«Самое страшное, что пациенты в сознании, пока готовится коктейль забвения»: дневник русского доктора в Нью-Йорке
К началу апреля США вышли на первое место по количеству больных коронавирусом — заразилось уже 400 000 человек. При этом очагом эпидемии в Америке является ее крупнейший город Нью-Йорк, где заболевших более 77 000, а летальных исходов свыше 4000.
Евгений — врач-реаниматолог в одной из нью-йоркских больниц. После окончания Московского медицинского университета им. Пирогова в 2003 году он уехал в США, окончил ординатуру по общей терапии и получил специализацию по пульмонологии и интенсивной терапии. С 2012 года живет и работает в Нью-Йорке. Евгений ведет хронику происходящего, того что происходит в больнице и за ее пределами. Forbes с разрешения автора публикует этот дневник периода пандемии.
17 марта
Немного новостей с полей сражений. Пациенты поступают, пока что единицы тяжелых, много — среднетяжелых и легких пациентов с высоким подозрением. К счастью, тесты привезли и койки с изоляцией есть. Боюсь, ненадолго, и придется делать ковидные отделения. По моим ощущениям, больше пациентов в Бронксе и на севере Манхэттена, чем в Мидтауне и Бруклине, что в целом логично, учитывая кластер в Нью-Рошели. Основная проблема — защита персонала. Не хватает масок всех видов, защиты глаз, биокостюмов. И это практически повсеместно. Персонал напуган, многие сказываются больными, и все больше опасений, что не будет хватать медработников.
Сейчас происходит что-то, что поменяет жизнь на много лет.
Постоянно пишу всем: обязательно продолжайте карантин. Единственный наш шанс не превратиться в полигон с соответствующей сортировкой и продолжать помогать пациентам в больницах — это замедлить распространение вируса. Изоляция работает, при строгом карантине достославное число Rо (в эпидемиологии базовое репродуктивное число — Ro, определяет количество лиц, зараженных одним инфицированным лицом на протяжении всего инфекционного периода. — Forbes Life) снижается ниже одного в течение нескольких недель. Жертвуйте излишки масок больницам по соседству. Дома маски не помогут в любом случае.
Больницы для одного пациента и ИВЛ за $25 000: как состоятельные россияне подготовились к пандемии
19 марта
Мы пока живем первую неделю в условиях средней изоляции, в Италии уже несколько недель жесткий карантин, Китай начинает выходить из изоляции. Какие-то ограничения есть во всех странах. Наступает новая реальность. Нам всем очень будет не хватать теплого лампового ДО-ковидного (я патентую это прилагательное) мира. Но пока это не повод сойти с ума. Большинство из нас переживет это время и, в отличие от Второй мировой, большинство семей не будет считать жертвы. Но при этом ментальное напряжение уже чувствуется в воздухе. Молодые люди с легкой формой или с подозрением на инфекцию, а то и просто здоровые люди страшно тяжело переносят именно ментальное давление. Легкое физиологическое течение сопровождается бессонницей, манией, поглощением огромного количества информации по теме. Это очень серьезно, может случится со многими и, скорее всего, не пройдет бесследно для душевного здоровья. Найдите какую-то отдушину, любимые книги, игры, фильмы, индивидуальный спорт. Медитация, в конце концов. Не думайте об этом целыми днями, не читайте новости о вирусе. Когда случится что-то хорошее, вам наверняка сообщат. Удачи всем, я обратно в «Заповедник».
22 марта
Я планирую писать о жизни на поле боя во время эпидемии. Я не представляю, что произойдет, получится ли писать часто или придется носиться кругами. Так же, как и все, я знаю очень мало про этот вирус. Информация появляется постоянно, меняется ежедневно. Сейчас происходит что-то, что поменяет жизнь на много лет.
