«К черту эти словесные излишества»: Тилль Линдеманн —о сборнике своих ранних стихов

После сумасшедшего успеха сборника «В тихoй ночи. Лирика» в 2016 году фронтмен группы Rammstein инициировал перевод на русский язык и своей первой книги стихов — «Messer» («Нож»). Впервые она вышла еще в 2003 году, когда Тилль Линдеманн был сорокалетним панком в вечных ожогах от огненных шоу группы Rammstein. Тогда провокационная книга наделала в Германии много шума. В русском издании каждое стихотворение публикуется на двух языках, немецком и русском. Линдеманн долго подбирал переводчика и остановился на фантасте и поэте Евгении Витковском. Книга вышла 27 ноября в издательстве «Бомбора».

В России Тилль Линдеманн представит свою раннюю лирику в неожиданном книжно-музыкальном туре «Messer», в рамках которого он даст серию поэтических концертов, выделяя отдельный день для автограф-сессии. О российских фантах, своем отцовстве и уходе близких друзей Тилль Линдеманн рассказал Наталье Ломыкиной.

 - Сборник «Нож» — стихотворения довольно юного Тилля, которые интересны читателям прежде всего потому, что их написал Линдеманн, лидер Rammstein, артист и музыкант. Нет ощущения, что ты продаешь свою юность?

- Не думаю. Я начал писать лет в 27. Одно из стихотворений, «Туман» («Nebel»), было написано первым — это действительно было очень давно. Другие написаны позднее. Там, я думаю, собрано два десятилетия моей жизни.

 - Насколько изменился лирический герой, насколько изменился за это время ты сам?

- Лирический герой для меня существует вне времени и пространства. Он все время здесь. Меняется только мой стиль, манера письма. Раньше мне нравилось писать без рифмы, я предпочитал белый стих. Сейчас же мне это дается с трудом, поскольку я вынужден писать более или менее рифмованные тексты для песен. Это моя основная профессиональная деятельность — сочинять песни. И поскольку для музыкального текста нужна рифма или хотя бы ритмический каркас, я постоянно попадаю в зависимость от рифмы. Поэтому когда я пытаюсь написать рассказ, историю, просто художественный текст, мне это дается очень тяжело. Все время впадаю в рифмоплетство.

Но, возвращаясь к твоему вопросу, я хочу еще раз подчеркнуть, что мой лирический герой — вне времени и пространства. Мои стихи не привязаны к конкретным событиям. Это то, что приносит мне радость. Свобода самовыражения — вот то, для чего я пишу стихи. Я думаю, это вообще единственный механизм, который необходим для писательства. Я могу это сравнить с сублимацией. Как у Фрейда, сублимация — это побег. Мои стихи — это компенсация моих страхов, импульсов, влечения. Все беды и тревоги, которые нужно компенсировать, переживает мое лирическое «я».

 - Герт Хоф (художник по свету группы Rammstein — FL) в предисловии пишет, что ваши стихи — поэтический суицид. Насколько это точная метафора?

- Мой друг Герт Хоф (он умер, у него был рак, и я очень сильно по нему скучаю) был мастером драматического слова и широкого жеста. Как он написал? Поэтический суицид? (Смеется.) Понятия не имею, что это значит. Это он написал, не я. Для меня это чересчур. Слишком драматично. Но эта эффектная метафора вполне в его духе. Он как никто умел делать шоу. И он считал, что слова передают энергетику. Он написал для моей книги предисловие, и я оставил эту фразу в память о нем.

А вообще, конечно, ну что такое поэтический суицид? Что за ерунда! К черту эти словесные излишества.

 - Куда выразительнее пятна крови, разбрызганные по страницам. Это же ваша кровь?

- Да. Отличная идея, правда? Это было в Москве. Да кажется, прямо здесь, в отеле напротив. Глеб! (К разговору присоединяется друг Тилля и менеджер проекта Глеб Давыдов.) Мы же где-то здесь придумали залить все кровью?

Г. Д.: Да, именно здесь.

Т. Л.: Точно! Я помню, было ужасно трудно найти острый нож.

