«Государство, безусловно, заинтересовано в меценатах»: почему Петр Авен считает делом чести пропаганду русского искусства во всем мире

Петр Авен прилетает в Юрмалу на вертолете. Далеко от пляжей, в гуще сосновых лесов у него дом. «Я встал в семь утра и до одиннадцати охотился», — рассказывает Авен. На море у него дела: все лето в Юрмале и Риге идет фестиваль классической музыки, созданный по инициативе и на деньги Петра Авена. Так, благодаря своему проекту Авен впервые оказался на концерте симфонического оркестра. Говорит, с непривычки было непросто. О том, что еще, кроме личной вовлеченности, нужно меценату, Авен рассказал Forbes Life.

Петр Олегович, верно ли, что идея фестиваля родилась из жалобы вашего друга и бизнес-партнера Михаила Фридмана на то, что в Юрмале скучно по вечерам?

В общем, да. Так оно и было.

Почему классическая музыка, а не джаз, не поп?

Выбор классики прост: сегодня собрать большую аудиторию на фестиваль современной музыки очень трудно. Особенно, если вы ориентированы на приезжих из-за рубежа. А на классическую музыку можно. Сейчас в мире много людей, которые катаются с одного фестиваля на другой, фестивальный туризм становится модой.

Формат фестиваля — выбор профессионалов, не мой. Я человек не музыкальный, в юности увлекался только популярной музыкой. Фридман хорошо разбирается в джазе, но это тоже другая история. На симфоническом концерте я оказался чуть ли не впервые в своей жизни только в прошлом году в Юрмале. Адекватного музыкального удовольствия я лишен, к сожалению. Но это упущение моего детского воспитания. В музеи меня водили, альбомы живописи показывали, а вот классической музыки в нашем доме не было. И не было никакого инструмента. Своих детей я уже учил чему-то.

Что вас мотивирует? Зачем вам музыкальный фестиваль?

Драйв — сделать лучший фестиваль в Европе, сделать Ригу точкой притяжения, нанести ее с помощью фестиваля на карту мирового туризма. Пока что сегодня говоришь про Латвию, а ее путают с Литвой. За счет фестиваля Латвия может стать узнаваемой. В этом году The Telegraph написала, что мы в десятке лучших фестивалей в Европе. Это хорошо, но надо лучше. Думаю, что через пять лет у нас будет совершенно другая история. Единственное большое ограничение: у нас недостаточно локальных спонсоров. Янис Зузанс, Гунтис Равис и Аркадий Сухаренко — только три рижанина стояли у истоков фестиваля. Остальные — москвичи и лондонцы. Нам нужно больше местного участия. Но, насколько я вижу, здесь культура благотворительности не развита. Надеюсь, что многие последуют нашему примеру. Если история пойдет, то мы сделаем лучший фестиваль в Европе.

Тем не менее латышская «культурная мафия» на вашей стороне. Фестиваль проходит под патронажем дирижера Мариса Янсонса, худрука Оркестра Баварского радио.

Да, Марис Янсонс (он болеет сейчас) нас активно поддерживает. Янсонс — лицо нашего фестиваля. Сначала была некоторая настороженность, но она быстро прошла. Теперь нужны еще и новые латышские меценаты.

На фестивале выступают Оркестр Баварского радио, Лондонский симфонический, Израильский филармонический и Российский национальный оркестры. Как вам это удалось?

Обычно на подготовку фестиваля уходит 2–3–4 года, но мы стартовали сразу, с колес, как только поняли, что набирается достаточная сумма. У нас так заведено: раз решили, действуем быстро. В первый год выступал Риккардо Мути — важнейшее событие для Риги.

Я считаю, что это дело профессионалов — оценить, кто лучше, кто хуже, кого приглашать. На музыкальную программу ни я, ни Фридман, ни иные попечители никак не влияем, пытаемся совершенно отстраниться. Из всего совета попечителей разве что Вячеслав Брешт профессионально врубается в классическую музыку. Он в прошлом году посетил около 185 концертов — мог бы войти в Книгу рекордов Гиннесса. В этом году мы пригласили поработать команду музыкальных менеджеров: Мартина Энгстрема и Мигеля Эстебана, которые делают Международный фестиваль в Вербье. Первые два года фестивалем занимался Саша Гафин, наш бывший сотрудник, он познакомил меня с Мартином Энгстремом. Мартин с самого начала был подключен к нашему проекту, так что совершенно естественно было пригласить его вплотную заняться фестивалем. С Прибалтикой, Латвией у Мартина есть точки ментального соприкосновения — он наполовину швед, 30 лет назад ездил в свадебное путешествие в Юрмалу. На фестивале в Вербье традиционно выступает много русских музыкантов, что упрощает понимание нашей ситуации. И конечно, без рижской команды не было бы ничего.

Зачем вам Латвия, Юрмала?