24 марта
Погода нам явно помогать не собирается. Ледяной ливень с ветром и плюс два. В метро объявление: пользоваться общественным транспортом только по жизненной или профессиональной необходимостям и находиться друг от друга минимум в двух метрах. Правда, забыли при этом увеличить площадь вагонов. Народу было немного, но найти свободный участок на дистанции два метра оказалось задачей невыполнимой. По профессиональной необходимости ехали я и, судя по костюму, медсестра. У остального десятка пассажиров необходимость видимо была жизненная. Огромный дядька со всеми показателями сложной интубации кричал приятелю, сидевшему через проход, о его надеждах на возобновление баскетбольного сезона к лету. Дистанцию в два метра он активно компенсировал невероятной громкостью и безостановочным потоком слов. Изоляция.
Придя в больницу, я в очередной раз осознал, как сложно передвигаться, ничего не трогая. Дорога в мой офис/зону деконтаминации и оттуда в БИТ (бокс интенсивной терапии. — Forbes Life) оказывается полна ручек, которые можно только повернуть. Куча дверей, отделяющих эти географические точки, открывается в обоих направлениях, по дороге туда и обратно, какие-то двери надо тянуть на себя. Дорога в туалет превращается в нетривиальную спецоперацию. Новая стратегия: набираю горсть антисептика по дороге в одном направлении и мою руки, прибыв на место. Левая рука у меня в любом случае атавизм, но держать антисептик в ней я могу.
Ковид теперь занимает где-то половину коек больницы и две трети коек в реанимации. Разброс возрастов, кто-то очень тяжелый, кто-то медленно улучшается. Вентиляторов хватает, но проблема с изоляционными койками. Маски пока есть, все под замком. Результаты тестов продолжают задерживаться непонятно где. В больницах, прикупивших себе машинки для ПЦР (полимеразная цепная реакция, метод диагностики коронавируса. — Forbes Life), возврат очень быстрый, но у нас, к сожалению, такой диагностики нет, так что ждем несколько дней. Все подозрительные пациенты с тяжелым и умеренно тяжелым течением на гидроксихлороквине и азитромицине. Аритмий пока не было, чудесных излечений тоже, так что к концу недели будут заполнены все койки.
Обеднеть в два раза за месяц: как пандемия сократит доходы россиян
25 марта
Лет десять назад я пытался стать пульмонологом и заодно реаниматологом. Исторически это считалось совместной специализацией. У меня был десяток интервью, три месяца безумных перебежек от Атланты до Бостона. В середине этой географии притаился Ньюарк. Тот, что в штате Нью-Джерси. Директора программы звали Тирувингадам Анандарангам. Я тренировался говорить «доктор Анандарангам» перед зеркалом. Получалось не очень.
Все они сейчас в очагах этого ада, продолжают делать все возможное для повышения шансов пациентов, которые больны тяжелее, чем большинство этих опытных врачей могут представить.
Дружище Анандарангам оказался самым работоспособным, веселым и безжалостным ментором, которого я знал. Он любил поймать меня в восемь вечера и оттащить куда-то делать торакоцентез (процедура пункции грудной полости. — Forbes Life), а то и погонять 45 минут по формулам сидящего в те времена в каждом тяжелом пациенте Сван-Ганца (катетер легочной артерии. — Forbes Life). Запаса реаниматологии, выученного от него, хватило на долгие годы, как и запаса пульмонологии от другого колоритного персонажа с того интервью, директора Центра трансплантации легких Шона Студера.
Интервью закончилось выступлением доктора Студера о трансплантации легких, из которого я не понял почти ни слова, но вовремя смеялся шуткам из поп-культуры и к месту активно кивал. И через пару месяцев узнал, что меня взяли именно в Ньюаркский госпиталь сынов Израиля. Начал работать и учиться примерно в одно время с началом эпидемии H1N1. Тогда ОРДС (острый респираторный дистресс-синдром, тяжелое проявление дыхательной недостаточности. — Forbes Life) был повсюду. Мы — радостные молодые специалисты — бегали по больнице, интубировали, пробовали безумные методы вентиляции легких, достославное ЭКМО (инвазивный экстракорпоральный метод насыщения крови кислородом. — Forbes Life), осцилляторы. Казалось, что все работает, хотя пациенты улучшались постольку-поскольку, многие умирали.
