«Деньги — это ловушка». Французский писатель Жан-Кристоф Гранже о нацизме, депрессии и жизни по Фрейду

Вот уже 20 лет бывший журналист-международник, Гранже  умело смешивает мрачный психологизм и извращенную жестокость с современной повесткой и превращает классический полицейский детектив в головокружительные триллеры. В марте на русском языке вышел новый роман Гранже «Последняя охота», в котором писатель вернулся к герою бестселлера «Багровые реки» Полу Ньеману и отправил его Шварцваальд расследовать убийство богатого немецкого аристократа. В интервью литературному обозревателю Forbes Наталье Ломыкиной Гранже пояснил, как из сценария сериала получился новый роман, впервые признался в безумии отца и собственных травмах, рассказал об отношении к наркотикам, презрении к французским СМИ и зависимости от денег.

На русском языке вышел ваш новый роман «Последняя охота». Прежде у вас не было романов со сквозным героем, кроме дилогии «Лонтано» и «Конго реквием».  Почему вы вернулись к Пьеру Ньеману, тем более  столько лет спустя?

Я всегда избегал использовать одних и тех же персонажей, предпочитая создавать новых. Но в этот раз у меня была идея написать серию историй, в которых полицейский помогает жандармам по всей Франции. Почему бы не выбрать для этой цели Ньемана? Он ведь именно этим занимался в «Багровых реках». Сначала я решил использовать эти истории в эпизодах сериала, над которым мы работали во Франции. Но в то же время некоторые сюжеты так сильно мне понравились, что я решил написать на их основе и роман тоже. Моя бабушка говорила: «Только идиоты никогда не меняют свою точку зрения».

В «Последней охоте» вы касаетесь темы нацизма. Затронула ли Вторая мировая вашу семью?

Меня воспитывала бабушка, которая прошла через две мировых войны. Я никогда не слышал, чтобы она говорила о «немцах», только о «бошах» (презрительное прозвище немцев во Франции — прим.ред), о «фрицах», о «сволочах» и так далее. К счастью, у меня было достаточно времени, чтобы во всем разобраться и полюбить, например, немецкую культуру. Я пианист, поэтому могу с уверенностью сказать: в том, что касается классической музыки, немцы самые великие. Я часто обращаюсь в своих книгах к теме нацизма, поскольку меня очень интересует Зло с большой буквы. Нацизм — печальная и большая часть этой области. Сейчас, кстати, я работаю над историческим романом, действие которого происходит в Берлине 30-х годов.

То есть вы прочно осели в Германии.

В 90-е годы, до того как стать писателем, я около 10 лет работал специальным корреспондентом. У меня было много командировок, но некоторые места, которые я посетил, произвели на меня неизгладимое впечатление. Шварцвальд в Германии — один из таких регионов. В то время я мечтал написать детективный роман. Во время той поездки я подумал: «Да это же идеальное место для триллера!».

У ваших героев, даже положительных, обычно есть сильные фобии и серьезные психологические травмы. Например, Пьер Ньеман с детства боится собак (и уж вы позаботитесь, чтобы ему пришлось с ними встретиться). Консультируетесь ли вы с психологами, создавая характеры героев?

Это одна из причин, почему мне так нравится придумывать новых персонажей. Они все должны были пережить какую-то травму, быть сложно устроенными, в их судьбе должна быть некая неизбежность. В этом мы недалеко ушли от греческой трагедии. В некотором плане даже у моих положительных персонажей сложный жизненный путь, полный травматизма и внутренних ран. Чтобы описать такое, не нужно консультироваться с психологом. У каждого из нас есть такие раны. Мне достаточно вдохновляться самим собой.

Как вы относитесь к тому, что сейчас во всем принято искать первопричину,  родовые травмы, депрессию и так далее.  Насколько детство определяет жизнь?

Возможно, это связано с моим собственным опытом, но я думаю, что наше детство определяет нас на 100%. Именно поэтому мне так нравится Зигмунд Фрейд. Я считаю, что, несмотря на критику, которой подвергаются его исследования сейчас, он гений ничуть не меньше, чем Эйнштейн или Леонардо Да Винчи. Он смог не только понять, что нас полностью формируют травмы, полученные в детстве, но и то, что люди предпочитают их скрывать. Поэтому я так люблю Фрейда: для него судьба каждого человека — это триллер с секретом, который нужно откопать.

Вы сами обращались к психоаналитикам?

