— Вы окончили Московский финансовый институт в 1970 году и с тех пор работаете по специальности. Неужели, со школы мечтали заняться финансами?
— У меня и у сестры (мы с Ниной близнецы) всегда была склонность к точным наукам. Хотели пойти на физфак или в Бауманский институт, а родители предложили компромиссный вариант. Мы были послушные девочки. Например, 12 лет учились игре на фортепиано при полном отсутствии музыкального слуха. И я тогда мучилась, и сестра (смеется). Я не разочаровалась в выборе специальности. У нас были сильные преподаватели, которые в итоге дали отличное образование. До сих пор обожаю, например, экономическую историю.
— У вас с сестрой много общего?
— Мы совсем не похожи. Нина худенькая и очень спортивная. Тоже увлечена своей профессией, она профессор Академии бюджета и казначейства Минфина РФ. Наших детей мы считаем общими — это моя 25-летняя Света (она работает в Юникредит Банке) и два сына Нины, которые на 12 и 10 лет старше (Александр Малис занимает сейчас пост президента «Евросети», Олег Малис — старший вице-президент Altimo. — Forbes Woman)
— Как выпускница института сразу оказалась в республиканском Минфине?
— По распределению. На курсе было примерно 30% москвичей. Кто хорошо учился, шел в Минфин СССР или Минфин РСФСР, кто похуже — в Госбанк, работа там считалась неинтересной. В Сбербанк шли троечники и двоечники, там была самая маленькая зарплата. А я окончила институт с красным дипломом. Предполагаю, что не без участия мамы попала в самое интеллектуальное подразделение — в управление финансирования промышленности. Мне сразу же дали курировать три главка — музыкальных инструментов, народно-художественных промыслов и канцелярских товаров. Плюс назначили ответственной за составление бюджета 14 союзных территорий, среди них была, например, и Чеченская Республика. Я делала бюджет по всем отраслям промышленности, по итогам года анализировала бюджет и состояние каждой отрасли, а затем добавляла или, наоборот, убирала лишние деньги. В институте все мы не любили бухгалтерский учет, но та работа требовала четкого понимания баланса предприятия. Зато теперь для меня не проблема быстро определить по цифрам, как себя на самом деле чувствует бизнес.
Хорошо помню, как пришла из института на работу. Самому молодому начальнику в Минфине СССР в те времена было 50 лет, это были люди старой закалки. Все расчеты производили на счетах, а калькуляторы были сложены стопкой в углу. Но я быстро познакомилась со специалистами из машинно-счетной станции, которые виртуозно обрабатывали мне все данные.
— Можно было молодой девушке сделать в Минфине карьеру?
— Все было запрограммировано — сначала давали зарплату в 120 рублей, каждые два года ее повышали на 20 рублей и к 30 годам ты мог стать замначальника отдела. Через шесть лет меня перевели в планово-экономический отдел, где обобщали данные отраслевых отделов. Дело было перед самой перестройкой, цены на нефть уже пошли вниз. И составляя доклады для ЦК КПСС, я видела, насколько разбалансирована советская экономика.
В середине 1980-х годов я вышла из декрета. Как раз начали создаваться первые кооперативы и акционерные общества. В Минфин пришел Борис Федоров и, хотя он пробыл министром всего полгода, здорово переформатировал все наши подразделения. Мы с ним легко друг друга понимали.
–После распада СССР вы перешли с пятью коллегами-женщинами в новое ведомство, созданное на базе союзного Минфина. Трудно было?
— Нас тогда так и называли — бабское министерство, я занимала пост руководителя департамента ценных бумаг и финансовых рынков, члена Коллегии. Документов никаких не было, долгов полно, а валютная касса пуста. С рублями тоже было плохо, так как у предприятий отсутствовала мотивация платить налоги.