Прошло десять лет, и в мире COVID. Тот же ОРДС, который улучшается еще медленнее, чем обычно. ОРДС, от которого нет особого лечения и который, видимо, пришел надолго.
Какой будет жизнь после пандемии коронавируса? Ответ на этот вопрос дает Ухань
Никаких особых новостей изнутри. Пациенты поступают и оседают. Молодые улучшаются, но недостаточно для вывода с ИВЛ (искусственная вентиляция легких. — Forbes Life), а новых все больше. Развертывается новый блок интенсивной терапии, план развернуть третий. Вентиляторов пока хватает, прошел слух о закупке нового защитного оборудования. Сегодня позвали для осмотра пациентки с метаболической энцефалопатией, почечной недостаточностью и отсутствием подозрения на ковид. Увидев нормальный уровень лимфоцитов, я испытал прилив почти забытой радости. Тот случай, когда точно знаешь, что с пациентом все сложится неплохо. Ну как минимум до следующей попытки смешать в блендере все свои лекарства, включая «таблетки из Гаити» (наркотические препараты, сленг. — Forbes Life), так как уровень сахара все не понижался.
За десять лет я поработал с множеством интенсивистов (врачи-реаниматологи. — Forbes Life) в БИТах десятка больниц. Все они сейчас в очагах этого ада, продолжают делать все возможное для повышения шансов пациентов, которые больны тяжелее, чем большинство этих опытных врачей могут представить.
26 марта
В вагоне теперь не больше семи-восьми человек. Наконец-то изоляция. Довольно асоциальная. Усталые, бедно одетые люди мрачно перемещаются из Бронкса и Верхнего Манхэттена в Бруклин. Зачем? Иногда проходят нищие. У меня не осталось однодолларовых купюр, теперь я всегда подаю. Изредка попадаются одетые в хирургическую форму врачи или медсестры. Обычно выглядят они сильно замученными, и мне кажется, что я могу различить мельтешащие ковидинки на их одежде.
Про каждое изменение у пациентов говорят, что, наверное, это не из-за ковида, но, кто его знает. Ковиду приписывают суперспособности
В больнице продолжается битва с переменным успехом. Открываются еще два полфронта, небольшой (пока) БИТ для ковида и еще один для неликвида. Такое ощущение, что мы излечили вообще все. Куда-то делись септические шоки и желудочно-кишечные кровотечения. Команды быстрого реагирования, готовые атаковать любую тромбоэмболию легочной артерии, «пылятся» без дела, и в администрации думают, куда бы применить их узкоспециализированные навыки. Даже вечный контингент пациентов — пьяная травма и белая горячка — куда-то исчез, захватив с собой неистощимый запас «собратьев» — героев героиновых передозировок.
Почему Германия справляется с коронавирусом лучше других стран в Европе
Во время процедуры выписки, где в небольшой комнате вынуждены общаться десяток докторов, юмор становится все мрачнее. Про каждое изменение у пациентов говорят, что, наверное, это не из-за ковида, но кто его знает. Ковиду приписывают суперспособности. Представил, как через неделю, рассказывая про редкую теперь почечную недостаточность из-за обструкции мочеиспускательного канала увеличенной предстательной железой, один из моих коллег скажет: «Я знаю, что это часто случается у пожилых мужчин просто так, но из-за ковида все может быть».
В Нью-Йорке в день случаев больше, чем в Италии. Мы явно любим бегать по полю с чужими граблями. Ждем армию и военное положение.
Вентиляторы и маски есть. По слухам, прибывает большая партия масок и другого защитного оборудования от китайской общины и вторая — от губернатора. Про вентиляторы слухи в основном страшноватые. Нехватка уже ощущается во многих больницах. У нас пока есть запас. Все равно довольно неуютно. Неожиданно закончились одноразовые накидки для работы с контактными пациентами. Нашли какое-то количество в других отделениях, где медсестрам не приходится заходить в палаты так часто. Кризис миновал, но уровень стресса был осязаемым.