Я посещаю психоаналитика вот уже около 10 лет. Это мне очень помогает. Сначала я боялся свести счеты со своим прошлым и потерять вдохновение, которое всегда рождается из травматических воспоминаний. Но я ошибался. Я стал чувствовать себя гораздо лучше, да и вдохновение не потерял. Не хочу произносить громкие речи, но я очень верю в силу слова. Надо обязательно проговаривать вслух, что лежит на сердце и что спрятано в глубинах прошлого.

Вы пытались отыскать своего отца и разузнать о нем, когда стали взрослым? 

В 2005 году у меня была депрессия, которая была связана, я думаю, с моим первым разводом и стрессом от успеха. Много лет я компенсировал это умственной энергией, но потом внезапно сломался. Я стал консультироваться с психиатром-психоаналитиком, который посоветовал мне провести уборку в собственной голове, то есть разобраться с тайнами, которые окружают фигуру моего отца, страдавшего психическими расстройствами и которого я никогда не знал. Моя мать, которая до сих пор не любит об этом говорить, дала мне документы, содержащие все подробности их развода, случившегося сразу после моего рождения. Это было невероятно: безумие моего отца, сложное и опасное, поразило меня. Такое впечатление, что это происходило в одном из романов Гранже! Я понял, что это всегда было во мне, в моей душе, основанное на какой-то очень глубокой детской памяти.

Ваши последние детективы изобиловали тяжелыми подробностями, особенно «Земля мертвых». Скажу честно, этот роман даже поклонникам читать местами физически тяжело. «Последняя охота», к счастью для  чувствительных читателей вроде меня,  спокойнее и ближе к классическому  Гранже. Как вы регулируете градус зла и насилия в книгах? 

Меня интересует зло. Когда я выбираю какую-то тему, то углубляюсь в нее. В «Земле мертвых» я хотел показать, насколько извращенными могут быть человеческие желания. Показать все безумства, которые могут возбуждать сексуальное желание. Я был ошеломлен моим расследованием. То, что мне удалось выяснить, поражает воображение. Вообще, можно сказать, что я пишу страшные сказки для взрослых. Поэтому я стараюсь, чтобы насилие и кровавые сцены создавали общую атмосферу, близкую к эстетике сказок. Таких, которые так нравятся детям, где вы попадаете в очень темный лес…

Как вы пишете особо тяжелые сцены? За один подход? 

Нужно разделять два состояния в писательской работе: вдохновение, когда появляются идеи (короткий, ослепительный момент), и непосредственное написание текста (ремесло, требующее много времени). Когда у меня появляются идеи, я иногда немного боюсь сам себя. Но все остальное время — это работа художника, ремесленника, терпеливая и очень техническая. Часто я описываю ужасные сцены вскрытия, слушая оперу и абсолютно абстрагировавшись от описываемого насилия. Как говорил Джеймс Эллрой: «Я профессионал».

Пробовали ли вы наркотики? Зачем, при каких обстоятельствах? 

Я никогда не пробовал наркотики, они меня пугают. Я даже не знаю, почему.  Я совсем не против выпить много шампанского на вечеринке (так уж в Париже все устроено) и немного потерять голову. Но наркотики… Я боюсь попасть в такие миры, которые не смогу контролировать. Напротив, как литературная тема, наркотики мне очень нравятся. Часто мои персонажи страдают от зависимости или мучаются от ломки.

Судя по вашим фотографиям  и интервью вы при этом человек жизнерадостный. Как потом возвращаетесь к радостями жизни? От какой части своей работы испытываете особое удовлетворение?

Это просто объяснить: я помещаю всю внутреннюю черноту в мои книги. Это своего рода катарсис, можно сказать даже экзорцизм. В реальной жизни мой разум очищается, избавляется от тревог, темных импульсов и так далее. Моим детям трудно поверить, что их папа пишет такие ужасные истории.

«Полет аистов» в свое время вырос из журналистской расследования и вы побывали в местах, описанных в романе. Насколько вам важно самому побывать в тех странах, где происходит действие романа? Были ли вы в конголезских джунглях, которые так зримо описываете в «Лонтано»? 

Поначалу я был оседлым интеллектуалом. Я изучал литературу в Сорбонне и верил, что самые лучшие путешествия — те, которые происходят в нашей голове. Тогда в профессиональном плане мне повезло. Я не мог найти работу: во Франции, если у вас филологическое образование, можно сказать, что у вас ничего нет, или еще хуже, что у вас инвалидность. Я познакомился с фотографом, который взял меня под свое крыло и выбрал в качестве помощника в путешествиях. В одночасье я превратился в искателя приключений (до этого я не ездил никуда дальше Испании). Тогда я понял, что эти путешествия, эти необыкновенные воспоминания должны стать основой для детективных романов. Именно реальность предшествует искусству, а не наоборот.

