Максим Ноготков: «Агрессия, самоизоляция и конфликт с западным миром — это путь в никуда»

Максим Ноготков сменил дом, материк и вектор бизнеса. Теперь он живет в двушке в кремниевой долине и готовит международный проект в области социальных коммуникаций. О том, как совершить поворот на бешеной скорости, он рассказал в интервью Forbes Life.

На днях вы записали видеообращение к коллективу. Это ваше первое общение с тех пор, как вы ушли? 

Максим Ноготков: Обычно на этих мероприятиях — в день рождения компании — я всегда вживую выступал, но в этот раз просто у меня не было такой возможности, и я записал видеообращение. Да, в этом году я не говорил с сотрудниками. У меня не было общения с коллективом.

Что вы говорили своим сотрудникам раньше? 

М. Н.: Всегда по-разному, потому что обычно в день рождения мы собираем конференцию компании, приглашаем 400–500 ключевых людей. Раньше я в основном говорил о тенденциях и стратегии, иногда о ценностях и культуре.

Что вы чувствовали, пока записывали обращение? Почему вообще решили выступить?

М. Н.: Меня попросили, мне позвонила моя сестра, она пиар-директор по внутренним коммуникациям в «Связном», и сказала: «Вот есть просьба что-нибудь сказать». Я говорю: «Ну хорошо». И сказал. Что я чувствовал? У меня не было какого-то ностальгического, наверное, в этот момент чувства. Но я думал, что сказать, да. Я попросил тему конференции, на этот раз она была вся посвящена ценностям. Я стал думать, что могу на эту тему сказать. И решил, что самым сильным будет, если скажу что-то о себе и своих уроках.

В этом обращении вы впервые рассказали, что переехали в Штаты. Когда вы приняли решение? 

М. Н.: В конце апреля. Думал на эту тему начиная с февраля и колебался — остаться в России или поехать в Кремниевую долину. Это зависело от того, на каком проекте я решу сфокусироваться. У меня была идея, которую я всерьез и глубоко прорабатывал и обсуждал. Она была связана с запуском в Москве проекта, похожего на Techshop в США. Это такое коворкинг-пространство с многофункциональным промышленным оборудованием, на котором люди могут сами делать уникальные прототипы и продукты. Довольно известный проект в Америке. Я изучал возможность запуска его клона в Москве. Но потом посмотрел цифры, поговорил с топ-менеджментом Techshop и понял, что проект экономически не очень интересен, может эффективно работать только в крупных городах и зарабатывает деньги, как правило, только при условии поддержки со стороны крупных корпораций или государства.

С кем вы собирались партнерствовать в этом проекте?

М. Н.: Не хотел бы называть имена, но это крупные московские предприниматели.

В итоге вы выбрали другой проект, уже не в России.

М. Н.: Да, у меня была параллельная мысль делать проект в области Consumer Internet, а такой проект надо делать из долины. Я в принципе не верю в долгосрочный успех ориентированных на одну страну проектов в этой области. Я считаю, что если офлайн и сервисная составляющая минимальны в проекте, то его стратегическая позиция относительно международных игроков очень уязвима. На мой взгляд, такой проект лучше делать сразу на мировом рынке из центра технологий.

Расскажите немного подробнее об этой истории.

М. Н.: В принципе я довольно давно и последовательно придерживаюсь точки зрения, что про проекты надо рассказывать, когда они запускаются и когда люди ими могут пользоваться. Но могу обозначить контуры. Мне в последнее время интересно все, что связано с развитием человека и с созданием нового качества взаимоотношений между людьми. И в этой сфере я сейчас буду делать больше, чем один проект. Их будет как минимум два, может быть, даже три.

В новостях звучали какие-то предположения с тегами #геолокация, Foursquare.

М. Н.: Да, я видел, но не стал комментировать. Я сказал, что мне интересна тема отношений между людьми и их развитие. Очевидно, что Foursquare не является таким проектом.

Можно ли считать, что сфера ваших интересов — социальные сети?