Там, где всего этого ада еще нет, — берегите себя, накапливайте вентиляторы и маски высокой защиты в больницах, а не дома. Увеличивайте надежду на то, что кривая завернет пораньше, чем у нас, и медсестры не подерутся из-за пластиковых накидок по четыре доллара за два десятка.
Тайна COVID-19: почему уровень смертности от коронавируса остается загадкой
27 марта
Пока без изменений, мы в порядке, припасы есть, коек стало больше. Ничего больше хорошего и не скажешь. Даже пациентов с умеренным течением гнусный вирус умудряется достать каким-то опосредованным способом и уменьшить их шансы на выздоровление. Метро сегодня почти битком, на улицах полно народа. Солнышко с удовольствием растопило дистанцию. В Нью-Йорке в день случаев больше, чем в Италии. Мы явно любим бегать по полю с чужими граблями. Ждем армию и военное положение.
28 марта
Ныряешь в марево ковидной зоны приемного отделения. До этого заматываешься, как можешь, в защитное барахло. Огромные фильтры ревут, гоняя воздух. Я полный профан в технике, но когда что-то так ревет, сомнительно, что оно качественно выполняет свою функцию. Дышу очень неглубоко, но сразу хочется зевать. Пациенту 74, диабет, ожирение, давление, астма. Курильщик. Насыщение 85, на 100 процентах кислорода сдирает маску, вырывается из рук двух медрезидентов. Когда он срывает маску, насыщение кислородом падает до 70.
Прибегает интубационная команда. Жалуются, что у них почти не осталась защитного оборудования. Отдаем свое. По плану у них есть все, что требуется для безопасного интубирования. Анестезиолог — отличный мужик. Часто болтали с ним в кафетерии. Полный жизнерадостный итальянец лет 55. Мне становится неуютно. Видно, что его никто не учил пользоваться защитным барахлом. Замечаем порванную перчатку. Анестезиолог матерится, меняет перчатки, снимает маску и очки. Наконец облачается и интубирует. Кажется, он протер глаза. Уходя, он говорит своим бруклинско-итальянским, с интонациями Сопрано: «Эмигрировали в великую страну, э...». Соглашаюсь и иду мыть с хлором свой одноразовый защитный костюм. Хорошо, что возле моего офиса есть небольшой открытый переход между зданиями с чудесным видом на центр Бруклина.
«Черный лебедь» для Кремля: пандемия ударила по рейтингу Путина
Звоню семье пациента сообщить про ухудшение, разговариваю с дочкой, узнаю, что мама тоже с температурой. Советую тестировать, стараюсь делать вид, что все нормально, но она все понимает. Плачет. Обещает подумать об отказе от сердечно-легочной реанимации у папы.
Следующий пациент полегче, но все равно требует вентиляции. Получаем для него разрешение на тоцилизумаб (подкласс иммуноглобулинов), приедет утром. Самое страшное, что многие пациенты в полном сознании. Кто-то молится, пока мы готовим коктейль забвения для интубации.
Есть люди, которые приспособили под накидки мешки для мусора. Мы теперь ничего не выбрасываем. В пакетики из-под накидок кладут телефоны. Тогда не надо его постоянно мыть, можно один раз в конце смены.
В городе статистика заболеваний становится хуже. На улице слишком хорошая погода, гуляния. Вечеринки на набережных и пляжах. В магазине возле нашего дома обнаружили инфекцию у одного из сотрудников. Магазин закрыт. Люди подходят, толпятся у дверей, читают объявления, судачат.
В соседнем магазине хоть какое-то исключение из правил. Пускают только десять покупателей единовременно. У кассы отметки на расстояние два метра. Зато неподалеку работает McDonald's. Только навынос, но он и близлежащая пиццерия заполнены народом.
30 марта
Нас будет двое, один раненый с ковидом и в придачу девушка, которая только начала феллоушип (практику), а скажут, что нас было трое.
