странички в соцсетях, но я не отношусь к этому как к возможности для ведения бизнеса. Просто не рассматриваю их с этого ракурса. Я, в общем-то, и актерскую деятельность не очень рассматриваю как бизнес. У меня знакомый как-то спросил : «Женя, а ты давно в актерском бизнесе?». Я даже растерялся. Просто я не бизнесмен, наверное.

В разных интервью меня зацепили две ваши мысли. Первое – о том, что вам кажется, что кино все-таки должно нести какую-то гуманистическую цель. А вторая — что наше кино становится все более продюсерским. Вам не кажется, что это взаимоисключающие вещи? Может ли кино, сделанное ради коммерческого успеха, нести глубокие идеи?

Мне кажется, гуманизм в кино подразумевается сам собой. В кино же не бывает так, что злодеи, убийцы и насильники — молодцы, правильно?

«Петр Наумович Фоменко был как компас, благодаря которому мы думали, что не заблудимся, он нас направлял»

Но они часто романтизируются.

Даже если романтизируются, в любом случае они должны проиграть. Мы все-таки существуем в одной ценностной шкале.

Что значит «продюсерское» кино? Понятно, что кино — это дорогая штука. И, соответственно, тот, кто в него вкладывает деньги, хочет эти деньги вернуть. Конечно, он за них переживает и думает, как бы это кино сделать таким, чтобы зритель на него пришел.И продюсер придумывает этот фильм.Это продюсерское кино.А есть авторское кино. Оно может быть в итоге коммерчески успешным, но за авторским кино всегда стоит режиссер, который может быть более талантливым или менее талантливым, но у него обычно есть идея, тема или эмоция, которой он хочет поделиться со зрителем. Вот и все. Просто подход изначально разный.

Мой мастер Петр Наумович Фоменко говорил: «Сейчас уже перестали ставить спектакли и снимать фильмы. Сейчас делают проекты». И он добавлял: «Вот мне проекты неинтересны». А так как он мой учитель, наверное, на уровне проекта мне вещи делать тоже неинтересно. А спектакли и фильмы мне интересны.

Вам не хватает того театра, который делал Петр Наумович Фоменко?

Мне сложно говорить про «тот театр», потому что наш театр и с Петром Наумовичем переживал очень разные периоды. Мы, конечно, жили с ощущением, что у нас есть определенный камертон, есть мастер, который может одним словом все как-то расставить по своим местам. Он был как компас, благодаря которому мы думали, что не заблудимся, он нас направлял, наверное. А как нам быть теперь? А теперь, простите, сами. Вы можете ехать по навигатору (это дурацкое, наверное, сравнение), а можете уже включить голову и самостоятельно прокладывать маршрут в голове. Так сложнее, но мы уже взрослые.

А театр — он живой, пока там что-то происходит, есть репетиции, есть артисты, пока они этим увлечены. Как говорил Петр Наумович: «Театр, конечно, принадлежит артистам...» и добавлял «...пока артисты принадлежат театру».

Нравится ли вам в целом то, что происходит сейчас в театре? За кем вы наблюдаете, у кого вам интересно играть?

Сейчас я репетирую с Дмитрием Крымовым в театре Фоменко. Мы создаем такую фантазию на тему репетиции же оперы «Дон Джованни» Моцарта. Пока премьера планируется на апрель. Это совершенно новый опыт и для театра, для меня, да и для Дмитрия Анатольевича, я думаю. Потому что он не похож на человека, который ходит одной и той же дорогой и одним и тем же способом.

Еще недавно мы выпустили маленький камерный спектакль с Юрием Николаевичем  Погребничко в театре «Около», который называется «Легкая боль». И для меня этот спектакль и эта встреча -предмет гордости.

Хочу вас спросить про фильм «Цой». Есть ли какие-то прогнозы по его выходу?

Он должен был выйти 3 сентября, но перенесли выход, потому что, я так понял, не было уверенности, что зрители пойдут в кинотеатры. А потом стали говорить, что родственники против. Я не знаю настоящей причины.

Как вы отреагировали на новость о том, что сын Цоя написал письмо Путину с просьбой запретить фильм? Как вы думаете, как это отразится на картине?

Видимо, письмо — это желание оградить своего отца и свою семью от надругательства. Я так понял, что фильм ему показался пошлостью. Но тут дело вкуса, конечно. Мне сложно судить. По мне, футболка с портретом Цоя и годами жизни значительно пошлее, но их носили в огромном количестве. Уверен, что у Алексея Ефимовича не было желания надругаться над памятью. Насколько я понимаю, он хотел снять фильм о судьбе, о роке — о том, как жизнь поэта и человека продолжается в тех, кто его любит, в том числе.

Этим летом музыка Цоя снова стала актуальна. В Беларуси «Перемен» стала символом протеста. Вы следите за этими событиями? Как вы реагируете на повестку этого лета?

Что касается повестки и этого лета, и прошлого лета, и позапрошлого лета, я ощущаю, что это все достаточно тревожно и печально. Знаете, я, честно говоря, отключился от фейсбука в какой-то момент, потому что у меня были съемки — и я понимал, что если я буду бесконечно это читать и держать руку на пульсе, то не смогу работать.  Я понимаю, что происходят какие-то ужасы, а у меня нет возможности что-то сделать в этой ситуации.

