Неполиткорректность и ностальгия. Как выглядит сериал Friends из 2019 года

В конце 2018 года онлайн-кинотеатр Netfliх заплатил $100 млн за продление прав на показ сериала Friends. К этому времени в Америке уже практически не было издания, которое не опубликовало бы статьи о «токсичности» сериала — отсутствии в нем в нем расового разнообразия и, наоборот, присутствии бодишейминга, гомофобии и нормализации харассмента (совершенно невозможно подобрать ко всему этому русские слова, извините). Правда, даже самые критичные из этих материалов не предлагают забыть сериал навсегда и никогда больше его не показывать — просто смотреть его надо, пишут там, во всеоружии. Понимая, что насмешки над «толстой Моникой», шутки по поводу лесбийства первой жены Росса и любование мужским шовинизмом Джои — всему этому в современном мире места нет.

Я впервые посмотрела Friends лет десять назад, все сезоны вместе, последовательно, иногда по несколько серий за вечер. Это случилось так поздно потому, что слишком уж это шоу нравилось всем вокруг, а у меня есть привычка отодвигаться от того, что всем и каждому нравится. Необязательно осуждать — лучше просто не знать (сейчас, кстати, я ровно поэтому же не посмотрела «Игру престолов»).

Friends, увиденные пять лет спустя после того, как вышел последний эпизод, ударили меня как-то прямо сильно. Для меня это оказалось в первую очередь ностальгическим зрелищем. В годы, когда снимались первые сезоны, я сама жила в Нью-Йорке, правда не в Гринвич-Вилладж, как шестеро друзей, а наоборот, на севере, около Колумбийского университета — там, куда Эмили хочет увезти Росса, чтоб он был подальше от Рейчел (целых полчаса на метро пришлось бы ему добираться, если бы у Эмили все с ним выгорело), но вообще-то, это было очень похоже. Похожий дом,  похожие коридоры, квартира на троих, доставка пиццы и китайской еды, кофейня, где просиживаешь все свободная время. Моя — куда более обшарпанная, чем Central Perk: Hungarian Pastry Shop на пересечении Амстердам-авеню и Сто одиннадцатой улицы (работает с 1963 года и до сих пор, снималось во многих фильмах, включая «Мужья и жены» Вуди Аллена, неограниченные бесплатные «рефилы» фильтрованного кофе).

Поэтому меня не удивляло многое, что обсуждали российские зрители. Да, даже зимой никто дома обувь не снимает, да, даже на диван ложатся в ботинках, да, воду пьют безостановочно и хранят ее в холодильнике, да, у каждого здания имеется управляющий, который не только быстро явится устранять у вас протечку, но и отчитает вас за оставленный в неположенном месте мусор. И да, вечеринку вполне можно устроить прямо на лестничной площадке.

Ничего из вышеперечисленного и сейчас не ушло из нью-йоркской жизни, в отличие от неполиткорректного юмора, культа стройности и — главное — легкого отношения к жизни. Friends — квинтэссенция девяностых. Их духа, их открытий, их слабостей.

Для американцев «девяностые» как эпоха укладываются в абсолютно точную временную рамку (сезоны Friends ее «перехлестывают», продолжаясь на холостом ходу). Эта эпоха начинается 22 декабря 1989 года и заканчиваются 11 сентября 2001-го. От падения Берлинской стены до падения Всемирного торгового центра. От конца холодной войны до начала войны с террором. Это период чуть ли не официально называется «отпуском, который предоставила история», временем, когда некого было бояться. Когда можно было расслабиться и заняться собой.

Сериал Friends и представляет собой такое «занятие собой», рефлексию с притопами и прихлопами длиной в десять сезонов. Михаил Бахтин писал (ну, если очень упростить), что романы Достоевского описывают одно единое подсознательное, а все герои — разные его голоса. Про Friends можно сказать примерно то же самое: все мы немного Рейчел, немного Моника, немного Джои, немного Росс, на каплю Чандлер и совсем немного Фиби. Но это мы, миленько рассказывающие байки о своей жизни друзьям в кафе типа  Central Perk, а не мы в кабинете у психотерапевта. Психотерапевт нам не нужен — все и так миленько, хоть довольно бурно.

Доставшийся американцам в девяностые отдых от «большой» истории они во многом потратили на то, чтобы разобраться с несправедливостью в собственной истории.

В 1989-м в связи с делом братьев Менендес, убивших своих родителей, стал по-настоящему громко обсуждаться феномен «родительских злоупотреблений детьми» (тогда братьев все же осудили, как бы разворачивалась эта история сегодня — вопрос).

Термин «афроамериканцы» практически полностью вытеснил термин «blacks», когда-то тоже считавшийся политкорректным нововведением.