На второй день работы пришла делегация из Якутии с вопросом: «Где наши автомобили?» Минфин СССР выдавал строителям БАМа и северных строек целевые чеки на автомобили. Обладатель такого чека (это был аналог вклада в Сберкассе) через три года имел право получить автомобиль. Таких чеков к моменту развала СССР скопилось аж на три годовых выпуска АвтоВАЗа, столько товара не существовало в природе. Следующие три года каждый день напротив окна моего кабинета на Ильинке стояла демонстрация, на плакатах было написано: «Ельцин, Гайдар и Златкис, верните наши машины». Эти люди выслеживали меня и после работы, благо сделать это было просто, я тогда ездила на метро. Но я не злилась на них — ведь они пришли за своими деньгами, и им было без разницы, что мне тоже нечем кормить семью.
Мы консолидировали данные по всем целевым чекам (а были еще гособязательства сельскому населению по товарам народного потребления) и прописали схему возврата денег населению. Для сбора всех данных нужно было проверить все архивы, ведь это были исключительно бумажные документы. Нам тогда сильно помог Сбербанк, у них ни одна бумажка не пропала. Что-что, а хранить бумаги в Сбербанке всегда хорошо умели.
— Чем еще вам приходилось заниматься в начале 1990-х?
— Тогда же мы вместе с Андреем Козловым (первый зампред Банка России, убит в 2006 году. — Forbes Woman) разработали подзаконные акты по ценным бумагам, я руководила рабочей группой по созданию фондовой биржи (сейчас Белла Златкис — председатель совета директоров Фондовой биржи ММВБ. — Forbes Woman). Все тогда были на пределе. Но я верила, что стоит нам немного поднатужиться, еще немного постараться, и мы будем жить как в Швейцарии. Мы ведь не изобретали тогда никаких велосипедов, смотрели на опыт других стран. Даже ГКО — стандартная практика для Запада.
— Не обидно, что ваше имя связывают с этими бумагами?
— Нет, конечно. Размещение ГКО — это не более 10% объема работы, которым мы занимались. Государству тогда требовалось гасить огромные задолженности по зарплате, а налогов собирали недостаточно. Был случай, когда мне позвонил Анатолий Чубайс (в 1996 году занимал пост первого зампреда Правительства РФ. — Forbes Woman) и потребовал разместить новый выпуск ГКО. Я ответила, что нет таких доходностей, чтобы взять такой объем с рынка. Чубайс привел контраргумент: «Вы, Белла Ильинична, хотите, чтобы коммунисты к власти пришли?» Ведь никто не может сегодня сказать, что было бы со страной, если бы мы не заняли у инвесторов те 100 млрд рублей.
Трудно стало в 1998 году, когда Россия объявила дефолт по собственным обязательствам. Для нас, конечно, слово «дефолт» не было экзотическим. Экзотическим стало решение правительства одновременно провести девальвацию и заморозить ГКО. Но нашей команде удалось довольно быстро убедить правительство, что так поступать с инвесторами нельзя.
— А почему вы оказались в отпуске в день объявления дефолта?
— Меня и Андрея Козлова после заседания в правительстве накануне отправили в отпуск. В субботу я улетела с семьей чартером на греческий Корфу, а в понедельник включила в гостинице BBC и ничего не поняла. Мобильных телефонов тогда не было, я купила карточку и первым делом позвонила сестре. Потом уже меня срочно стали вызванивать в Москву. В воскресенье мы с Андреем Козловым засели на кухне. Муж купил на рынке упаковку яиц и 3 кг баклажанов, и я весь день жарила их и заливала яйцами. В понедельник, когда вышла на работу, у нас уже было пять вариантов выхода из ситуации. Вскоре вместе с Михаилом Касьяновым мы полетели в Лондон, где западные банки попытались устроить нам истерику.
— Трудно было общаться с инвесторами?
— Кредитору невыгодно убивать должника. Если кто-то тебе должен, накрой его одеялом, чтобы он не простудился. Это идеология профессиональных участников рынка. Так мы и сейчас поступаем в Сбербанке («Сбербанк Капитал» работает сейчас с проблемными активами на общую сумму более $4 млрд. — Forbes Woman). В итоге физлицам мы все долги отдали сразу, а для институциональных инвесторов сделали нетрадиционную реорганизацию — разместили старый долг в новые бумаги с выплатой купонов два раза в месяц. Они тут же стали ликвидными.