Прошлым летом происходили все эти безобразия в Москве и в стране, когда судили и сажали ребят за то, что они просто оказались на улице, были попытки как-то участвовать, что-то сделать. Наверное, какую-то пользу это принесло, а где-то никакой пользы не было. И то, что происходит в Беларуси, я хорошо понимаю, потому что у нас то же самое происходило не так давно. Если листать ленту соцсетей, кажется, что весь мир состоит из этого — из правителей, из конституции, из выборов и насилия.

Да, так устроен мир — там правитель не готов расставаться со своей властью, начальник не хочет терять свое место, людей наказывают несправедливо, этот мир не совершенен. Но в какой-то момент ты думаешь: «Твою мать, мир не состоит только из этого». Когда к Фоменко пришли его ученики во время путча и сказали, что идут к Белому дому, он сказал: «Вообще-то у нас репетиция». Или вот Юрий Николаевич Погребничко, например, ставит спектакли в театре «Oколо», у него там 80 мест, и он, вдали от всего , занимается разбором слова, смысла и человеческого сознания. И это дорого.

«Где-то была отличная шутка, что пока не появился фейсбук, только в семье знали, что ты идиот»

Кажется, что как раз сейчас, в пандемию, такие маленькие, свободные проекты и оказываются под угрозой. Кому-то дадут государственную дотацию или придут меценаты, а те, кто делал по-настоящему уникальные проекты на независимых площадках, окажутся в тяжелом положении.

Мне, когда я еще в Щукинском изучал историю театра и историю мирового искусства, говорили: «Великая греческая культура образовалась не благодаря внешним условиям, а скорее вопреки». И возвращаясь к Цою и группе «Кино», эти ребята из рок-клуба втихаря проводили концерты, когда нельзя было собираться, когда КГБшники все это контролировали, когда их забирали, наказывали и им угрожали, а песни писались.

Это правда.

Песни писались классные — был Майк Науменко, Гребенщиков, Башлачев — и это было лихо. А потом наступили 90-е, и вроде как нам сказали: «Ребята, пожалуйста, о чем угодно, вперед». И вдруг как-то с появлением песен стало пожестче. Нет, были прекрасные группы и в 90-е годы, но с самими  высказываниями стало сложнее. Поэтому я не очень переживаю за возможность говорить, высказывать свою позицию. Наоборот, я думаю, что тут как раз и проявляется творческое, художественное начало. Я был в музее Параджанова, например, которому долго не давали снимать кино в свое время, и он сделал коллажи из всякого мусора. Но это же была абсолютно творческая энергия – он делал эти коллажи действительно гениально и очень эмоционально.

Мне кажется, что за последнее время исчезла мантра: «Мы артисты, мы вне политики, мы занимаемся своим творчеством». Я замечаю, что даже актрисы, которые выкладывали только красивые фотографии в инстаграме, теперь выходят с плакатами или высказываются на остросоциальные темы. Вы наблюдаете в актерском сообществе такую политизацию?

Да, это есть, безусловно. Но я хочу сказать немного про другое. В связи с тем, что сейчас у нас есть соцсети, ты действительно в какой-то момент начинаешь чувствовать себя таким рупором, понимаете? Как будто бы от меня все ждут, что же я думаю по поводу всего. Однополых браков, например.

Конечно, все ждут.

Мне кажется, что в этом раскладе очень важно не запутаться и, как бы это сказать, с ума не сойти на тему собственной значимости. Знаете, где-то была отличная шутка, что пока не появился фейсбук, только в семье знали, что ты идиот.

То есть вам высказываться публично не хочется?

Я не то, что осуждаю моих коллег или друзей, которые высказывают свое мнение в соцсетях, но просто сам этот жанр мне не нравится.  В какой-то момент я понял, что меня от этого уже немного передергивает, от самого формата.

Это кажется вам бесполезным?

По большому счету, да. Вот я говорю например «Сволочи!». И те люди, которые со мной согласны, они говорят: «Молодец, Женек, все правильно говоришь». А другие говорят: «Слышь, лицедей, ты вообще рот закрой». Вот и поговорили. А люди, к которым это обращено, они просто этого не увидят и не услышат, они вообще живут на другой параллели, у них уже, очевидно, выработалась защитная реакция — и они не реагируют никак: «Ребят, да там вышли на площадь какие-то наркоманы и лесбиянки, и все». Вот и конец разговора.

Вам не кажется, что у этого есть вторая функция, очень важная? Вашим поклонникам сегодня важно понимать, а вы «наш» или «не наш»? Кого Евгений Цыганов поддерживает? Могу ли я любить его спектакли, если он «не наш»?

Да, я вас понимаю. Но я просто говорю, что глобально я свою позицию или свои мысли не скрываю, и не могу сказать, что чего-то боюсь. Когда людей избивают – мне это противно, и я говорю об этом. Но я сейчас о том, что есть какие-то еще параллельные реалии. Когда меня спрашивают: «Ты кто?» — у меня на это есть масса ответов. Помимо того, левый я или правый. И более того, может, я и не левый, и не правый.

Но от вас требуют занять позицию сегодня.

Это как спросить: «Ты русский человек?». Я говорю: «Ребят, во мне столько кровей, честно говоря, не знаю, как ответить. И русский тоже....».

Если бы я вам задала этот вопрос: «Вы сейчас кто?» — как вы себя сегодня хотели бы охарактеризовать?

Вот в данный момент я еду ребенка забирать из аэропорта, значит, я отец. А если с вами разговариваю по причине выхода спектакля, значит, я в некотором смысле актер. А когда буду играть концерт с группой — музыкант. Зачем вешать ярлык?