Картельные сговоры в экономике

На любом продовольственном рынке в Москве цены на один и тот же товар — помидоры, клубнику или цветы — одинаковы на всех прилавках. Горластые продавцы только создают видимость конкуренции, хотя на самом деле работают на одного или нескольких хозяев, которым выгодно сохранять ценовой паритет.

Примерно то же происходит и на столичном рынке недвижимости. Цена на новостройки выросла за последние три года вдвое — с $700 до $1400 за 1 кв.‑м и теперь прочно держится на достигнутых высотах. Себестоимость строительства при этом, по оценкам, составляет в среднем $450 за кв. м. Если бы в Москве существовала реальная рыночная конкуренция, то при нынешнем дефиците жилья и таких прибылях сюда кинулись бы новые игроки. Десятки компаний попытались бы открыть строительный бизнес и предложить потребителям более низкие цены. Но ничего подобного мы не наблюдаем.

Почему? Объяснение простое: в обоих случаях может идти речь о наличии ценового сговора — искусственном устранении конкуренции. Участники таких сговоров получают сверхприбыль, в то время как потребитель вынужден нести неоправданно высокие расходы. Приведенные примеры — лишь верхушка айсберга. Ценовые сговоры пронизывают всю российскую экономику и наносят ей колоссальный ущерб. Как сказал один из опрошенных нами экспертов, Игорь Николаев из консалтинговой компании ФБК: «Фактически экономика стагнирует. Добавленная стоимость в ней вроде бы есть. Но это добавленная стоимость ухудшенного качества».

Болезнь экономики

Ценовые сговоры, или, говоря шире, картели, конечно же, не российское изобретение. Еще в XVIII веке основоположник либеральной экономической теории, британский экономист Адам Смит предостерегал: «Лица одной профессии редко собираются вместе, даже просто повеселиться или отдохнуть, без того, чтобы их встречи не обращались в сговор против общества и в поиск того, как поднять цены».

В США и Европе борьбу со сговорами ведут уже более ста лет. Были картели сталелитейные и железнодорожные, картели производителей удобрений и производителей оружия. Американские электротехнические компании намеренно сдерживали внедрение технологий, продлевающих срок службы электроламп. А финские производители асфальта разделили между собой национальный рынок, что позволило им за шесть лет поднять цены на свою продукцию почти в два раза. В 2001 году в странах Евросоюза за нарушения антимонопольного законодательства было наложено штрафов на 2 млрд евро. Самый громкий скандал в США: организаторы аукционов Sotheby’s и Christie’s были признаны виновными в сговоре и оштрафованы на $45 млн, а главный акционер Sotheby’s 78-летний Альфред Таубман был приговорен к году тюремного заключения и штрафу в $7,5 млн.

Чего ждать от России

«Склонность к картелизации в нашей стране выше, чем в других странах», — считает профессор кафедры экономической теории Высшей школы экономики Надежда Розанова. Причин тому несколько. Во-первых, Россия унаследовала промышленность от Советского Союза, в том числе и отрасли, в которых доминируют два-три или даже одно предприятие. Есть монополист в производстве олова и монополист в производстве доильных аппаратов. Рынок калийных удобрений контролируют всего две компании. А рынок легковых автомобилей — АвтоВАЗ.

Во-вторых, антимонопольное законодательство в России несовершенно, а на борьбу с картелями часто не хватает средств и политической воли.

Ну и самое главное: в России часто отсутствует само представление о конкуренции. «Мы — экономика переходная, не имеющая такого понятия, как конкуренция или рыночное ценообразование, у нас не было конкурентной культуры и конкурентной политики», — говорит в интервью Forbes министр экономического развития Герман Греф.

Масштаб проблемы можно показать на примере металлургии. В этой отрасли как в зеркале отражаются все изъяны квазирыночной экономики.

Металлургия

Тон на металлургическом рынке задают четыре гиганта: «Северсталь», Магнитка, Новолипецкий металлургический комбинат (НЛМК) и «Евразхолдинг». Металлурги вольны сами устанавливать цены на продукцию — это естественное право любого участника рынка. И они пользуются этим правом в полной мере. За I квартал этого года цены на сталь выросли на 54%, чугун подорожал на 51%. А вот как описывает повышение цен в конце прошлого — начале нынешнего года менеджер одной из трубных компаний, покупающих у металлургов листовую заготовку (штрипс): «Бешеный подъем цен начал [гендиректор Магнитки] г-н Рашников. Ситуация была такая: «Северсталь» держала цены на одном уровне, нормальном. Тут — бах! Рашников поднимает цены на 23%. На следующий день [владелец «Северстали»] Мордашов уведомляет своих покупателей о том, что поднимает цены на 45%. А через неделю уже Рашников уведомляет своих покупателей, что цены у него растут еще на 30%». Антимонопольное ведомство тогда начало расследование этих действий. Но доказать в суде наличие сговора так и не удалось (см. «Стальные аргументы» на стр. 53).