Их было 32: 27 с ковидом, 23 на вентиляторах, трое беременных, никто не улучшается. Обычно наша реанимация на тот же состав лечащих врачей заполнена 16-18 пациентами. В тяжелый гриппозный сезон их иногда 22-24. Утренняя пересменка затянулась из-за звонка директора. Хорошо хоть без видео, моя мимика была слишком выразительна. Слышимость была ужасной, так как все были в масках разного калибра, директор перебивал, переспрашивал, иногда терял нить, но в целом почти не мешал. Немного поругался, услышав, что в одном из отделений нашли очень пожилого человека без пульса ночью. Попытки вернуть пульс оказались напрасными. Вечером директор приедет помогать, что реально ценно хотя, видя его в маске набекрень, лезущего на ковидные редуты, мне всегда тревожно.
Как правильно мыть руки, чтобы избежать заражения коронавирусом
По дороге в отделение наблюдал ссору флеботомиста и медсестры из-за пластиковых накидок. Их мало, в основном они не у тех, кому реально нужны. Раздобывшие обладатели не спускают с них глаз. Есть люди, которые приспособили под накидки мешки для мусора. Мы теперь ничего не выбрасываем. В пакетики из-под накидок кладут телефоны. Тогда не надо его постоянно мыть, можно один раз в конце смены.
Одна из беременных пациенток улучшилась для перевода, а две других дышали сами, так что мы даже приободрились. Как выяснилось, зря, приободряться с ковидом довольно бессмысленно. Ну просто потому, что падать каждый раз больнее. Раздается сигнал тревоги, команда быстрого реагирования в отделение А. Один взгляд — нужно звонить великим интубаторам. Они появляются быстро, но тут же раздается второй сигнал, в отделение тремя этажами выше. Там ситуация такая же, второй команды у нас нет. Интубируем сами, но не успеваем. Остановка сердца, пациентка возвращается на 15 минут и останавливается снова. Это жена пациента, который умер ночью, их дочка в другой больнице, но вроде в относительном порядке. Вспоминаю веселые семейные пикники с толпами народа в чудесном парке, куда выходят окна нашего блока интенсивной терапии. Каждый день прошлой недели с хорошей погодой.
Я работал семь дней подряд и видел, как неплохо организованная больница стремительно падает в неконтролируемом пике. Мы пока еще даже не в середине полета.
Надо ли говорить, что до вечера мы потеряли еще нескольких пациентов. Утренняя ситуация повторилась еще раз и примерно с таким же результатом. Исходы пока все ожидаемые по соотношению возраста, сопутствующих состояний и прочих факторов. Попытка убедить семьи отказываться от реанимации и пожалеть родных и врачей успехом не увенчались. Ограничиваем время реанимации и количество людей в палате. Наверное, это поможет кому-то не заболеть. Но и молодые, и более здоровые пациенты мучаются и довольно плохо улучшаются. Койки для новых пациентов, которых море, освобождаются почти только в одном направлении. Завтра встреча комитета по этике: дискуссии об отказе в праве на сердечно-легочную реанимацию.
Команды снабжения проваливаются — видать, тылы разбомбили. Или разворовали. Нет нескольких необходимых лекарств, почти закончился ингаляционный простациклин, который хоть чуточку помогает при гипоксемии. Устанавливаю рационализацию, у пациентов, шансы которых близки к нулю, просто не начинаем. Когда следующая поставка, неизвестно.
Ученые рассказали, как долго сохраняется коронавирус на разных поверхностях
К вечеру удалось разобрать завалы, перевязать раненых. Поступила даже пара пациентов без ковида (пока?). В нашем основном БИТе на 18 коек сейчас лежит один пациент без него. Молодой чувак, который умудрился где-то подцепить грипп. Полечил он его передозировкой множества субстанций. Среди лекарств была большая дозы снотворных и анксиолитиков, так что проспал он четыре дня. Проснулся бедняга в другом мире.
Но масштабов этой напасти не представлял никто. Да и сейчас верится с трудом.