Каким СМИ вы доверяете? К каким источникам обращаетесь, когда собираете политическую подоплеку для своих книг?

Моя позиция очень проста. Будучи журналистом, я понимаю, что правды не существует. Это изменчивое понятие, которое зависит от конкретной точки зрения. Каждый раз, когда я работал над репортажем, я заставлял себя забыть все, что я читал или думал о стране или о конкретной теме… Все, что мы можем сделать, — это помнить факты и даты. А любой журналистский анализ хорош лишь для того, чтобы его выкинули в помойку. Во Франции мы задыхаемся от людей, у которых достаточно воздуха, чтобы объяснять, осуждать и разглагольствовать, не вставая со стула. Я уже очень давно не слушаю никакие комментарии журналистов.

Насколько важна для вас точность при экранизации ваших книг? Вы участвуете в процессе?

Все экранизации моих книг неудачны. Но с каждым новым проектом ко мне почему-то возвращается надежда: может быть в этот раз получится хороший фильм. В последнее время ситуация изменилась, потому что мы делаем сериалы, а они больше подходят для того, чтобы рассказывать длинные истории. При этом у меня очень хорошие отношения с продюсерами, часто мы даже друзья. Я всегда участвую в написании адаптации, но проект все равно как будто ускользает из рук. И это нормально, я ведь не режиссер. По большому счету, если говорить правду, то я всегда работал для кино и телевидения исключительно ради денег.

То есть зарабатывать одной литературой у вас не получается? 

Деньги — это ловушка, или скажем определенный уровень жизни, комфорта. Как только вы достигли определенного уровня жизнь, стали обладать определенной силой, вы уже не сможете жить как раньше. Это не философская трусость, это факт. Например, вы женитесь, разводитесь и должны с тех пор платить алименты, рассчитанные исходя из ваших доходов на момент развода. То же самое касается детей: вы планируете дать им самое роскошное образование, а этот процесс длится почти 20 лет. Как в таких условиях вернуться к прежней жизни? Вы просто обречены на успех. Вы должны всегда достаточно зарабатывать. В этих условиях ваша судьба заключается в сохранении баланса между обетом творца (оставаться на том же уровне) и долгом преуспеть (заработать достаточно денег, чтобы обеспечить всех на свете).

Насколько сложно во Франции стать высокооплачиваемым писателем?

Во Франции очень мало писателей, которые могут зарабатывать на жизнь своими книгами. И еще меньше тех, кто хорошо зарабатывает. Но в этом нет никакой несправедливости. Вы продаете книги — вы зарабатываете деньги. Вы их не продаете — вы бедный. Все просто. Я совершенно против идеи финансовой помощи людям искусства. Решение стать творцом — рискованный выбор, но это самая прекрасная работа на свете, самая героическая. Вы не можете усидеть сразу на двух стульях. Вы не можете с одной стороны пожинать лавры этого прекрасного, независимого и одинокого ремесла, а с другой стороны брать деньги у государства. Это как быть пилотом Формулы 1, но не желать рисковать при этом.

В какой сфере вы бы хотели видеть своих детей? Чем они занимаются? 

Это огромная проблема. Когда вы молоды, вы мечтаете стать художником, но все вас от этого отговаривают: слишком много рисков, слишком мало тех, кому удалось преуспеть. Будучи успешным писателем, я придерживаюсь точно такой же точки зрения, потому что знаю, как и все остальные, что преуспеть удается немногим… Но я считаю, что нужно дать себе несколько лет, чтобы попробовать достичь невозможного. Когда ты молод, нужно мечтать стать Китом Ричардсом. В противном случае не важно, выберешь ты потом артистическую профессию или нет, ты все равно останешься никем.

Каких современных французских писателей миру стоило бы узнать получше?

Я не знаю. Если честно, я давно не читаю современную французскую литературу. Чем старше вы становитесь, тем меньше у вас остается времени. Вы не можете больше терять его, читая один из сотни романов, которые выходят каждый год во Франции. Если честно, мне интересно, кто их вообще читает…

Когда вы снова приедете в Россию?

Я бы с удовольствием еще раз приехал в Россию. У меня о России замечательные воспоминания. Одни очень давние — о том, как я был молодым репортером и спал в Сибири в спальном мешке. Другие свежие — о том, как я останавливался в шикарных гостиницах и обедал в кафе «Пушкин». Мне особенно запомнилось это волшебное место, где все сверкает (как в рождественский вечер, когда ты еще ребенок), а снаружи минус 20 градусов!