«Это Сталин сделал Кремль таким»: Леонид Парфенов о своем новом фильме «Русские грузины»

«Русские грузины» концептуально и визуально продолжают «национальную» сагу Леонида Парфенова, начавшуюся с трилогии «Русские евреи». Журналиста, по его словам, здесь интересуют не «грузинские грузины», а обрусевшие — русская карьера Багратиона, Сталина, Берии, Орджоникидзе, Пиросмани. Первый фильм проекта завершается 1939 годом — пиком могущества предвоенной советской империи. Режиссером-постановщиком картины стал Сергей Нурмамед. Фильм создан студией «Намедни» при поддержке предпринимателя Паата Гамгонеишвили и Центра Документального Кино.

По моим зрительским ощущениям, «Русские грузины» во многом отличаются от «Русских евреев» —по эмоциям, подаче. Насколько отличалась ваша задача авторская в работе над этими проектами? 

«Русские грузины» действительно отличаются от «Русских евреев». И я вам скажу больше: оба проекта отличаются от «Русских немцев», если мы сделаем третью часть. Моя задача ничем не отличалась, просто народы разные — и материал разный. Он диктует различия, а не то, что я одних люблю больше, а других — меньше. У грузин и евреев разный вклад в историю, разные типажи, разные ситуации. Достаточно сказать, что грузины как православные в Российской Империи просто считались русскими православными. Что было не совсем так, конечно, но они хоть не были ущемлены в правах по религиозному признаку.

В этом фильме вы сосредоточились на ключевых фигурах — и сложных фигурах. Центральным героем оказался Сталин. Как вы «обращались» с его образом, учитывая сегодняшнее сложное отношение к его личности?

Вы знаете, я ведь смотрю на Сталина с точки зрения его обрусения. Что в детстве он не знал русского языка, а потом выучил его настолько, что давал уроки другим грузинам. Использовал русскую историю, как ему было удобно. То ему нужен был Александр Невский, то некстати, а потом снова очень нужен. Как ему — русскому правителю — надо было полностью подчинить Москве союзные республики, как он использовал фигуру Ивана Сусанина. Как он реабилитировал Петра и представлял его реформатором, как первый пример использования народного ресурса в модернизации страны. Он оправдывал Ивана Грозного, которого никогда раньше не оправдывали, он называл опричников прогрессивным войском. Хотя понятно, что оправдание опричнины постановлением ЦК ВКП(б) – это, конечно, реверанс в сторону собственной политики. Я делал фильм не о грузинах, а об их русской карьере и их восприятии в России. И в этом смысле другой герой фильма — Пиросмани — это русская, советская легенда. «Жил был художник один, домик имел и холсты». В фильме не тот Пиросмани, который для Грузии — главный национальный художник. У нас иной просто взгляд на этих деятелей. И Багратион мне ценен тем, что впервые в мировой истории армия воюет, идя по льду. А то, что эту армию возглавляет грузин, даже никому в голову не приходит. Просто климатически кажется, что это невозможно. Но в этой войне он был русским генералом, а не грузинским князем.

Но, как и когда-то в руках вождя исторические фигуры меняли свое значение в зависимости от его ситуативных потребностей, так и сам Сталин сегодня рассматривается так, как удобно власти. И вы же понимаете, что ваш фильм будут смотреть в этом контексте.

Хорошо, пусть смотрят в этом контексте. Но ведь это огромный срок правления, 30 лет в истории. В нем было множество разных аспектов — и никаким фильмом, никакой работой, монографией, невозможно исчерпать это сталинское 30-летие. И мы в значительной степени живем в окружении сталинского наследия.

В фильме есть такой тонкий момент, когда вы за кадром говорите про безграничную власть Сталина, а показываете современную Воздвиженку, по которой едет машина с мигалкой. Это отсылка к сегодняшней ситуации?

Так получилось — так оно и осталось. Власть по-прежнему в Кремле, и власть по-прежнему проносится в Кремль. У Бориса Слуцкого: «Однажды я шел Арбатом, Бог ехал в пяти машинах». Это же Сталин сделал Кремль таким. И он сделал эту пролетающую власть к воротам Кремля. Так до сих пор и живем.

Понимаете, документалистика не может быть просто историческим экскурсом. Нам было бы неинтересно смотреть эту историю, если бы до сих пор нас не впечатляло, как грузинский хор поет «Бородино», если бы до сих пор Пиросмани не был нашим главным художником-примитивистом. Если бы до сих пор не жили в стране, которая, в общем-то, остается правопреемницей сталинского СССР.