Я работал семь дней подряд и видел, как неплохо организованная больница стремительно падает в неконтролируемом пике. Мы пока еще даже не в середине полета. Я восхищаюсь всеми, кто продолжает это делать и приходит сюда каждый день. Если верить администрации, мы готовились месяцами. Но я помню, как поминали всуе особо плохой гриппозный сезон в 2018 -м. Многие больничные шишки выступали на всех телеканалах и не раз. На войне делаются прекрасные карьеры. К счастью, теперь хотя бы в телевизоре никто не заикнулся про грипп.
У Довлатова было: «Любое унижение начальства — для меня праздник». Я много пишу о том, что у нас ничего не хватает. И это правда, хотя мы реально готовились. Но масштабов этой напасти не представлял никто. Да и сейчас верится с трудом. Многим в медицинском сообществе представлялось, что все это азиатские дела. Некоторые основания не обращать внимания на паникеров у меня тоже были. Я пережил в Нью-Йорке пару ураганов и эпидемии (ха-ха) Эболы и таинственной Зики, которые впечатлительных горожан ввергали в невроз и панику. Ураганы были настоящие и один из них ударил по городу очень чувствительно. Но все равно размеры паники и невроза в Нью-Йорке чаще не соответствуют реальности угрозы.
Мой ковидоскептицизм продолжался почти до конца февраля. Я смотрел на статистику из Южной Кореи, Китая, теплохода и видел, что да, болячка поопасней гриппа, но поражает много меньше народа. Четкой информации о мерах, принимаемых в Корее и Китае, не было, но на теплоходе особой изоляции в начале не ввели, а заболело не так много. Да и контингент там обычно престарелый и больной. Мне не раз попадались пациенты с этих круизов, и я был впечатлен количеством там медицинских ресурсов. Смертность в стандартном круизе тоже не нулевая.
Кровавый рассвет после пандемии. Почему за кризисом может последовать большой передел собственности
Я понимал, что эти пациенты у нас будут, где-то уже были, но не думал, что их будет столько. Подозреваю, что администрации большинства больниц думали примерно так же. То есть был план добавочных коек, закупок каких-то лекарств и оборудования, сворачивания плановых операций и прочего. Но масштабы этой реальности представить было невозможно.
Я шучу, употребляю военную лексику, говорю о тылах и снабжении, но это правда. Блок интенсивной терапии — это постоянное сражение против распадающегося из-за болезни организма. Это очень дорогие сражения, требующие большого количества ресурсов. И факт того, что заканчиваются лекарства, не хватает оборудования, к сожалению, не удивителен. Много лет мы жили с количеством критических пациентов икс, которым требовалось ресурсов игрек. Неожиданно икс полетел вверх по экспоненте и догонять его приходится в реальном времени. Это происходит во всех больницах Нью-Йорка. У нас положение даже лучше, есть вентиляторы и ожидаются новые.
Сейчас не самое веселое время, и что-то нужно не только для защиты от вируса, но и от безумия. Поэтому я пишу.
Про лекарство: четко доказанной фармакотерапии нет. Есть надежды на тоцилизумаб, гидроксихлорохин с азитромицином, калетру (комбинированный препарат против ВИЧ). Ни одно из этих лекарств не было проверено в клинических исследованиях пациентов с ковид. Мы даем комбинацию хинина и азитромицина всем пациентам с изменениями в легких. У моих пациентов, тяжелых, требующих искусственной вентиляции или высокой кислородной поддержки, я чудес не заметил. Так как мы даем всем, то нельзя сказать, что было бы без лекарств. Возможно, и я очень на это надеюсь, у пациентов с менее тяжелым течением, эта комбинация предотвращает переход в совсем тяжелое. И это лучшее, на что можно сейчас надеяться. ОРДС — тяжелейшее расстройство функции легких, которое сложно лечится при любом раскладе. Механизм, запустивший этот синдром, зачастую не так важен. Когда пациентов с этим синдромом единицы, мы можем использовать высокотехнологичные виды терапии, что-то пробовать, подходящее по патофизиологическим критериям. Когда таких пациентов десятки — речь об этом уже не идет. У всех этих пациентов к легким приделано остальное тело, на которое также влияет вирус, само по себе критическое заболевание. Поэтому рассчитывать на чудесные излечения не приходится. Любой успех — огромный труд множества людей и не только врачей.
