«Хочется побить свой собственный рекорд». Клим Шипенко о жизни после «Холопа», новом кинорынке и трагедии Есенина
«Холоп» стал самым кассовым фильмом и собрал 3 млрд. До этого вышел «Текст», который принес вам славу режиссера, который может снять коммерчески успешную социальную драму. И вот после всего этого вы проснулись однажды утром — и что дальше? Как изменилась ваша жизнь?
Знаете, если бы это были мои первые два фильма, у меня бы, наверное, появилось ощущение, что я король мира — и развилась какая-нибудь звездная болезнь. Но у меня и до этого были хорошие проекты, которые так или иначе готовили меня к бОльшему успеху. «Салют 7» тоже был и очень успешным, и зрительским — с почти миллиардным сбором и наградами. Так что я по нарастающей шел, и сейчас в моем сознании ничего принципиально не изменилось. Я вообще стараюсь не зависеть от таких колебаний в моем творчестве — от провалов и успехов. Когда я думаю о следующих проектах, я «измеряю» себя по тому, что еще надо сделать, а не по тому, что уже сделано.
Но очевидно, что именно сейчас вы стали медийной личностью, вышли на первый план. Насколько это важно для режиссера?
Да, конечно, стало больше интервью, которые посвящены именно мне, а не непосредственно картинам или звездам-актерам, как было раньше. И это очень важно, потому что я всегда мечтал стать — как и мои кумиры — режиссером, который является знаком качества для своих фильмов. Чтобы, по большому счету, было не так важно, кто снимается, если этот фильм сделал определенный режиссер. В России таких имен не так много, но я надеюсь стать одним из них. Я действительно снимаю кино в разных жанрах, поэтому так важно личное доверие зрителя. И в таком случае мне не нужно будет прикрываться известностью актеров, я получу больше свободы. Но чтобы все это случилось, мне еще нужно доказать в следующих проектах, что я действительно достоин доверия.
С другой стороны, эти 3 млрд — теперь красная тряпка для быка. Все будут ждать, повторите вы такой успех или нет, провалитесь или нет.
Безусловно, хочется поставить перед собой задачу превзойти эту цифру, побить свой собственный рекорд. Но это не может быть основным движущим элементом в моей жизни, иначе можно сойти с ума. Я движим историей, другими жанрами, которые еще не попробовал.
В кино не так, как в спорте: ты пробежал стометровку за 5 секунд, а теперь надо — за 4,9. Я хочу, чтобы мои новые фильмы были успешными и зрительскими, но нет никакой формулы, как это сделать. Слишком много обстоятельств, которые должны сойтись в одном фильме, и режиссер далеко не все контролирует. Я только один из кусочков пазла.
Вы учились профессии в США, и там как раз, кажется, формулу знают. В Голливуде системно работает коллаборация режиссеров с продюсерами и звездами. Вы в Yellow, Black and White (студия, выпустившая «Холоп» и «Текст») пытаетесь выстроить такую систему сейчас?
Да. Но в отличие от Америки и Голливуда у нас не настолько развит институт звезд. Там они создали институт международных звезд, которые являются брендами. Теми самыми привлекательными для миллионов людей элементами — и поэтому они получают такие гонорары. Они прекрасно знают, сколько их имя на афише принесет продюсерам. У нас не так. Ты не можешь этого просчитать, к сожалению. Мы в Yellow, Black and White пытаемся это просчитать: как мы охватим новую аудиторию, как диверсифицируем каст и так далее. Но все равно результат никто не гарантирует.
Я прекрасно помню, когда я учился в Лос-Анджелесе, все время видел на зданиях бегущую строку — и долгое время думал, что это какие-то акции. Но там были имена актеров. Потом мне объяснили, что «ставка» актера напрямую высчитывается относительно его последних фильмов. И все знают, сколько ты сейчас стоишь. А у нас просто просыпается актер в какой-то момент и решает, что он теперь стоит полмиллиона.