Г. Д.: Два первых были слишком тупые. Ничего не вышло. Мы сидели в номере отеля, было пять часов утра. Я, конечно, никогда этого не забуду. Пять утра, отель, водка, входит окровавленный Тиль и говорит: «Нашел нормальный нож, давай это сделаем».

Т. Л.: Первый надрез не получился — кровь не текла.

Г. Д.: Второй был примерно сантиметровый.

Т. Л.: (Показывает шрамы на руке.) Один из этих. Видишь, вот этот, поглубже.

Г. Д.: Все было в крови! Я, все бумаги, пол…

Т. Л.: Отличный такой ужастик на Хеллоуин. Кровавый хоррор в духе Rammstein. (Хохочет.)

Г. Д.: Чистый рок-н-ролл! Бутылка водки и стакан крови.

Т. Л.: Мы пошли в номер к Анару (Анар Рейбанд, друг Тилля Линдеманна — FL).

Г.Д.: И начали брызгать листы кровью, пока она не успела засохнуть. Мы подносили и подносили Тиллю листы.

Т. Л.: Отличная была ночка!

Г. Д.: Я потом залпом выпил водки, потому что иначе справиться с эмоциями было невозможно. Все вокруг было в крови: белые стены, листы бумаги, пол, мои руки — все!

 - Посмотрите на этого человека — на его руках кровь лидера Rammstein. А если серьезно. Поэтический суицид — метафора Хофа, но в стихах очень много размышлений о смерти. Вы когда-нибудь задумывались о самоубийстве всерьез?

- Как видишь, я жив. (Смеется.) Если честно, слишком глубокий вопрос. Я думаю, каждый человек в определенные моменты жизни размышляет о самоубийстве.

 - Для тебя это решение сильного человека или проявление слабости?

- Мне сложно ответить однозначно, потому что в моей жизни было несколько хороших людей, более-менее близких друзей, как Честер из Linkin Park, которые покончили с собой.

Застрелиться... Для меня это загадка. Курт Кобейн, как он смог выстрелить? Конечно, нужна смелость, чтобы это сделать. Черт возьми, ты стреляешь себе в лицо! Ты смотришь на эту долбаную смерть. И тут возникает вопрос. Если ружье стоит на полу, как вообще дотянуться до курка, ногой что ли? (Изображает, начинает кривляться, смеется.) А пистолет? Как держать пистолет? Не хочу об этом думать. Трудно об этом говорить. Это уже не стихи, а реальные люди. Когда ты больше не хочешь жить, это, возможно, твой самый смелый поступок или окончательное поражение. Зависит от ситуации. Это хороший вопрос, но на него очень сложно ответить.

 - Какой твой главный стимул жить?
(Отвечает по-русски.) Девочки!

 - Тут я должна немедленно спросить про стихотворение «С добрым утром». Сейчас я его открою.

 - (Смеется.) Не надо! Я знаю, какое стихотворение ты имеешь в виду.

Это не я! Это лирический герой! (Смеется.) Ты только посмотри на меня. Отличный парень же!

 - Ясно. Тилль Линдеманн вечно молодой. Так и запишем.

- Вот такие разговоры мне нравятся. Хотя, конечно, он — лирический герой — это я. Но затем и нужна музыка, чтобы не думать о возрасте.

 - Книжно-музыкальный тур «Messer» довольно большой: там и Самара, и Новосибирск, и Иркутск. Ты когда-нибудь был в Сибири?

- Да, я был в Новосибирске, но очень давно, когда занимался спортом. (В 1978 году Линдеманн был членом сборной ГДР на чемпионате Европы по плаванию среди юниоров, должен был выступать на Олимпиаде’80 в Москве, но покинул спорт из-за травмы — FL.) Я уверен, что за это время все очень изменилось, и жду этой поездки. Вместо обычной автограф-сессии мы решили придумать особенное шоу, сочетающее музыку, стихи и живое общение. Это будет литературно-музыкальный концерт с актерами, чтением стихов и музыкальной программой.

Я знаю, что все пройдет отлично, потому что русская публика очень отзывчивая.