В фильме есть цитата Орджоникидзе: «Сначала ты коммунист, а уже потом грузин». Как вы считаете — после двух таких фильмов — существует ли условный национальный характер? Или в случае ваших героев это уходит на второй план?

По-разному. Никто же не может взвесить меру: вот тут он обрусел совсем, а тут он, хотя и обрусел, но все-таки хочет есть сациви. Кстати, грузинская кухня была царской, ее подавали на приемах в Кремле, начиная с 60-летия Сталина. И, собственно, с тех пор этот культ грузинской кухни в слоях, особенно творческой интеллигенции, так и живет. Уже 80 лет она является непременной частью московского и российского общепита. Это влияние национального или нет? У Андрониковых один брат, Ираклий, был литературоведом в Москве и Ленинграде с «обрусевшей» фамилией. А другой брат, тоже академик, был директором Института физики и академии наук Грузии, сохраняя фамилию Андроникашвили. Так вот по-разному складывалось.

Изменение фамилии — это жест? Большинство героев фильма поменяли грузинские фамилии на русские варианты.

Нет, не большинство. Многие. В этом смысле вообще не было строгого правила. Театральный режиссер Марджанишвили, когда ставил спектакли в Тбилиси, был Марджанишвили, а в Москве был Марджановым. В Грузии снимал фильмы Калатозишвили, а «Летят журавли» подписаны фамилией Калатозов — это наша единственная золотая «Пальмовая ветвь» в Каннском фестивале. А Данелия фамилию не переиначивал, а вот фильмы он снимал «национально» разные. «Я шагаю по Москве», совершенно русский фильм, а потом он снимает «Не горюй!», который совершенно грузинский, хотя все герои говорят по-русски. И снято это на Мосфильме. А потом он снимает «Мимино», в котором и русское, и грузинское. А затем он делает «Осенний марафон» — русский фильм, с Олегом Басилашвили, который играет русского интеллигента. Это, видите, такие качели, так все было прихотливо, но очень естественно устроено. Ни братья Андрониковы, ни Данелия, ни Калатозов не оставили никаких свидетельств, что они мучились от этого.

То есть, в отличие от евреев, которые меняли свои фамилии из соображений безопасности, грузины делали это, скажем так, для простоты?

Евреи, поскольку в Российской империи православие было государственной религией, оставались ущемленными иноверцами. Отсюда выкресты. Но в случае с грузинами, поскольку они тоже православные, такого не было. В фамилии Багратиони только одну букву убрали, поскольку окончание «и» по-русски тут странно звучит, будто множественное число.

В одном из интервью вы говорили, что ваши герои привносили в русскую историю грузинскую горячность. Вы считаете, что ваши героев все-таки объединяет их «горячий» нрав и что он как-то повлиял на их деятельность? 

Это все стереотипы до известной степени. Но в среднем, очевидно, грузины более горячие, чем, в среднем, русские. Хотя бывают еще какие горячие русские и бывают ох какие флегматичные грузины. В целом, конечно, они вносили в общероссийский и общесоветский бульон южный характер, потому что Россия все-таки северная страна. Стереотипы всегда на чем-то основаны, но ими не исчерпывается вся картины.

Я обратила внимание, что вы совершенно не манипулируете в фильме такими каноническими, стереотипными ассоциациями с Грузией. Это сознательный шаг?

Это будет во второй части фильма, «советской». В продолжении, конечно, будут и воры в законе, и кепки-аэродромы, кино и так далее. Это тоже часть «союзного компота», в котором грузины отвечают за кинематограф, за рестораны, за теневую экономику, за все эти «Черный верх-белый низ есть?». В 1938 году открылся ресторан «Арагви», и в послевоенном СССР грузинская кухня стала массовой. В «Арагви» сидели все — и большое начальство, и кинематографисты, и писатели. И по стране грузинских ресторанов было полно. Это было хорошим тоном — разбираться в сациви, требовать лобио и любить шашлыки. И это, кстати сказать, единственное явление в советском престижном употреблении, которое пережило СССР. Машины оказались не машинами, квартиры не квартирами, курорты не курортами. А хачапури остались.

А вам комфортно было в Грузии снимать?

Никаких проблем, никогда. Меня все время спрашивают почему-то, а мне не только в Грузии было комфортно, но и во Львовской области, где я снимал «Русских евреев». Никаких необендеровцев не встретил. Ни разу не столкнулся ни с какими преградами.

Просто кажется, что грузинам, наверное, в последнюю очередь хотелось бы ассоциироваться со Сталиным. 

У меня нет ощущения, что кто-то из них говорит: «Ой, это не наше». И это было бы лукавством.

А нам вообще важно, грузин он или нет? Сталин — это Сталин. 