Ну, прежде всего, я частично латыш. Это сентиментальная история моей семьи: мой дед был красным латышским стрелком, ушедшим в 1915 году со своего хутора на войну. Этот хутор до сих пор стоит в лесу, рядом церковь с книгами, где записаны все мои прямые предки с 1755 года, семейное кладбище. В Латвии я построил дом, откуда только что прилетел на вертолете. Но задолго до обретения семейных корней я в течение 15 лет (начиная со старших классов до окончания аспирантуры) проводил в Юрмале каждое лето. В студенческие времена мы с моим другом Леонидом Богуславским приезжали из Москвы на машине. Я жил в пансионате Академии наук в Лиелупе, а он в Доме творчества писателей в Дубултах.

Если говорить обобщенно: преимущество Латвии в ее природе и феноменальном юрмальском пляже, о котором в мире почти никто не знает. Все знают Хэмптонс в Америке. Но Юрмала ничем не хуже Хэмптонса, куда ездят самые богатые люди мира, а на мой взгляд, только лучше. Вдобавок в Латвии сильная музыкальная культура. В десятке лучших дирижеров мира два латыша — Янсонс и Нельсонс. Плюс выдающиеся музыканты из Латвии — Гидон Кремер, Миша Майский. Оперные примы Элина Гаранча и Кристине Ополайс вышли из Рижской оперы. Михаил Барышников из Риги, конечно же. Здесь благоприятная среда для восприятия классической музыки, чем, естественно, мы не могли не воспользоваться. В бизнесе, как и в жизни, добиваешься успеха тогда, когда правильно осознаешь свои сравнительные преимущества.

Как у вас составлен бизнес-план фестиваля? 

С фестивалем у нас идея необычная: сделать уик-энд, люди приезжают на уик-энды, сдвоенные уик-энды, дней на 10, ходят на концерты. Потом — следующий блок уик-эндов фестивальных. Такого нигде в мире, кроме как у нас, нет. Мы сразу поняли: надо устраивать фестиваль именно уик-эндами. Мы так планировали, чтобы фестиваль шел с июля по август, чтобы туристы приезжали в сезон. У нас нет концертов ни в октябре, ни в ноябре, ни зимой. Так спланирован бизнес-процесс. Жизнь вообще бизнес-процесс.

На сколько лет, по-вашему, рассчитан фестиваль?

Пока я жив, я думаю, все это продлится, но хотелось бы поддержки властей и, безусловно, более интенсивной и агрессивной поддержки бизнесменов. Окупаемым фестиваль стать не может по определению. Но должна быть ясная финансовая модель. Пока она неустойчивая.

Губернатор Олег Чиркунов, затевая пермскую культурную революцию, исходил из убеждения, что инвестиции в культуру — один из самых быстрых и бюджетных способов развития региона. Вы согласны?

Возможно. Я думаю, что вложения в культуру — один из способов стать кем-то на карте. И эти вложения относительно небольшие. В Перми я не был, но слышал, что это выдающаяся история, когда локальная культура стала достоянием всей России.

Продвигая регион, необходимо заручиться государственной поддержкой?

Рано или поздно это произойдет, это неизбежно. Пока поддержка символическая, но думаю, что помощь государства мы должны получать. Президент Латвии был на концерте Оркестра Баварского радио. Пока мы с ним не говорили об участии государства в фестивале, но, думаю, скоро речь об этом зайдет, потому что если мы не получим явную поддержку властей, то это дело тоже умрет рано или поздно.

Насколько ситуация в Латвии сравнима с российской в этом отношении? 

Тут намного меньше денег. Бюджет Москвы больше бюджета Латвии в разы. Но нам важно, чтобы Латвия как государство, Юрмала как город и Рига стремились создавать что-то ментально для них важное.

Получается, что вы сейчас трендсеттер-меценат в Латвии. Вы закладываете новые традиции латвийского меценатства?

Получается, так. Но тут не только меценатство. Я собрал самую большую коллекцию латышского фарфора в Латвии, издал сейчас трехтомник. Но вообще-то я в Москве живу. Хотя у меня и было написано «латыш» в старом паспорте, я московский житель. В Латвии пока никакой традиции ни меценатской, ни коллекционерской, по сути, нет. Думаю, это все последствия советской истории. Все надо восстанавливать. Это очень тяжело. Я думаю, тут каток прошелся посильнее, чем в Москве. Нет, например, серьезной живописи в музеях.

Насколько похожи механизмы продвижения искусства и раскрутка фестиваля? Вы известны как коллекционер русского искусства начала XX века, а еще русского авангарда. Вы входите в попечительский совет Королевской академии художеств Великобритании и поддерживаете выставки в Третьякове, Пушкинском, Музее декоративно-прикладного и народного искусства в Москве. Как вам помогает опыт, знание арт-рынка в продвижении музыкального фестиваля?