Именно тогда я всем объявила, что, как только погашу последний долг (это произошло в 2003 году), уйду из Минфина, эту каторгу я больше не выдержу. Моя дочь тогда оканчивала школу, надо было ею заниматься.
— Как домашние реагировали на вашу работу?
— Честно признаюсь, что муж никогда нормально не реагировал на мои поздние возвращения домой. Но определенное понимание у него, думаю, все-таки есть, раз мы до сих пор вместе. И ведь неплохо существуем, несмотря на то, что он чрезвычайно ворчливый. А тогда, в 1998 году, он меня очень сильно жалел. В нашем возрасте любовь — достаточно странная вещь. Но наши отношения не изменились с тех пор, когда нам было по 30 лет. А это ведь обременительно с моим графиком работы. Для него, как для всех латышей, главное — семья, и он на полном серьезе моей самой важной задачей считает прополку грядок на даче.
— Успеваете и грядки полоть?
— У меня всю жизнь был один выходной. И всю жизнь в этот день я делала все, чтобы держать семью в состоянии удовлетворения жизнью. У меня на даче все рационализировано до потери пульса. Раньше выращивала овощи и фрукты, сейчас розы. Цветут со страшной силой. Правда, муж розы не одобряет, потому что их нельзя съесть. Признаюсь, что трудное для всех время с 1991-го по 1995 год я пережила только благодаря шести соткам в минфиновском кооперативе. Вместе с замминистра финансов (Надежда Максимова, лучшая подруга Златкис. — Forbes Woman), мы все ночи напролет на веранде крутили банки с огурцами, помидорами, баклажанами, грибами, кабачками. Так и отдыхали — кофе, грузинское вино, перекур и четыре кипящих бака с трехлитровыми банками. Зато когда приезжали на переговоры иностранцы, у нас не было вопроса, чем их встретить. Из-за моего стола редко кто мог живым выйти. Плов из китайской тушенки, которую дочери давали в качестве гуманитарной помощи, американцы ели, умирая от удовольствия. А из спирта Royal мы всем Минфином делали водку. Пропускали его через сухое молоко, для красоты добавляли ромашку или анютины глазки, а для запаха — смородину.
— Может ли женщина с блестящей карьерой быть хорошей матерью?
— Конечно. Хорошая мать — это не степень занятости. Наша мама тоже очень много работала и родила нас с Ниной чуть ли не в коридорах Минфина. Впервые в школу она пришла на наш выпускной. Дети — это самое святое в нашей жизни. Мне никто не верил, что я буду сидеть в декрете 1,5 года, ждали в Минфине уже через три дня. А я сидела в декрете с упоением. Потом уже мы нашли Свете 73-летнюю няню, которая прожила в нашей семье 14 лет. И домработницей, скорее, я у нее была — готовила, подлизывалась, терпела все ее строгости, а она за это берегла Свету как государственную границу.
— Что для вас важнее — работа или семья?
— Семья, конечно.
— Подруги и знакомые просят у вас финансовых советов?
— Да, но я их не даю никому и никогда. Если хочу кому-то помочь, могу подробно описать ситуацию. Саша всегда ко мне прислушивается, у нас с ним одинаковый аппетит на риск — очень низкий. У Олега более сложные личные инвестиционные решения, он их сначала принимает, а потом рассказывает. А Свете советы не нужны, она предпочитает сразу тратить заработанное. Вообще, для женщины идеальный вариант — когда она может на кого-то надеяться и не думать о сбережениях. И в личных инвестициях, и в советах я очень консервативна. Я за всю жизнь не купила себе ни одной ценной бумаги.
— А как же акции Сбербанка?
— Это было решение правления банка. Мы каждый купили по 100 штук за собственные деньги. Будучи инсайдером, я не имею права играть на акциях Сбербанка. Вот как сапожник без сапог.
— Вам приходится по работе подчиняться мужчинам и руководить ими. Есть разница?
— Разница очень большая. Сложнее руководить. Мужчина ведь не должен чувствовать свою ущербность, он должен оставаться мужчиной и делать свою карьеру. Я показываю, что мы с ним не в подчинении, а в партнерстве. Просто моя должность подразумевает больше ответственности.