Но ему же может рынок сказать: «Слушай, ты столько не стоишь».
Да никто не понимает, кто сколько стоит. Например, последние фильмы с Машковым проваливались. С Петровым или Ходченковой может провалиться фильм, а может взлететь. А там такого не бывает. Если вы взяли Ди Каприо, Брэда Питта и Тарантино, то они должны просто откровенную халтуру сделать, чтобы она провалилась и не окупилась. У нас рынок меньше, звезд таких, которые стопроцентно привлекают аудиторию, нет. Поэтому, возвращаясь к тому, о чем мы говорили, если я хоть чуть-чуть смогу своим проектам помочь своей репутацией, будет здорово.
Насколько вы готовы как режиссер адаптироваться к этим рыночным требованиям, к запросам продюсеров?
Я всегда работаю в рамках этих требований. У меня было одно только исключение — фильм «Как поднять миллион», где две главные роли должны были играть совсем молодые артисты. Тогда вопрос денег не стоял. А все остальные мои истории — они всегда так или иначе были в рынке, под него адаптировались. Всегда стоял вопрос так: у нас романтическая комедия, по правилам романтической комедии нужны две звезды. Как Хью Грант и Джулия Робертс, понимаете? Зритель хочет посмотреть, как два любимых актера влюбятся друг в друга. Когда мы делали «Салют 7», мы понимали, что это должен быть большой зрительский фильм. И дальше думали про элементы, из которых такое кино делается. Для меня это нормально.
Но мы все знаем массу примеров, когда режиссеры отказываются работать с определенными продюсерами, потому что те «ограничивают их свободу творчества». Кажется, что-то подобное происходит сейчас со Звягинцевым, который не может снять свой новый фильм.
Мы работаем в разных сегментах кино.
Но ведь на любое кино нужны деньги.
Конечно, он работает с бюджетами, какие бывают на «рыночных» фильмах. И возможно, он может такие деньги собрать. Я слышал, что его фильмы стоили гораздо дороже — и «Левиафан», и «Нелюбовь», — чем если бы их снимал какой-нибудь менее известный и титулованный режиссер. То есть он за счет своей репутации, имени, метода работы имеет право. И если получалось до сих пор, может, и сейчас получится.
Мы работаем по-другому. В нашей компании никто не скажет мне: «А давай мы тебе дадим какой хочешь бюджет». Нет, у меня сейчас три проекта, например, и мы все сидим и пытаемся понять, как нам надо сделать эти фильмы, чтобы не потерять деньги. И я нормально к этому отношусь. Потому что я же не делаю кино за свои собственные деньги. Я делаю кино за деньги компании, только частично — за государственное финансирование. Это буквально треть — и то если дадут. Я в этих процессах участвую и считаю, что режиссер должен быть задействован на всех этапах. Я учился на кинопроизводство все-таки в Лос-Анджелесе, и меня там учили кинобизнесу, а не киноарту.
В российском кино, на мой взгляд, есть три варианта. Есть артхаус, на который кто-то дал денег, его посмотрела очень узкая аудитория, он никогда не окупится. Есть фильмы за госденьги с очень определенной риторикой. А есть фильмы, в которых ужасные продакт-плейсменты, где весь фильм про майонез, а не про героев. Как найти другой путь, четвертый?
Это всегда лавирование. Я не против продакт-плейсмента, я вижу его в «Джеймсе Бонде» и вообще в большинстве голливудских фильмов. Главный вопрос: как это делать. Если ты это делаешь навязчиво, то, конечно, выходишь из истории и попадаешь на территорию рекламы. И зритель говорит тебе: «Так, минуточку, мы кино пришли смотреть. Что нам тут пытаются втюхать?» Это тонкая грань. Вы же не возмущаетесь, смотря Бонда, что вам пытаются продать часы? Поэтому я считаю, что это всегда лавирование. Потому что никто деньгами в режиссеров не кидается. Никто не приходит: «Держи, вот тебе 300 миллионов, делай, что хочешь. Просто меня напиши где-нибудь в титрах. Спасибо».