Когда закончится этот кошмар и мы поедем в Париж?
Самое страшное, что я мог представить в своей жизни, — недостаток аппаратов ИВЛ. Отказывать задыхающимся людям в кислороде не хочет никто. Повторяю, пока они есть, их срочно делают, их собирают с миру по нитке. Разговоры о вентиляции двух, трех и больше пациентов идут не от хорошей жизни. У двух здоровых людей одного возраста, размера и пола примерно одинаковая функция легких. У пациентов с поражением легких это не так. Точно оценить уровень поражения невозможно. Так что мы к этому готовимся, но надеемся, что не доведется.
31 марта
После «кровавого воскресенья», мы смогли как-то вернуться в новую норму. Реанимационных коек осталось совсем мало, идут разговоры о переоборудовании пространств под ковидные блоки интенсивной терапии, как в Италии. Несколько успехов у молодых пациентов, добыли очередную дозу ремдесивира, ждем доставки сегодня. Теперь его дают только для детей и беременных, так как слишком много запросов. Надежды на него какие-то немыслимые, а мы даже не знаем, действительно ли он работает. Результаты исследования в конце апреля. Несколько опытов с тоцилизумабом, смотрим, ждем. Витамин С вернулся на арену.
Первые успехи: физиотерапия и прогулка пока по комнате у молодой женщины, снятой с ИВЛ. После этого день уже не выглядит таким страшным. Некоторые пациенты соглашаются лежать на животе. Это помогает — как минимум задерживает необходимость вентиляции.
Немного про этот вирус. Я не очень впечатлительный, я стажировался в ожоговом отделении, работал в больнице с высоким уровнем травмы. Туда везли огнестрелы, ножевые, автокатастрофы. Ими, конечно, занимались больше хирурги, но мы иногда помогали процедурами, не слишком благосклонно принимаемыми советами, койками, наконец, при массовых травмах.
Разделение на будни и выходные потеряло смысл. Мы приходим каждый день, бреемся из тазика с растопленным снегом, надеваем бывшее в употреблении защитное оборудование и продолжаем.
Мой друг Дэвид как-то сказал, что реанимация — это «терапия на кокаине». Реанимация при коронавирусе — «терапия на кокаине и стероидах». Тяжелое течение у пациента с ковидом, как река с порогами высокой сложности. Только мы, врачи, даже без байдарок — в плане работающей проверенной терапии. Настройками вентилятора, которые нужны для этих пациентов, дабы удержать кислород на достойном уровне, я пользовался считанные разы почти за 10 лет работы в реанимациях. Вирус прямо или за счет иммунного ответа может поражать почти все органы. При этом большинство пациентов в полном сознании и их очень сложно заставить спать. Заставить спать не потому, что это удобно врачам или медсестрам, а потому что, если они не спят, терпеть такую вентиляцию страшно неприятно, и пациенты начинают с ней бороться, иногда выдергивают трубки и катетеры, которые приходится возвращать на место экстренно и с риском для персонала. Первыми у нас заканчиваются капельницы с седативами, пациенты просыпаются, борются с вентилятором. Фармакологи придумывают схемы, способные хоть как-то продлить действие лекарств. Пользуемся почечной недостаточностью. Раньше это было причиной не давать определенные седативные препараты, так как удлинялся период действия. Теперь это плюс. Выведение пациентов с вентиляции также набивает массу шишек, а каждая ошибка и необходимость возврата — риск для многих.
2 апреля
Поездка по пустому утреннему городу очень помогает. Я знаю, что живу в лучшем городе на земле. К сожалению, здесь все большое. Даже микроорганизм. Верю, что город вернется таким же, как прежде, но с большим уважением к чужому пространству.
Если это продлится долго, мы получим целое поколение врачей с атрофией областей мозга, отвечающих за эмпатию. Думаем о какой-то системе психологической поддержки.