Как бы то ни было, трубники последовали примеру металлургов. В первом квартале этого года они подняли цену на нефтепроводные трубы на 76%. Концентрация капитала в производстве труб еще выше, чем в сталелитейной промышленности. После череды слияний и поглощений здесь осталось всего три крупных игрока: Трубная металлургическая компания (ТМК), Объединенная металлургическая компания и Челябинский трубопрокатный завод. «Люди затем и скупают заводы, чтобы устранить конкуренцию, поднять цены и получить дополнительный доход», — говорит в интервью Forbes Сергей Бидаш, бывший владелец «Тагмета», крупного производителя труб, входящего сегодня в ТМК.

А что покупатели труб? «Газпром» объявил в прошлом месяце , что потерял из-за скачка цен на трубы $700 млн. Конечно, газовый концерн — не самая эффективная компания, но и она могла бы направить потерянные миллионы на разведку и обустройство новых месторождений, а вместо этого по сложившейся традиции просит разрешить ей увеличить отпускные цены на газ (они регулируются государством). Частные нефтяные компании, которые не устают жаловаться на поставщиков труб, пока терпят и покрывают возросшие расходы за счет рекордно высоких экспортных цен на нефть.

Вниз по цепочке

Хуже обстоят дела у компаний, ориентированных на внутренний рынок. К примеру, у КамАЗа, доля металлопродукции в себестоимости около 20%. По данным завода, цены на изделия из металла поднялись с начала 2004-го на 36–45%, а чугун приходится покупать вдвое дороже. Но ответить адекватным ростом цен на грузовики и самосвалы компания не в состоянии — рынок смог выдержать максимум 6-процентное удорожание.

Тем временем цены на некоторую продукцию металлургов уже превысили мировые. «Это неслыханно», — возмущен Юрий Липухин, бывший совладелец «Северстали». Для него это больной вопрос: Липухин сейчас занимается строительным бизнесом в Сочи и вынужден покупать металлическую арматуру. В том, что сговор на рынке существует, у него нет сомнений: «Им и встречаться [для этого] не надо». Поставки металла на внутренний рынок, по его словам, меньше, чем спрос; цены синхронно растут, притом что у комбинатов остаются неиспользуемые мощности. «Пора их всех собрать и сказать: ребята, вы, пожалуйста, зарабатывайте, но не за счет государства. Выводите все свои мощности в работу, выпускайте больше проката, чтобы уменьшить цену», — говорит Липухин.

Каков итог ценовых игр? Внешне все выглядит благополучно: поскольку при расчете ВВП учитывается добавленная стоимость, а не объемы физического производства, главный барометр экономики показывает рост. Но это благополучие обманчиво. Ценовые сговоры раскачивают маховик инфляции — что, если «Газпрому» разрешат повысить тарифы? Снижается покупательная способность населения. Компании, прибыль которых растет за счет роста цен, теряют стимул к увеличению производительности труда.

Региональные картели

Ситуация, сложившаяся в металлургии, не уникальна. «Проще сказать, какие рынки у нас конкурентные: продукты питания, например, бытовая техника и электроника», — говорит Герман Греф, отвечая на вопрос, в каких отраслях существуют картели и монополии.

Вероятность возникновения картелей выше там, где действует ограниченное число игроков и входные административные барьеры высоки. Показателен в этом смысле московский строительный рынок. В прошлом году в столице было возведено 4,7 млн кв. м жилья, 70% приходится на четыре основных игрока: «ДСК-1», «Интеко», «Су-155» и «Первую ипотечную компанию». Они формально конкуренты, но в действительности находятся в партнерских отношениях — помогают друг другу деньгами и оборудованием, участвуют в совместных проектах.

Рост цен в индустрии начинается еще на уровне поставщиков стройматериалов. Во-первых, строители жалуются на тех же металлургов, у которых закупают арматуру. Во-вторых, за три последних года втрое подорожал цемент. Концентрация капитала на цементном рынке высочайшая: всего две компании — «Евроцемент» и «Интеко» контролируют более 60% поставок цемента в Москве. «Мы уже давно знаем, что если идет подорожание, то все продавцы цемента одновременно — с разницей максимум в несколько дней — поднимают цены до одинакового уровня», — рассказывает менеджер крупной московской строительной компании, попросивший не называть его имени.