М. Н.: И да и нет. Мне неинтересны все социальные сети или все социальные медиа. Мне интересны социальные сети, если они помогают человеку развиваться, создавать отношения, в которых люди могут друг друга усиливать, поддерживать и что-то вместе делать, опять же развиваться. Меня интересует довольно узкий сегмент этого рынка.

Если я верно понимаю, что-то подобное вы хотели делать в «Йополисе», когда его затевали.

М. Н.: Не совсем, но эти идеи мне по-прежнему близки. Хотя, если брать тот же «Йополис», он был довольно сильно завязан на желании государства и власти общаться с людьми. В новом проекте я хочу от этой зависимости уйти. Но «Йополис» в принципе из всех проектов, которые я делал, ближе всего к той миссии и целям, которые у меня в голове сейчас.

Есть ли у вас инвесторы, команда или вы сейчас занимаетесь этим проектом в одиночку? 

М. Н.: Я пока не искал денег профессиональных инвесторов. Проект делается на деньги friends and family. Команда? Да, я работаю с людьми. И думаю, что все проекты будут построены по принципу команды разработчиков в Москве и команды продвижения в Америке.

В видеообращении вы говорите довольно интимную вещь — что раньше были владельцем большой компании, а теперь оказались человеком без денег. Я верно поняла?

М. Н.: Стоит уточнить, что все познается в сравнении — буквально понимать слова про отсутствие денег не нужно. Раньше у меня были секретари, водители, помощники. Я от всего этого отказался. От походов в рестораны отказался. Какие-то такие мелкие вещи.

Машинами стал пользоваться раз в пять дешевле, чем раньше. Деньги считаю.

Правильно ли я понимаю, что вы живете в съемной квартире в американском городе?

М. Н.: Да, в городке Кэмпбелл, на юге Сан-Хосе.

Я вижу только кусок окна.

М. Н.: Она двухкомнатная.

А как меняется мироощущение человека, когда он совершает такого рода поворот? Вы спокойно восприняли смену образа жизни или это стало для вас катастрофой? Что во всей ситуации с бизнесом было наиболее драматичным?

М. Н.: Вы знаете, самым драматичным оказалось то, что мои представления о партнерах не совпали с реальностью. То есть речь об отсутствии поддержки партнеров, кредиторов, о недостатке доверия, если так можно выразиться. А все, что связано с доходами и прочим, не драма вообще. К этому я спокойно всегда относился.

Что вы понимаете под недоверием партнеров? Они не поверили, что вы вернете деньги? 

М. Н.: Было предложено несколько вариантов, как я мог вернуть эти деньги, были предложены способы сохранить ряд компаний, включая банк, и самым драматичным для меня стало то, что эти варианты не были приняты.

Вы имеете в виду кредиторов из «Онэксима»? 

М. Н.: Прежде всего их. Ну и относительно ряда других кредиторов и их готовности меня поддерживать у меня, скажем так, были более высокие ожидания.

Почему, вам кажется, так произошло?

М. Н.: Не совпали ценности и цели. Для меня было важным сохранение и развитие компаний, кредиторам показалось, что проще ликвидировать все, что в моменте не приносит деньги, и сосредоточиться только на «Связном».

Как вы сейчас формулируете причину, по которой вы, собственно, потеряли свой бизнес? Макроэкономика, геополитика, Крым, арест Евтушенкова? 

М. Н.: Внешних факторов, которые на это повлияли, было несколько. Первый — значительное уменьшение конкуренции мобильных операторов в дистрибуции после покупки «Евросети» и строительства собственных монобрендов. В принципе это привело к тому, что «Связной» не смог расти в доходах так, как я ожидал. Два оператора превратились из партнеров в конкурентов и не работали с нами пару лет. Второй фактор — это то, что у нас был довольно высокий leverage, большое количество кредитов для тех активов, которые мы развивали. Так получилось, потому что из-за плохого рынка пришлось в 2012 году отложить IPO «Связного» и больше инвестировать в Связной Банк и Enter по сравнению с первоначальным планом. Я начал еще в 2013 году работать над тем, чтобы leverage уменьшить. Мы готовили несколько сделок — по Pandora, по Enter, по «Связному» — c апреля 2013 года. Каждая из трех сделок была в высокой степени проработки, они прошли due diligence, получили позитивные принципиальные решения, шла работа над юридическими документами. И все эти сделки в феврале-марте 2014 года слетели по разным причинам. Вернее, причина была, на мой взгляд, одна — ухудшение макроэкономики в целом в стране и, конечно, крымская история. Третий важный внешний фактор — падение реальных доходов населения на фоне его закредитованности. Начиная с 2013 года почти все российские банки, занимающиеся беззалоговым потребкредитованием, стали выходить из большого плюса в большой минус. Нам пришлось поддерживать свой банк.

