У Путина был выбор: как следует пугануть зажравшихся капиталистов или тихо разобраться с конкретной ситуацией
В 2005 году два экономиста из Нидерландского банка, Давид-Ян Янсен и Якоб де Хаан, решили выяснить, насколько эффективны словесные интервенции европейских денежных властей на валютном рынке. На рубеже веков европейские центральные банкиры считали единую европейскую валюту, тогда еще не существовавшую в виде банкнот и монет, сильно недооцененной по отношению к доллару. Чтобы поднять ее курс, они среди прочего использовали простой прием: периодически заявляли о том, что у евро большой потенциал роста. Эффект от этих заявлений — всего исследователи насчитали их 146 с 1999-го по 2002 год — оказался «пренебрежимым и недолговечным», писали голландские экономисты. Реакцию рынка можно было разглядеть разве что в микроскоп.
Но какие это были заявления? Типичное сделал Жан-Клод Трише, нынешний глава Европейского Центробанка, в начале 2000-го: «У евро очень серьезный повышательный потенциал». Сильно сказано! Деликатным европейцам есть чему поучиться у нас, русских. А конкретно — у премьер-министра Владимира Путина. Вот кто мастер словесной интервенции. Когда 24 июля Путин пообещал прислать докторов из прокуратуры и ФАС к основному акционеру «Мечела» Игорю Зюзину, а также огорошил его и всех вокруг сакраментальным вопросом «Где маржа?!», реакцию российского фондового рынка никак нельзя было назвать «пренебрежимой и недолговечной». Уже на следующий день рынок упал на 5%. Что уж говорить о самом «Мечеле», который за последующие дни потерял половину капитализации.
У экономических чиновников богатых стран, таких как Трише или, скажем, глава ФРС Бен Бернанке, — гипертрофированное чувство ответственности за свои слова. Даже задаваясь конкретными целями — например, поднять курс национальной валюты — они публично высказываются крайне взвешенно и осторожно. Слова экс-председателя ФРС Алана Гринспена всегда были до того туманны, что их толкование в интересах спекулятивной игры превратилось в особую науку — или, скорее, искусство. Бесцветность, обтекаемость формулировок, конечно, снижает эффект от словесных интервенций. Но и внушает рынкам веру в то, что не чиновники ими движут, а все же некие объективные закономерности. Те, кто на Западе способен проводить словесные интервенции, ценят стабильность рынков выше, чем собственную способность влиять на ситуацию.
Для Путина капитализация российского фондового рынка, кажется, всегда была одной из вех, по которым он оценивал эффективность своей работы. В послании Федеральному собранию 2001 года он с горечью заметил: «В стране по-прежнему сохраняется неблагоприятный деловой климат… Суммарная капитализация российского фондового рынка составляет около $50 млрд, тогда как, например, стоимость крупнейших компаний нашего ближайшего соседа — Финляндии — в пять раз больше». А незадолго до окончания второго президентского срока в феврале 2008-го, отчитываясь о своих достижениях, он уже с гордостью заявил: «Капитализация фондового рынка по отношению к 1999 году выросла вообще фантастически — в 22 раза!» Тогда почему одним своим выступлением 24 июля Путин «срезал» с капитализации российского рынка больше, чем стоил весь рынок в 2000-м?
На мой взгляд, потому, что его приоритеты расставлены иначе, чем у западных чиновников. Кому нужен стабильный рынок? Инвесторам, чья армия у нас не так велика. Кому нужно, чтобы крупный бизнес не разболтался опять, как в 1990-е, не перестал платить налоги и не начал тешить себя иллюзией, что это он управляет страной? С точки зрения Путина, это нужно государству, а следовательно, всей стране. Именно для всей России важно, чтобы миллиардеры не сказывались, как Зюзин, больными, когда премьер приглашает их на совещание.
Внушить буржуям страх божий, естественно, удалось: бизнесмены научены опытом двух путинских сроков не переходить дорогу власти. А что от напоминаний о том, почему этого делать не надо, пострадали, скажем, участники «народных IPO» (ВТБ, Сбербанка и «Роснефти»), не такая уж и беда. Неприятно, конечно, но ведь лес рубят — щепки летят. У большинства сограждан никаких акций нет — и это правильно, по-нашему!
Если бы Путин не объявлял столь громогласно, что отправляется на поиски маржи, а на «Мечел» обычным порядком явились те же самые «доктора» с проверками, акции этого угольно-металлургического гиганта, скорее всего, упали бы, но не вдвое. А рынок в целом точно не присел бы так низко от ужаса. У премьера был выбор — в конечном счете этический: как следует пугануть зажравшихся капиталистов в интересах родины или тихо разобраться с конкретной ситуацией, не обижая и без того униженных мелких акционеров ВТБ. Путин свой выбор сделал. Инвесторы, в первую очередь крупные и западные, это поняли. И принялись продавать Россию с удвоенной энергией.
Чтобы они не делали этого при первой возможности, ввергая несчастных тетушек из очереди за «Роснефтью» в уныние, нужна другая этика власти. Та, которая предписывает чиновникам говорить тихо и занудно в надежде, что имеющий уши — услышит.