Сейчас с этим должно быть еще сложнее. Вы на себе уже почувствовали влияние коронавируса и скачков валюты?
Конечно, почувствовал. У меня, как и всех, карантин — и проекты поставлены на паузу. Ждем и пытаемся понять, когда их можно будет возобновить. И курс тоже сказался. Проект, который частично должен сниматься не в России, сейчас будет адаптироваться под новый курс.
Вам стало проще продвигать ваши новые проекты после «Холопа»?
Стало больше предложений, а продвигать — нет, не проще. Все равно никто не приходит и не говорит: «Все, что ты сделаешь, теперь будет зарабатывать три миллиарда». Мне кажется, все люди здравомыслящие и понимают, что я лишь один из элементов. Посмотрим, дадут ли мне деньги Фонд кино и Минкульт на мои новые фильмы.
Я читала, что на предыдущие фильмы не дали, и вы хотите еще раз попробовать. Уже пытались?
Сейчас только началась подача [заявок]. Мы будем подавать, скорее всего, сразу три проекта. До этого все как-то не складывалось, ничего не давали.
Наверное, успех «Текста» и «Холопа» дал какую-то уверенность продюсерам, с которыми я работаю. Все-таки успехи подтверждают правильность направления. Все теперь меньше нервничают на мой счет.
У вас сейчас эксклюзивные отношения с Yellow, Black and White?
Да, я эксклюзивно работаю с Yellow, Black and White.
Почему вы их выбрали?
Потому что у нас уже три успешных совместных проекта, уже выстроились отношения. Они дают мне ту самую свободу творчества, о которой вы говорите. Мы с Эдуардом Илояном друг друга слышим, у нас нет споров, кто главнее, чей голос сильнее. У него есть доверие ко мне как к творческому человеку, а я не лезу в то, как мы будем выстраивать маркетинг и так далее. У нас все время происходит диалог, в котором я отвечаю за творчество, а Эдуард — за финансирование, дистрибуцию и маркетинг.
Почему эксклюзивные отношения? Это дает им уверенность, что они работают со мной. Я буду делать их проекты. А мне это дает уверенность, что мне не нужно бегать со своими проектами по рынку, искать продюсеров. Потому что это всегда нервы. Я с удовольствием отдаю Эдику эту свою головную боль.
Как вы думаете, какие изменения в российской индустрии кино привели к тому, что за последний год вышло несколько коммерчески успешных и одновременно качественных фильмов в разных жанрах?
Пришло какое-то новое поколение киношников. Медийные, молодые, с новым ощущением современности, с современным языком и темами. И вещи, о которых эти ребята хотят говорить, созвучны тому, о чем хочет смотреть публика.
Такие успехи сегодня во многом связаны не столько с маркетингом, а с тем, что работает «сарафанное радио». Человек, которому вы доверяете, говорит вам или пишет в соцсетях, что фильм неплохой. И это не реклама на телеке, про которую все знают, что она проплачена. Я это почувствовал, когда начался прокат «Текста» — за первые три дня я увидел столько классных зрительских отзывов, просто в фейсбуке и инстаграме. Мне кажется, это сыграло огромную роль в успехе фильма.
Но для этого все-таки надо сделать действительно хороший фильм, иначе его не будут рекомендовать.
Да, но были хорошие фильмы, которые не становились коммерчески успешными в силу отчасти того, что не работало сарафанное радио. Не было культуры доносить до других свое мнение о фильме, выставке, концерте. А сейчас она сформировалась. Очень большое значение имеет доверие к тому, кто тебе советует фильм. Поэтому так влияют отзывы блогеров, медийных личностей, которым доверяют, да и просто друзей друзей в фейсбуке.
Еще один фактор — все-таки прикрыли большую часть торрентов. Раньше скачать пиратскую версию было проще. Система контроля над этим тоже имеет значение, потому что если хочешь посмотреть фильм — иди в кино.