В итоге мы вошли в посткрымскую жизнь с большим долгом и с очень ограниченным временем на то, чтобы этот долг переложить в акционерное участие.

И еще один важный момент. Мы делали некоторое количество венчурных проектов (один из них — Enter), а весь и так маленький российский венчурный рынок сократился в прошлом году в 10 раз. На то, что мы развивали, стало практически невозможно получить новые деньги. В общем, после крымских событий у нас оставалась, по большому счету, одна реальная возможность погасить кредит «Онэксиму» — продать значительный пакет «Связного» МТС. Мы подписали термшит с МТС после двух месяцев обсуждений 15 июля прошлого года. Но дальше возникли проблемы у АФК «Система» в связи с арестом В. П. Евтушенкова. И мы эту сделку не закрыли, хотя АФК обещала и планировала ее закрыть вплоть до момента, когда это перестало быть актуальным в связи с моим дефолтом.

А вы общались с Евтушенковым постфактум, когда его выпустили?

М. Н.: Нет, не общался.

Кто может купить, по-вашему, сеть Pandora у Сбербанка?

М. Н.: Головная Pandora.

Только головная Pandora? Леваев, Генс — нет?

М. Н.: Могут теоретически, я не знаю, не слежу за этими переговорами с февраля. В принципе постепенно, в течение первого-второго квартала, я вышел из всех советов директоров и перестал участвовать в управлении.

У вас не осталось пакета в «Связном» совсем?

М. Н.: Пока остался, но дело не в пакете, а в том, что мы довольно быстро и довольно сильно разошлись во взглядах на то, как и что необходимо делать. Возник конфликт, который так активно муссировался прессой в первом квартале. В общем, я не хочу быть пассажиром в компаниях, которые я построил, в ситуации, когда от моего мнения мало что зависит.

А какой все-таки размер пакета?

М. Н.: У меня пока осталось процентов сорок с копейками, но непонятно, сколько они будут стоить, станут ли ликвидными и останутся ли у меня вообще. Поэтому предсказать их судьбу не берусь. Она зависит от профессионализма Олега Малиса.

Было мнение на рынке, что за Малисом кто-то стоял, пока вы выясняли отношения, даже называли громкие имена вроде Алишера Усманова.

М. Н.: Вы знаете, мне это неизвестно. Я не хочу спекулировать, не знаю.

Журналистов еще волновало, почему вы не встречались с Малисом, а выясняли отношения через прессу?

М. Н.: Нет, вы знаете, мы встречались несколько раз в начале всей этой эпопеи в конце декабря. Дальше, поскольку вошли в конфликт, перестали встречаться.

Я хотела бы еще раз вернуться в Америку. Мы остановились на том, что вы решили: Кремниевая долина — единственное место, где можно делать ваш проект. 

М. Н.: Не единственное, но самое правильное. Из Москвы делать международные проекты стало практически невозможно, с моей точки зрения, — в Москве нет денег на венчурные проекты. Со слов разных VC с русскими корнями, c которыми я здесь общаюсь, около 40% стартапов на ранней стадии покинули нашу родину за последний год. В России, на мой взгляд, просто нет венчурной индустрии по сравнению с тем, что я вижу здесь. В Москве можно, в общем, по пальцам пересчитать компании, которые стали международными. Acronis, наверное, «Лаборатория Касперского», проекты Давида Яна. И то у таких компаний, как правило, головные офисы за рубежом. В Москве в 30% случаев ты изобретаешь велосипед и все время отстаешь от Америки в силу того, что у тебя клиенты не готовы и рынок намного меньше. Клиенты в Америке, например, гораздо более активно и охотно пользуются разными финансовыми услугами, сервисами, умеют платить, умеют принимать платежи в интернете и т. д. У нас в Enter, например, почти все заказы оплачивались наличными при получении.