В 1992-м вся Америка протестовала против оправдания в суде полицейских, избивших чернокожего Родни Кинга. В этом же году юристка Анита Хилл обвинила в сексуальных домогательствах судью Клэренса Томаса, которого президент Буш номинировал в Верховный суд — это дело стало главным толчком к обсуждению домогательств на рабочих местах и в принципе. Вслед за этим поднялась третья волна феминизма, сконцентрированная вокруг изменения культурного и социального отношения к женщине в то время, когда равные политические права более или менее завоеваны (и с этой стороны к Friends претензий больше всего).

Рэп-музыка окончательно вышла из гетто и превратилась в доходный бизнес, подав надежду на то, что когда-то в будущем расовое равенство возможно (ну, раз оно возможно в поп-музыке).

Требования узаконивания гей-брака стали повсеместными (кстати, «лесбийская свадьба» из второго сезона имеет скорее символический характер — юридически гей-браки в Нью-Йорке признали только в 2011-м).

Отзвуков всего этого во Friends очень мало. Какие-то попытки угнаться за такой повесткой появляются только к концу сериала, когда нам показывают сразу двух очень успешных чернокожих героев. Главу рекламного агентства, бывшего однокурсника Моники, перед которым пасует новичок в рекламе Чандлер, и Чарли — коллегу и любовный интерес Росса. Она не только сама по себе профессор, но еще и возлюбленная нобелевского лауреата (вообще появление суперуспешной Чарли — прямо извинение продюсеров за прежнее пренебрежение расовым разнообразием). Гомосексуальность хоть и принимается как часть жизни, но рассматривается больше как повод для шуток (чего стоит эпизод, где фиктивный муж Фиби, о котором все думали, что он гей, признается, что он гетеро, выдавая все штампы «выхода из шкафа» наоборот). А что до объективации женщин и бодишейминга, то на этом просто тут все и держится.

В этом нет никакой злобы — только свободность (сейчас мы бы сказали «излишняя свободность»), которая появляется вместе с осознанием окружающего мира как мира, неизбежно меняющегося к лучшему, мира, над проблемами которого, соответственно, можно шутить.

Если говорить приблизительно, но не неверно — девяностые (ок, американские девяностые) предлагали нам оглянуться, порадоваться переменам, которые все же происходят, выдохнуть и пошутить над собой.

Десятые годы нового века предлагают оглянуться, вспомнить все, повиниться или пожалеть. Это предложение, оно очень нужное, но смеха — не сатирического или провокационного, а легкого и облегчающего — оно не допускает. Такой смех остался в капсуле времени, которая называется «сериал Friends».

Над чем смеются в сериале Friends и над чем нам сегодня смеяться показалось бы странным:

• Внешность. Моника была толстым ребенком, а у Рейчел был огромный нос. И шутки по этому поводу всплывают либо в каждой серии, либо через одну (например, что на носу Рейчел можно было бы разместить футбольное поле). Если ты толстый и некрасивый, тебя никто не будет любить — так утверждает сериал. Среди главных героев нет ни одного, чей внешний вид превысил бы размер m одежды. А странного соседа в доме напротив, который любит ходить голым, называют уродливым толстым парнем.
• Ориентация и вообще проявление женских качеств у мужчин. Сцены в жанре bromance следуют из серии за серией, но также оказываются и нескончаемой почвой для глумления. Жена Росса оказалась лесбиянкой, а он, в свою очередь, дураком, что оказался в такой ситуации, Рейчел представляет своим коллегам своего молодого ассистента геем, чтобы он не пользовался лишним вниманием у женщин. Отдельного внимания заслуживает род занятий отца Чандлера, который танцует в травести-шоу (и быть геем в этом сериале утрированно означает носить женские платья и вести себя как женщина), и Чандлера подозревают вслед за ним в предпочтении мужчин. Росс носит «лососевую футболку» и ненавидит мужчин, которые ведут себя по-женски (пример с няней-мужчиной, которого Рейчел приходится уволить из-за этого),  Чандлер с женственными манерами, ужас Росса, когда его сын хочет играть с Барби — список можно продолжать.
• Женщина как объект. Женщины в сериале строят отличную карьеру: Моника в тот момент, когда Чандлер меняет работу, становится опорой семьи. Рейчел выходит на работу, будучи совсем молодой матерью. Однако о сторонних женщинах Росс, Чандлер и Джо разговаривают как о сортах мороженого («Что если в мире есть только одна женщина для каждого?» — спрашивает Росс. Джои говорит, что женщин в мире так же много, как сортов мороженого, «нужно только достать ложку»). А еще женщины неспособны играть в футбол — и должны показывать грудь, чтобы просто отвлечь мужчину-противника от мяча.