Другая причина, мешающая развитию реальной конкуренции в строительстве, — политика московских властей. Мэрия монопольно распоряжается земельными ресурсами. Независимой компании трудно получить участок под строительство. А все, кому это удается, вынуждены отдавать властям до 40% построенных объектов. «Это скрытая форма налогообложения, и она не всегда прозрачна», — говорит Греф. Ему вторит новый глава Федеральной антимонопольной службы (ФАС) Игорь Артемьев. По его словам, это уже стало проблемой не только Москвы. В крупных городах обычно работают всего две-три строительные компании, аффилированные с ними структуры получают площади под застройку и диктуют рынку цены, региональные власти имеют с этими компаниями тесные отношения и создают им привилегии.

«Монополии, пользуясь своим положением, могут снимать монопольную ренту и не заботиться о снижении издержек и предоставлении новых услуг, — говорит Греф. — Дальше уже идет борьба за сохранение статус-кво, за рычаги влияния на политическую власть, с тем чтобы сохранить свое доминирующее положение на рынке». Другими словами, монополизация тесно связана с коррупцией.

С такой оценкой согласен Кристоф Рюль, главный экономист российского представительства Всемирного банка: «Монополизм плох тем, что ресурсы сосредоточены у узкой группы лиц. Поставщиков выбирают не по экономическим, а по политическим соображениям. Вы заменяете механизм спроса и предложения механизмом личного вознаграждения».

Авиаперевозки

Региональные власти потворствуют созданию картелей не только в строительстве. С последствиями такой политики хорошо знакомы все, кому, например, часто приходится летать самолетом.

Попробуйте купить билет из Москвы в Сургут. На вотчину «Сургутнефтегаза» летают всего две авиакомпании — UTair и «Когалымавиа», и билеты у них стоят почти одинаково — в полтора раза дороже, чем цена перелета из Москвы до другого нефтяного города, Нижневартовска, который находится всего в 200 км от Сургута. В Нижневартовск летают четыре компании, и их цены сильно расходятся. Причем любопытно, что самые дешевые билеты предлагает та же UTair — 6640 рублей, без наценки посредников. Почему же в соседний Сургут эта компания летает за 11 440 рублей?

Возможно, потому, что на этом направлении отсутствует реальная конкуренция. До последнего времени крупным пакетом акций UTair владели администрации Сургута и Ханты-Мансийского автономного округа. Местным властям в доле с UTair принадлежат и 50% акций аэропорта города Сургута. А контроль над аэропортом — великолепный способ не пускать чужаков на свой рынок. Крупнейшая российская авиакомпания — «Аэрофлот», например, уже несколько лет подряд безуспешно пытается выйти на линию Москва — Сургут. Как объясняют в пресс-службе «Аэрофлота», не удается договориться с местными властями.

Между Москвой и Сургутом выполняется около 2400 рейсов в год, что дает авиакомпаниям UTair и «Когалымавиа» выручку порядка $55 млн на двоих. Но если бы цены приблизились к тем, что существуют на рейсах Москва — Нижневартовск, пассажиры сэкономили бы не менее $20 млн.

Бензин

Ограничения конкуренции на региональном уровне встречаются повсеместно. Например, на алкогольный рынок региональные власти не допускают производителей спиртных напитков из других областей, создавая тепличные условия «своим» компаниям. Но самые известные региональные картели возникли на рынке нефтепродуктов.

Последнее дело о бензиновом сговоре расследовалось в Ставрополе, где 27–29 апреля цены на АИ-95 и АИ-92 у всех операторов, в том числе у местных «дочек» «Роснефти» и ЛУКОЙЛа, выросли на рубль. Статистики краевого управления ФАС отследили скачок и начали расследование. К делу привлекли независимого эксперта — заведующую кафедрой Ставропольского университета Земфиру Казачкову. По ее словам, аргументы нефтяников были примерно такие: «Мы повысили цены, потому что долго работали в убыток себе». Казачкова поставила встречные вопросы. Показаны ли убытки в бухгалтерской отчетности? Почему цены не были подняты раньше? Почему тогда одинаковые цены у компаний с разной структурой расходов? Местное управление ФАС, опираясь на эти доводы, предписало автозаправочным станциям снизить цены до 10 июня. Послушались ли они? «Я [каждый день] проезжаю мимо, — говорит Казачкова. — Нет, они абсолютно ничего не снизили».

Компании часто игнорируют предписания антимонопольного ведомства просто потому, что законодательство в этой сфере слишком слабое. К уголовной ответственности, как в Европе или США, за сговор на рынке прибегают крайне редко. Максимум, что грозит участникам картеля — штраф до 500‑000 рублей. Теоретически существует возможность изъять в госбюджет прибыль, полученную в результате сговора. Но монополистам это что слону дробина.