Расскажите про ваш новый проект — фильм про Есенина.
Это проект, о котором я очень давно думал. Я думал о фигуре Есенина, о его смерти, которая осталась тайной, покрытой мраком. Это одна из главных русских теорий заговора начала ХХ века, сравнимая только с убийством Кеннеди или с убийством Листьева, которое все сейчас вспоминают. Все это вызывает у меня большой интерес — как триллер, драма, саспенс.
И вот недавно мы с моим отцом (актер, режиссер и драматург Алексей Шипенко. — Forbes Life) посидели, подумали, и нам пришла идея сделать фильм именно про последние несколько дней жизни Есенина. Взять какой-то очень маленький отрезок времени и с помощью него передать сущность этого человека. Мне вообще нравятся такие фильмы, где биография показывается через срез жизни. Один из моих любимых фильмов — «Восьмая миля», там это очень круто сделано.
Я был удивлен, что фильмов о смерти Есенина до сих пор нет в России. Казалось бы, такая тема, такой герой, такой драматизм, такой триллер — и почему нет ничего?
Я как раз хотела с вами про это поговорить, потому что Есенин – это, конечно, знаковая фигура. И вы прекрасно знаете, как все подобные фигуры в современном кино так или иначе препарируются в зависимости от того, что и кому нужно сказать. Как вы собираетесь обращаться с этой историей?
Это будет жанровый триллер в стиле «Побега». Человек, который понимает, что вокруг него сужается круг (на него завели 12 сфабрикованных дел), и он пытается из него каким-то образом выпрыгнуть, хотя понимает, что окружен со всех сторон. И зритель все время, до последнего момента надеется на другой финал, хотя прекрасно знает, чем все закончится. Там будет доля фантасмагории, связанной с воспаленным сознанием героя.
На самом деле я не верю, что он был самоубийцей — и, собственно, эту версию не собираюсь экранизировать.
То есть в вашей версии это все-таки убийство?
Да. Мы собрали много версий с отцом — и предложили свою. Потому что нет официальной единой версии, как умер Есенин. И мы предлагаем свою — самую кинематографическую. Важно сказать, что это не документальный фильм, а художественное кино, жанровое.
Кто будет играть Есенина? Вы бы сами смогли!
Пока не знаю, мы еще не начали съемки. А я бы смог, наверное, несколько лет назад, сейчас уже нет, не тот возраст.
Вы наверняка сидели в архивах. Какие у вас ощущения от времен столетней давности? Есть ли пересечения с сегодняшним днем?
Конечно, какие-то пересечения всегда возникают, и история часто повторяет себя. Я не могу сказать, что она абсолютно повторяется. Конечно, и тогда, и сейчас возникает тема свободного художника, которая идет вразрез с политикой партии. Она присутствовала всегда. Был Пастернак, был Есенин, который написал «Страну негодяев». И открыто критиковал тогда еще не до конца осевшую советскую власть. И, конечно, власть на это реагировала. Он тогда был, наверное, одним из самых известных людей страны. Тогда не было интернета, но он мог выйти и всем рассказать, что думает. С матом, с выпивкой. Так что, конечно, это история свободного художника, который отказывается подстраиваться под политику партии.
Потому что так или иначе художник, поэт, писатель, режиссер — все они создают свою реальность, пытаются увидеть происходящее вокруг под каким-то своим углом. А сама реальность их не совсем устраивает. Творчество — это же своего рода эскапизм. Ты не можешь из реальности в монтаже вырезать неприятную тебе неделю — и оказаться сразу на Мальдивах.
Я не знаю, есть ли такие художники, которые жили в самое спокойное время, и у них в жизни все сложилось, они влюбились, поженились, нарожали детей, умерли в один день с женой. И при этом написали хотя бы одно великое произведение. Как говорил мой любимый Хемингуэй: «Писатель пишет, потому что у него есть в душе черная дыра, и ее нужно чем-то заполнять». Вот мы ее и заполняем.