«Приятнее жить в мире, где вируса нет, а есть только человеческая глупость». Как распознать фейки о COVID-19 и чему можно верить
Ваша вторая книга «В интернете кто-то неправ!» была посвящена разоблачению фейковой информации в интернете. Сейчас о коронавирусе такой информации ходит много. Какие механизмы мышления заставляют нас интересоваться фейками и распространять их?
Глобально говоря, основная задача коры больших полушарий — это создавать и поддерживать внутренне непротиворечивую модель реальности. У нас есть сильная потребность объяснять мир, делать так, чтобы он соответствовал нашим ожиданиям. Вообще это довольно полезное свойство, и оно лежит в основе развития цивилизации, но есть проблема: настоящая реальность слишком сложная, слишком многофакторная, а вычислительные мощности мозга ограничены. Поэтому он здорово справляется с тем, чтобы игнорировать факты, которые не укладываются в уже сложившуюся картину, и, напротив, обращать неадекватно много внимания на те факты, которые ее подкрепляют.
Принципиальное преимущество фейка перед настоящим объяснением — его простота. И вариант «вируса вообще нет», и вариант «мы все умрем» требуют от мозга гораздо меньше усилий, чем длинное и занудное «вирус распространяется так-то, смертность такая-то, на нее влияют такие-то факторы, потенциальные варианты контроля такие-то, у каждого есть следующие преимущества и следующие недостатки». Учесть и взвесить все факторы, да еще и в условиях неопределенности и постоянного поступления новой информации — очень тяжелая задача. Мы видим, что с ней плоховато справляются даже те, кто по роду деятельности обязан принимать решения, странно было бы ожидать этого от всех комментаторов в фейсбуке, никогда прежде не интересовавшихся ни иммунологией, ни экономикой.
Второе важное преимущество фейка — что он апеллирует не к разуму, а к эмоциям. Мало того, что фейк дает простую картину реальности, он еще и дает яркую картину. Она может быть радостной, может быть трагической, но в любом случае она очень эффективно захватывает внимание. Эмоции важны для людей, сопротивляться им очень трудно.
Кроме того, люди очень социальные существа. Нам важно не просто сформировать картину реальности, но и обсуждать ее с другими людьми. Желательно, чтобы они были с нами согласны. Простую и эмоционально насыщенную картинку передавать собеседникам гораздо проще и приятнее, чем сложную и неоднозначную. Когда она передана, можно радоваться вместе или бояться вместе, и это огромный кайф, одно из важнейших удовольствий в жизни.
За распространение фейков о коронавирусе недавно ввели штрафы. Считаете ли вы такой метод борьбы с фейками эффективным? Почему?
Трудно сказать. Этот спор не вчера начался. Любые лженаучные концепции распространяются более эффективно, чем рациональный взгляд на вещи, потому что обладают важным преимуществом: отсутствием необходимости делать поправку на объективную реальность. Когда вы пропагандируете доказательную медицину, вам надо проводить эксперименты и обсуждать побочные эффекты и неоднозначные выводы; когда вы пропагандируете гомеопатию, то любую неудачу вы либо просто отрицаете, либо говорите, что в этом случае гомеопатия была неправильная, а вот правильная-то работает всегда. Доказательная медицина побеждает в долгосрочной перспективе, когда есть время спокойно все проверить, посчитать и обсудить, но если человек жаждет волшебную таблетку прямо сейчас, то ему гораздо интереснее такая таблетка, про которую кто-то с умным видом говорит, что она всегда работает, безо всякого этого занудства про двойные слепые плацебо-контролируемые рандомизированные исследования. Надо ли при этом запрещать лженаучные концепции? Обычно считается, что нет, потому что это покушение на свободу слова. Лучше пытаться все объяснять. Ну, если на это есть время.
Распространение лженаучных идей похоже на распространение инфекций. Есть люди, чей мозг серьезно ими поражен. Они проигнорируют запрет на фейки хотя бы потому, что они сами считают эту информацию правдивой. Есть, с другой стороны, люди, которым не принципиально, распространять ли этот сомнительный фрагмент информации или нет, и тогда потенциальный штраф удержит их от репоста. И еще есть люди, которые не будут распространять фейк, потому что понимают, что это фейк. Последние две категории формируют «коллективный иммунитет». Если они многочисленны, то фейку сложнее будет доползти от одного восприимчивого человека до другого.
Делаете ли что-то лично вы, как блогер и журналист-просветитель, для борьбы с фейками о коронавирусе?