Я не знаю, что еще писать. Мы вошли в новую рутину. Пациентов много, мы жонглируем ими, любое улучшение встречается аплодисментами. Удалось не интубировать в тяжелый седьмой-восьмой день — праздник. Выздоравливает коллега дома или в больнице — торжество. Поводов для огорчений, к сожалению, больше. Лекарства продолжают улетать, седативы, вазопрессоры. Никакого четкого ощущения, что что-то работает фармакологически, пока нет. Мне кажется, отчеты китайских товарищей верны. В реанимации большинству пациентов будет плохо. Будем бороться за молодых и здоровых и стараться не доводить до ИВЛ, если сможем.
Рутина — это хорошо. В будние дни нас много, работать легче. Разделение на будни и выходные потеряло смысл. Мы приходим каждый день, бреемся из тазика с растопленным снегом, надеваем бывшее в употреблении защитное оборудование и продолжаем. Мы все еще не отказываем ни в чем, но все больше и больше семей понимает, что при этой болезни многое бесполезно.
Карантин точно работает. Даже наш нью-йоркский. Новая рутина — 4-5 новых пациентов на ИВЛ в день — сохраняется. Если мы удержимся на этом уровне, мы сможем справиться. Главное, чтобы хватило вентиляторов.
Еще немного о страшном. Я проходил резидентуру в небольшой больнице, смертность там была редкостью. 3-4 человека в неделю на триста коек. Большинство этих смертей были очень пожилыми людьми, которым пришла пора уходить. Я помню, как мой старший руководитель плакал вместе с дочерью умершей ночью пациентки. Я понял, что это нормально. Что меня пугает сегодня: смерть пациентов стала обыденностью. Нынешние врачи даже не понимают, что может быть иначе. Если это продлится долго, мы получим целое поколение врачей с атрофией областей мозга, отвечающих за эмпатию. Думаем о какой-то системе психологической поддержки.
Но все-таки что-то хорошее есть. Этот кошмар не закончился или закончится не сразу, но мы не видим повышения количества тяжелых пациентов с понедельника. Надеюсь, что у других так же. Карантин точно работает. Даже наш нью-йоркский. Новая рутина — 4-5 новых пациентов на ИВЛ в день — сохраняется. Если мы удержимся на этом уровне, мы сможем справиться. Главное, чтобы хватило вентиляторов.
Интересно, как за три недели после появления этой напасти, все превратилось в рутину. Первая наша тяжелая пациентка поступила 7 марта. Комната с лучшей изоляцией, летучие консилиумы на тему стратегии вентилирования, фармакотерапии. Через неделю мы в первый раз достигли отметки в половину основного БИТа со светофором видов изоляции на дверях. Еще за неделю количество интенсивных коек увеличилось в два раза, единицы не изолированы из-за вируса и все они на ИВЛ.
Наконец, появились хорошие новости, несколько пациентов показали параметры, соответствующие выводу с ИВЛ. Наконец, с помощью частных доноров и больничных закупок хватает защиты. Пришла партия вентиляторов.
Заканчивается рабочий двенадцатидневный ковидный марафон. В его первый день пациентами с ковидом у нас было заполнена половина основного БИТа на 18 коек. Сейчас у нас около сорока этих пациентов и два с половиной БИТа. Думаем, куда расширяться. Успехов немного, но они есть. Несколько пациентов могут сойти с вентиляции, еще нескольких удалось провести через очень плохие дни, и они улучшаются. Важно, что это относительно молодые и здоровые пациенты. Те, кого очень хочется вытащить.
Мы пока перепробовали все возможные терапии с переменным успехом. Основное разочарование — комбинация гидроксихлорохина с азитромицином. Самая большая надежда — рамдесивир. Все остальное где-то посередине. Нужно больше времени, чтобы понять, а его у нас особо немного.
P.S. Не знаю, что еще писать. Пока это все страшно и уныло. На пике мы или карабкаемся — есть варианты. Но вылезем мы из этого, к сожалению, не скоро.