Все лето в Tate Modern шла выставка Наталии Гончаровой, она организована при моей поддержке. Но музыка и живопись — совершенно разные истории. Хотя и там и там нужен энтузиазм, глубокое погружение в тему. Но в живописи я сам все делаю, поскольку понимаю, как что устроено, разбираюсь, а в музыке пользуюсь услугами профессионалов.

Если сравнить ваш опыт мецената в Америке, Великобритании, России, Латвии, насколько по-разному себя ведет государство? Насколько разные традиции меценатства?

Государство, безусловно, заинтересовано в меценатах. Мне кажется, что ситуация в России несильно отличается от Англии. А вот в Америке — совсем другая история. В Америке в искусство вкладываются дикие частные деньги, там нет проблем, чтобы поднять меценатские деньги. Мои дети окончили Йельский университет. Вы можете себе представить, сколько пожертвований и подарков получают музеи Йельского университета от выпускников? В среднем — на сумму $100 млн в год. Поэтому государственное участие им не требуется. Американская культура вся устроена на частные деньги, там совсем другая жизнь. В Англии этого нет, и в России этого нет. Поэтому значительно более скромное частное финансирование и поэтому желание получать помощь от государства. Мне кажется, и в Англии, и в России государство хочет поддерживать культуру, но не очень готово платить. Поэтому и там и там необходимо совмещать государственное и частное финансирование.

Как вы относитесь к ситуации, которая сейчас складывается вокруг частных музеев в России? 

Это никак не связано с музеями, это связано с имущественными тяжбами их владельцев. У Алексея Ананьева выдающийся музей ИРРИ, будет очень жалко, если музей исчезнет. Вообще я считаю, что русское искусство в мире недооценено и поддерживать его — историческая миссия и страны, и музеев, и коллекционеров, в том числе и моя. Надеюсь, что выставка Наталии Гончаровой в Tate поднимет престиж художника. Несправедливо, что такие художники, как Гончарова, Врубель, Петров-Водкин, почти неизвестны в мире. И с этой несправедливостью мне хочется бороться.

Не вы ли купили натюрморт с сиренью Петрова-Водкина на русских торгах Christie’s с мировым рекордом в £9 млн?

Нет. И даже не знаю, кто купил. Но у меня есть натюрморт не хуже, чем «Сирень». И я недавно купил выдающуюся работу Петрова-Водкина «Материнство». Последние 15 лет работа висела в Эрмитаже. Картина из частной коллекции, но была в экспозиции Эрмитажа. Как любая покупка знакового произведения, это детективная история. Конкуренция с другими коллекционерами, долгие беседы с владельцами работы. Это всегда очень сложная ситуация.

Об этой работе шла речь, когда несколько лет назад вы сказали, что вам в коллекцию не хватает сильного Петрова-Водкина?

Я тогда о ней уже думал.

Сейчас ваше собрание Петрова-Водкина сложилось?

Да, безусловно. У меня один из лучших натюрмортов художника, у меня выдающееся «Материнство», у меня замечательный портрет мальчика под названием «Вася», кстати, бывший в коллекции американской семьи эмигрантов из Латвии, у меня первая большая «Богоматерь с младенцем» 1904 года, у меня потрясающий «Портрет Наташи Соколовой», у меня «Астры» и много рисунков. Я думаю, что у меня почти полная история Петрова-Водкина. Вот только «Купание красного коня» уже не купишь, к сожалению или к счастью. Самые главные полотна художника — в Третьяковке и Русском музее. Еще 40–50 лет назад Петров-Водкин был в частных коллекциях. Государственные музеи не считали его великим художником.

Петров-Водкин — один из больших и неизвестных на Западе русских художников. Он огромный, реально великий. И, кстати, на выставке, которая была в Королевской академии художеств в Лондоне в 2017 году «Революция: русское искусство в 1917–1932 годах» самый главный фурор произвел агитационный фарфор из моего собрания и Кузьма Петров-Водкин. Там был главный Петров-Водкин из Третьяковки — у британских зрителей он вызвал шок.

Будете ли вы открывать частный музей?

Да. Я буду открывать частный музей русского искусства. Сейчас думаю про две площадки: в Лондоне и Москве. В Риге, к сожалению, пока очень маленькая аудитория. Вот если мы сделаем Ригу с Юрмалой большим туристическим центром, тогда, может быть, речь зайдет и о музее. Пока Рига, к сожалению, провинциальный город, хотя и с очень большими перспективами. Пропагандировать русское искусство здесь трудно — мало людей его увидят, русскому искусству это мало поможет.

А вот что касается музея латвийского искусства — фарфора, керамики и живописи, — я его точно сделаю в Риге. У меня большущая коллекция фарфора Бельцовой, Суты, Видберга, лучшие вещи выдающегося художника Александра Древина (Древиньша).