Сталин — это Сталин, но это не отменяет его грузинского происхождения. Правление его декларативном было очень русофильским, особенно после войны. А по сути бесчеловечным — и к русским даже особенно. Кому приходилось прежде всего его социализм на горбу вытаскивать.

Я бы хотела с вами поговорить про документальное кино в целом. Кажется, что за последний год-два оно стало главным жанром в России. Причем социальным жанром,  когда известные блогеры снимают документальные фильмы, желая высказать определенную позицию. Как вы к этому относитесь?

Хорошо отношусь. В целом non-fiction переживает бум — и довольно давно. И я, собственно, стал делать альбомы «Намедни» как такую документалистику. И придумал этот формат, когда много и фотографий, и текста. И первый наш документальный фильм, который мы, студия «Намедни», показывали сначала в кинотератре — это «Зворыкин-Муромец» 10 лет назад в «Пионере», когда еще не было Центра документального кино.

Я связываю популярность документалистики с тем, что люди теперь постоянно получают образование. Они привыкли впитывать новую информацию, постоянно узнавать новое, осваивать новые компетенции. Это часть уклада современной жизни во всем мире.

Кажется, что все хотят делать документальные фильмы, но никто не понимает, как устроена индустрия. Как на нем зарабатывать? Коммерческое игровое кино ты можешь его сделать — и оно, по крайней мере, уйдет в ноль...

Нет, документалистики в России это пока не касается. В России очень маленький рынок, конечно. Как и рынок игрового кино. Мы же видим, сколько оно зарабатывает, это вообще не сопоставимо даже с Европой, я уже не говорю про Америку. Спрос на документалистику есть, но он не платежеспособен.

Когда вы делали новый фильм, вы думали, что он может что-то заработать в прокате?

Нет. Главные просмотры, в конце концов, все равно будут в YouTube. В кино его от силы увидит несколько десятков тысяч, а в YouTube — это миллионы. Первых «Русских евреев» уже увидели 2 млн человек только на «Парфеноне», вторые и третьи тоже свои 2 миллиона набирают. А еще есть выкладки с английскими субтитрами и с ивритом , где тоже 6-7-значные цифры. Конечно, никакой эфир бы не собрал такую аудиторию.

В этом смысле вы как-то меняете контент своих документальных фильмов под аудиторию YouTube? Пытаетесь говорить с молодой аудиторией?

Это, наверно, со стороны виднее, не мне судить. Вроде специально я ничего не делаю, чтобы приноравливаться к аудитории. Конечно, в «Парфеноне» законы другие, это все-таки блог. А «реконструкционное» документальное кино — особый жанр. Понимаете, когда ты делаешь фильмы из года в год, ты сам меняешься — и меняется стилистика. И, конечно, стараешься сделать актуальное визуальное зрелище, чтобы нынешнему зрителю его было интересно смотреть. Потому что из уважения к теме никто ничего смотреть не будет. Будьте любезны устроить так, чтобы за этим было интересно наблюдать в стандартах сегодняшнего экрана.

А если молодым зрителям что-то интересно, но непонятно, они прогуглят. Был забавный момент, когда в Израиле третьих «Евреев» показывали, и очень много пришло молодежи с родителями. Так вот у них были бумажки с памятками — что такое Политбюро, комсомол, КГБ и т.п.

Так что все-таки объединяет русских грузин и русских евреев? Какой национальные колорит они привнесли в российскую историю?

Понимаете, нельзя написать как вывод: итак, грузины внесли, порывистость и хачапури. Много чего ушло в широту русской цивилизации, в которую если входит, по-старому выражаясь, инородец, и становится в ней своим, то тогда его происхождение перестает интересовать.

То есть фильмы, на самом деле, про «вне национальность» больше, чем про национальность?

Нет, это все-таки про русских. И в названии слово «русские» стоит первым. Эта история ценна для русских и выходцев из СССР. И для меня есть еще одна важная задача — как с евреями, так и с грузинами: зафиксировать, то, что только последнее советское поколение застало — этот феномен «обрусения». Глобальный мир теперь открыт для всех народов. Раньше приходилось строить карьеру «через империю», потому что, если ты остался в Грузии, ты — только грузинский деятель. Теперь, когда грузин возглавляет модный дом Balenciaga, для этого ему не была нужна Москва в виде трамплина. А великому Джорджу Баланчину (Баланчивадзе) для того, чтобы потом оказаться американским хореографом, требовалось хореографическое училище Мариинского театра, потом «Русские сезоны» с Дягилевым. Но этого больше нет и не будет. Грузинам сегодня не нужно обрусевать, чтобы выходить в большую жизнь.