Кроме того, в России участники сговора несут ответственность только перед государством. Получается, что у потерпевших нет экономического стимула подавать в суд на картели, а значит, нет смысла финансировать расследование фактов сговора из своего бюджета.

Наконец, до последнего времени антимонопольное ведомство шло на поводу у крупного капитала. «Достаточно вспомнить консолидацию алюминиевой промышленности, которая создала колоссальную монополию в этой отрасли», — говорит в интервью Forbes Евгений Ясин, научный руководитель ВШЭ.

Результат: расследование ценовых сговоров в России — вопрос скорее социальной, чем экономической политики. Не зря вторую строчку в рейтинге пристрастий антимонопольщиков после бензиновых картелей занимают мукомольные комбинаты. Топливо и хлеб — два товара, к повышению цен на которые население особенно чувствительно.

Общий ущерб

Тем не менее ущерб, который наносят экономике картели, измеряется не только ростом цен на продукты первой необходимости.

Из чего он складывается? «Избыточные» деньги, потраченные на покупку квартир, дорогих авиабилетов, автомобилей и т.д., оседают в картелях и монополиях. Так создаются «тромбы» на пути перераспределения средств в экономике.

Получая свехприбыль, монополии теряют стимул повышать эффективность производства, снижать себестоимость и улучшать качество. Сдерживается повышение эффективности экономики в целом. Инфляция, спровоцированная ростом цен на промышленную продукцию, снижает привлекательность экономики для инвестиций.

По словам Германа Грефа, если бы «все монопольные составляющие экономики превратить в конкурентные», то рост ВВП был бы не менее 10% в год против нынешних 7,3%. Разница как минимум 2,7%.

Только на подрядах естественных монополистов можно сэкономить миллиарды. «У нас закупок в одной монополии «Газпрома» производится на 250 млрд руб., это $8 млрд. Если подрядчиков выбирать на открытых торгах, то снижение цен составит примерно 15%, — говорит Греф. — Считай, миллиард долларов мы бы сэкономили на «Газпроме». А таких монополий — четыре».

Различные исследования, которые проводились на Западе в 1950–1970-х годах, показывали, что экономика США теряет от картелей и монополистов свыше 4% ВВП, а Великобритания — до 10%. Российские 2,7% ВВП на этом фоне, скорее, заниженная оценка. Но это — $12,5 млрд, достаточно, чтобы задуматься о том, хорошо ли, что во всей экономике распространены ценовые сговоры. За четыре с половиной года — а именно столько уже наблюдается промышленный рост в стране — экономика потеряла почти $50 млрд.

«Если оценить все последствия нерыночных факторов для России, результат будет значительно больше — десятки процентов ВВП», — считает Герман Греф. Можно ли поправить положение? Глава ФАС Игорь Артемьев начал с разработки новых законов, направленных против монополистов. Владимир Качалин, помощник Артемьева и один из идеологов ФАС в части законотворчества, считает, что главное — мотивировать компании и обычных граждан к антимонопольной деятельности. Он указывает на пример США, где в основу законодательства положен принцип тройного возмещения ущерба пострадавшим от монополистической деятельности: «Там сутяжничают на антимонопольной почве все кому не лень. И это хорошо». По его словам, на желании посудиться с картелями в США зарабатывают на хлеб около 15‑000 юристов. «Это же дивизия, развернутая по законам военного времени!» — восклицает не без зависти чиновник.

Если Россия хочет иметь современную диверсифицированную экономику и не зависеть от экспорта сырья, ей нужна в первую очередь реальная рыночная конкуренция.

Концентрированный капитал

Договориться с конкурентом и поделить монопольную прибыль — не самый тяжелый заработок. За 10 лет, прошедших с начала приватизации промышленных предприятий, в ключевых отраслях российской экономики выросли частные олигополии, а в некоторых случаях и монополии.

• 100% российского титана производит холдинг «ВСМПО — Ависма» c оборотом $388 млн.
• 100% калийных удобрений производят две компании — «Уралкалий» и «Сильвинит». Оборот: $505 млн.
• 95% алюминия в России производят «Русал» и СУАЛ. Их совокупный объем продаж — $5,8 млрд.
• 73% производства легковых автомобилей в России контролирует АвтоВАЗ и группа компаний СОК. Вдвоем они продают машин на $4 млрд.
• 70% стали в России выплавляют «Северсталь», Магнитка, НЛМК и «Евразхолдинг». Продажи: $11,4 млрд.
• 64% труб в России производят три компании. Совокупный оборот Трубной металлургической компании, Объединенной металлургической компании и Челябинского трубопрокатного завода — $2,6 млрд.

Источник: Forbes