Напрямую нет. Во-первых, я живу в информационном пузыре, до которого эти фейки в принципе не долетают. Телевизора у меня нет, аккаунта в одноклассниках тем более, лента в фейсбуке у меня вменяемая. Во-вторых, создать фейк быстро, а рационально опровергать его долго, требует нескольких часов чтения статей и тщательного разбора аргументов, а итоговый результат все равно покажется жертвам фейка слишком сложным и скучным. К тому же эпидемиология не совсем моя тема, я все-таки пишу про когнитивные науки. Моего базового биологического образования хватает, чтобы разобраться, но быстрее и качественнее это делают те, кто ближе по профилю, например врачи или молекулярные биологи. Вот Ирина Якутенко, например, очень много пишет про коронавирус, в том числе разбирает мифы, и она большая молодец.
А я если и способствую борьбе с фейками, то косвенно. Вот написала когда-то универсальную книжку про лженауку, которая дает читателям инструменты анализа информации, применимые в том числе и к фейкам про коронавирус. В результате теперь вы у меня берете интервью. Не то чтобы оно могло переубедить тех, для кого тот или иной фейк уже стал важен, но, возможно, принесет какие-то инсайты тем героическим людям, которые ввязываются в переубеждение своих знакомых.
По свежим данным ВШЭ, каждый десятый россиянин уверен, что пандемия — это «выдумки заинтересованных лиц». Почему так много людей готовы верить в теории заговора?
Помимо всего уже вышесказанного, пандемия — это страшно. Это очень некомфортно. Никому не хочется жить в мире, где люди умирают десятками тысяч — а нет, уже сотнями тысяч! — от нового вируса. Гораздо приятнее жить в мире, где вируса нет, а есть только человеческая глупость. Я бы тоже туда хотела. Проблема в том, что на практике у нас есть и то, и другое.
Но, кстати, каждый десятый россиянин — это не так много. Предполагаю, что доля таких людей скорее снижается, чем растет, по мере того как накапливаются новые и новые свидетельства, в том числе появляются заболевшие люди среди личных знакомых. Коронавирус вообще учит нас, среди всего прочего, тому, чтобы пытаться как-то корректировать свое мнение с поправкой на новые данные. Меня про него спрашивали в интервью в самом начале февраля, и я тогда говорила, что вроде бы пока можно серьезно не беспокоиться. Уже к середине февраля оказалось, что беспокоиться уже пора, а к началу марта это стало очевидным. Но еще 10 марта — все ходы записаны — я всерьез надеялась, что получится не отменять все мои весенние лекции. Теперь даже странно вспоминать.
Кроме того, половина россиян не верит официальной статистике по коронавирусу. Что стоит за таким недоверием?
Тут как раз есть вполне рациональные аргументы. Заболевание часто проходит легко или бессимптомно, без обращения к врачам, то есть в любой стране не происходит выявления всех зараженных. Российское правительство неоднократно мухлевало с цифрами, скажем, в ходе обсчета результатов выборов, этому есть многочисленные и хорошо задокументированные свидетельства. Многим непонятно, как вирус мог дойти до нас так поздно. Тестов не хватает, особенно в регионах, и многие люди вылечиваются (или не вылечиваются) от пневмонии, так и не сдав анализ на COVID-19. Кроме того, вообще сложно объективно оценивать нештатную ситуацию, находясь в середине этой ситуации. Пройдет больше времени, будут разработаны и повсюду внедрены алгоритмы тестирования на вирус, получат массовое распространение тесты на антитела для выявления переболевших, а там и эпидемия пойдет на спад, и снизится нагрузка на больницы — вот тогда будет возможность все посчитать спокойно, построить математические модели, экстраполировать данные. Нынешние оценки наверняка не точны, и действительно скорее в сторону занижения, но это не специфически российская проблема. Просто слишком мало информации и слишком быстро меняется ситуация, никто не был к такому готов.
Как наш мозг реагирует на самоизоляцию в четырех стенах? Как можно ослабить негативные последствия такой изоляции?
Плохо реагирует, конечно. Вся привычная жизнь покатилась к черту, мы все испытываем стресс от этого. Мы волнуемся за пожилых родственников. Тревожимся о предстоящем экономическом кризисе. Ко всему этому добавляется острое одиночество, или, наоборот, усталость от чрезмерного общения с семьей, гиподинамия, сбитый режим, переедание. Вишенкой на торте выступает чувство вины от того, что изоляцию можно было бы провести эффективно, а мы тупим. А как тут не тупить? Что нам еще остается делать?
Важно, во-первых, признать проблему. Это нормально, что мы чувствуем себя плохо, потому что нам объективно трудно. Это не то время, когда стоит всерьез рассчитывать на подвиги. Если у кого-то получается совершать подвиги, то он молодец. Но нам, обычным людям, следует смириться со снизившейся продуктивностью, дать себе время на адаптацию. Делать необходимый минимум, а в остальном сосредоточиться на том, чтобы не поехать кукушечкой.