Русские фанаты, пожалуй, мои самые благодарные фанаты.

И я с легким сердцем отправляюсь в этот тур. Когда-то я специально записал песню для моих мексиканских фанатов, для испаноговорящих поклонников, теперь же я специально написал песню «Москва». Я постарался вложить в нее что-то русское, родное для вас. Потому что я знаю, у меня большой фан-клуб здесь в России.

 - Да, многочасовая очередь за сборником «В тихой ночи. Лирика» два года назад — отличное тому доказательство. Тилль, если бы твой отец был жив, ты подарил бы ему книгу своих стихов?

- Не знаю. У меня были очень непростые отношения с отцом. Но я очень часто думаю о нем. Недавно в Германии газета Süddeutsche Zeitung вышла со специальным приложением, где 10 писателей, музыкантов, артистов обратились к своим умершим отцам, написали им письма. Мама дала мне прочесть. И я все время к этой мысли возвращаюсь, думаю, что бы я сказал, если бы мог бы сейчас написать ему письмо.

Интересный очень проект. Довольно неожиданно, что его сделала серьезная ежедневная общественно-политическая газета. Написать письмо отцу, с которым ты уже никогда не сможешь поговорить, — это, конечно, история о прощении, о памяти. Можешь ли ты простить? Может ли твой внутренний ребенок повзрослеть, принять и отпустить? Очень крутая штука. И у меня, конечно, это вызвало особый интерес. Я честно спросил себя, мог бы я принять участие в этом проекте, и честно ответил, что не готов. Я бы отказался. Я пока не могу даже начать этот разговор с отцом.

 - А каков сам Тилль Линдеманн как отец? В этой книге очень много стихотворений о женщинах, которые пишет Тилль-мужчина. А как Тилль-отец относится к такой брутальной лирике в адрес своих дочерей?

В отношении своих дочерей я абсолютный буддист. Иначе просто не выжить. Когда дочери приводят домой своих парней, моя первая реакция — «окей, где моя бейсбольная бита?» Хочется сразу поговорить с этими кретинами по-мужски. Но я останавливаюсь, говорю себе: «Дыши глубже, думай о хорошем, вспомни себя». Так что когда к нам домой приходит очередной идиот со мной познакомиться, я говорю «привет» и веду себя очень мило. А потом выхожу в другую комнату и: «АААА!» (Смеется). Я стараюсь быть милым, добрым и приветливым, потому что не хочу причинять боль моим дочкам, я не хочу, чтобы они отдалялись от меня. Какого бы кретина они не привели, я встречаю его доброжелательно: «Добрый день! Заходи, хочешь выпить? Воды? Водки?» Я предлагаю выпить, а потом, когда они напиваются до беспамятства, их нутро выходит наружу. Дочь прибегает и кричит: «Папа, что ты наделал, почему он так себя ведет, я думала о нем совершенно иначе, зачем ты его напоил...» Я только развожу руками. Я же ничего не делал — это он сам. (Смеется.) Мои дочери просто сами приходят к тому, что это не тот выбор, которого они достойны.

 - Прошлый сборник стихов — «В тихой ночи» — представляли в Гоголь-центре. Никита Кукушкин сделал сумасшедший спектакль — никто и подумать не мог, что стихи Линдеманна можно так здорово сыграть на сцене. Но больше этот спектакль не повторяли. Это твое решение?

- Я не знаю, почему они больше его не ставят. Я совершенно не возражаю, наоборот. Пожалуйста, берите, ставьте — я только за.

 - Понравился спектакль?

- Да, очень. Хотя, честно признаюсь, первые несколько минут мне было очень непривычно и странно. Шесть человек на сцене — почему, зачем, что они делают? Это было очень экстремально для меня. Я подумал: «Что за черт?!» В немецком языке есть слово fremdschämen — стыд на грани ужаса. Мне все показалось гиперболизированным: движения, жесты. Словом, (говорит по-русски) русская драма. Но через несколько минут меня совершенно захватило то, что я видел. Это был мощный спектакль, да. Я был тронут. Может, и с «Ножом» получится что-то подобное.