В России интернет-индустрия в целом, за редким исключением, на 2–3 года отстает от Кремниевой долины, особенно в ui/ux дизайне и маркетинге.

На мой взгляд, повторить Кремниевую долину пока нигде не удалось. И это отражается на оценках компаний. Они уменьшаются по мере движения на восток от Калифорнии. В Нью-Йорке процентов на тридцать дешевле, далее Лондон, далее Европа — уже кратная разница. Российские оценки сейчас, мне кажется, раза в четыре отличаются от похожих компаний в долине.

Как теперь устроена ваша социальная коммуникация? С кем вы общаетесь?

М. Н.: Знаете, я здесь социально общаюсь с людьми больше, чем общался в Москве. Здесь довольно большое русское комьюнити, оно измеряется сотнями тысяч человек в общей сложности. Сюда довольно много стало приезжать предпринимателей, особенно в последнее время. Здесь атмосфера располагает больше к неформальным встречам — погода, природа, настроение. Если говорить про круг общения, он, наверное, у меня процентов на девяносто пока русский. Но опять же, в силу того что здесь огромное количество интересных русских людей и я еще далеко не со всеми успел познакомиться.

А что это за люди? Ученые, стартаперы, бизнесмены? 

М. Н.: Я стараюсь общаться с предпринимателями. Слово «стартапер» здесь звучит иначе, чем в Москве.

Тут народ привык к тому, что сегодня стартапер еще не окончил колледж, а через год-два построил миллиардную компанию. 

Двадцатилетние — это ваш круг? 

М. Н.: Нет, конечно. Вокруг меня люди, с которыми мне интересно. Так сложилось, что в основном мои ровесники.

Какой у вас план, как вы себе представляете свою жизнь дальше? Вы собираетесь делать международный бизнес, стать американским бизнесменом или думаете вернуться в Россию? 

М. Н.: Вы знаете, я не хочу сейчас жить в России. Но все может поменяться в будущем, я не люблю загадывать. У меня еще нет даже рабочей визы здесь. Мне интересно построить международный бизнес, включая в том числе и Россию. При этом впереди у меня большая неопределенность — бизнес должен быть успешным, должен быть выстроен. Средний срок компании от старта до выхода на IPO в долине сейчас 11 лет. Это длинный путь, я нахожусь в самом его начале, посмотрим, как все будет, насколько получится, насколько успешно стартует. Я всегда действую по ситуации, принимаю очень быстрые решения на основе каких-то своих чувств и ощущений и умею круто и быстро менять свою жизнь, и делал так несколько раз.

Вы не хотите возвращаться, потому что возможностей для бизнеса в Штатах больше или потому что вам не нравится то, что происходит в России, где вы лишились бизнеса? 

М. Н.: Вы знаете, это какой-то комплекс причин. Конечно, мне не нравится то, что происходит в России. Мне кажется, агрессия, самоизоляция и конфликт с западным миром — это путь в никуда. Мне, честно говоря, надоело читать российские новости, мне больше хочется тратить время на инновации и информацию о том, как строится будущее, а не на вычленение правды из лжи и дискуссии про очередные ограничения свободы. Для моего отъезда было много причин. И возможности по бизнесу очень важная, но не единственная причина. Возникло желание сменить картинку — атмосферу, обстановку, погоду, информационный фон — все вместе.

Как вы объяснили детям, что папа больше не миллиардер?

М. Н.: Вы знаете, мы не ведем с детьми подсчетов, в отличие от Forbes. Это не является темой наших разговоров. И вообще от внешних оценок я стараюсь дистанцироваться, если честно. Стараюсь больше внутри себя оценивать, мне кажется, так надежнее.

У вас уже появились какие-то специальные американские увлечения? 

М. Н.: Я люблю смотреть на океан.