Для этого хорошо бы иметь субъективное чувство контроля над жизнью. С моей легкой руки это называется «грызть палочку» — я рассказывала в первой книжке про японского исследователя Масатоши Танака, который бил крыс током и оценивал физиологические последствия стресса. Но одна группа крыс вообще ничего не могла сделать. А вторая тоже ничего не могла сделать с током, но зато у них была деревянная палочка, которую можно было грызть, и таким образом вымещать агрессию и вообще как-то воздействовать на ситуацию (со своей точки зрения). Выяснилось, что это здорово снижает разрушительные последствия стресса. В нашем случае стоит сосредоточиться на том, чтобы не терять человеческий облик. Соблюдать режим дня, продолжать гладить одежду и мыть голову. Уделять много внимания борьбе с гиподинамией. Есть много овощей, а не печенек, чтобы после самоизоляции пролезть в дверь. Вымыть окна, покрасить стены, разобрать хлам. Делать простые вещи с видимым результатом.
Думать о людях тоже важно. Во-первых, думать о своих ближних. Они психуют, мы психуем в ответ, никто не плохой, просто всем тяжело. Важно пытаться разорвать этот порочный круг. В идеале поддерживать тех, кого возможно поддержать, но если нет, то хотя бы не ссориться с ними еще сильнее, проявить мужество и извиняться первым, даже когда они не правы, стараться быть старше и добрее. Во-вторых, думать о тех абстрактных миллионах пациентов (и о тех вполне конкретных врачах!), ради которых мы сидим дома, снижая скорость распространения вируса и нагрузку на больницы. Мы не просто сидим дома, мы тут как бы спасаем мир. Вообще-то неплохо спасать мир, просто сидя на диване, хотя это и оказалось на удивление тяжело.
Расскажите, как коронавирус изменил вашу жизнь. Почему вы вернулись из Англии в Россию? Трудно ли было это сделать? Как вы живете по приезде? Как пандемия повлияет на ваши творческие и учебные планы?
Пандемия застала меня в Бристоле, где я училась в магистратуре по молекулярной нейробиологии. Еще 10 марта нам говорили, что мы учимся по плану, а 13 марта резко перевели всех на дистанционное обучение. Но сначала говорили, что это только до середины апреля. Еще через неделю признали, что до лета. Еще через два дня признали, что до конца программы. 20 марта оргкомитет стипендии Chevening, благодаря которой я попала в Бристоль, написал, что мы все можем возвращаться домой, если наши университеты рекомендуют нам это делать, и нам даже купят билеты. 25 марта я улетела в Петербург. 27 марта закрыли авиасообщение. Это было, в общем, предсказуемо, и именно поэтому я приняла решение вернуться. Оно далось мне тяжело, потому что в Бристоле у меня еще и была свеженькая взаимная влюбленность, — но там бы у меня, кроме нее, вообще ничего не было. Университет закрыт, в городе локдаун, рейсы отменены, а я бесконечно далеко от родины, которую я люблю и которая дает мне ресурс — даже сейчас.
Мне очень повезло с возвращением. На двухнедельный обязательный карантин меня мужественно пустила сестра, а потом я перебралась в коммуну на Петроградской. У нас тут просторная квартира, которую снимают несколько классово близких людей, у каждого по своей комнатке, то есть даже в случае жесткого локдауна, как в Москве, мы одновременно и не будем сидеть друг у друга на головах, и не будем испытывать дефицита общения. Более того, у нас есть такса, которой в этом случае предстоит гулять по пять раз в день. Пока что в Петербурге все еще выпускают гулять даже без собаки, если при этом ни с кем не встречаться, и я даже ходила на другой берег, в центр. Это огромная радость после полугода в другой стране.
Но вот планы на будущее у меня, конечно, накрылись коронавирусом полностью. Я должна была летом выполнить в Бристоле лабораторный исследовательский проект, и в зависимости от того, насколько бы он мне понравился, поступала бы дальше в аспирантуру либо в Сколково, чтобы заниматься молекулярной нейробиологией, либо в Вышку, чтобы все-таки заниматься экспериментальной психологией. Моя четвертая научно-популярная книжка, скорее всего, была бы посвящена современным методикам исследований в нейробиологии, там куча всего красивого. Оптогенетика, позволяющая выборочно включать и выключать конкретные нейроны. Светящиеся вирусы, которые распространяются по отросткам нейронов, чтобы удобнее было смотреть, что с чем в мозге соединено. И так далее. Сейчас понятно, что в условиях тяжелого экономического кризиса настолько сложный научпоп никому не нужен, да и вряд ли я в принципе смогу позволить себе аспирантуру, потому что зарабатывать на жизнь параллельно с учебой станет значительно сложнее. Пока что сижу, учусь дистанционно, наблюдаю за окружающей реальностью, пытаюсь заново придумать, кем я стану, когда вырасту. Нам всем предстоит это заново придумать.