Ирина Прохорова: «Государство не может понять, чего оно хочет от образования»

У нашего государства нет никакой образовательной политики, как, собственно, и культурной. Достаточно посмотреть на совокупность принятых законов в области образования, не разбирая каждый по отдельности. Общая картина — какая-то тотальная самоаннигиляция, одни законы гробят другие. С одной стороны, вводится ЕГЭ, идея которого — максимальный доступ к высшему образованию детей, у которых нет связей и материальных возможностей. С другой стороны, происходит сокращение обязательной программы, где нет ни физики, ни химии, уменьшается количество литературы. Здравый смысл подсказывает, что при сокращении базовых предметов хорошее образование неизбежно станет платным. Но тогда ЕГЭ обессмысливается, становится фикцией.

Модель общества

Все это происходит потому, что государство не может понять, чего оно хочет от образования. Образование всегда встроено в социальный процесс — какой тип общества мы строим, какого человека хотим воспитать, какие специалисты нужны. А поскольку у государства никакого проекта будущего нет, совершенно непонятно, какой должна быть концепция образования. И поиск сути подменяется бесконечными пересаживаниями квартета, внешними заимствованиями: то Болонская система образования, то другая, то третья. Но все эти системы рассчитаны на определенный тип общества, а мы, вместо того чтобы сформулировать свои собственные задачи, в славных традициях русской государственности внедряем фрагменты чужих систем, вырванные из контекста. В итоге получается тришкин кафтан, то есть законы об образовании, которые не устраивают решительно никого: ни консерваторов, ни прогрессистов.

А все потому, что в государственной политике сталкиваются две абсолютно противоположные модели общества. Одна концепция, сформулированная  в конце 1980-х и набиравшая обороты в 1990-х годах — это модернизация, гуманизация и либерализация общества. Вторая тенденция, идущая с 2000-х, — неотрадиционализм и ресоветизация. Если мы хотим конкурировать с другими странами, то нам нужны образованные и свободные граждане, и государство должно строиться на принципе уважения к личности. Если строим авторитарное государство, прикованное к нефтяной трубе, то не нужно никакой модернизации, а задача образования — формировать послушную полуграмотную массу. Я считаю, что нежелание определяться, какой модели мы следуем, гробит образование больше, чем откровенный выбор второго варианта.

Советские традиции

В каждой стране есть своя традиция образования, которую неплохо было бы знать. При большом количестве шума вокруг советской образовательной системы серьезных публичных дебатов на эту тему нет. Либо позиция: у нас было лучшее образование и не надо его трогать. Либо все было плохо, давайте с нуля сделаем заново.

Система всеобуча не есть достижение советской власти, разработки были еще до революции, на волне общеевропейской тенденции демократизации образования. Но советское образование, дававшее много предметов, было насквозь идеологизировано — оно, конечно, выстраивалось под определенные задачи воспитания: при большом количестве знаний не предусматривало развития мышления.

Главная проблема советского образования — отсутствие привязки к реальным потребностям общества — актуальна для школы и сейчас. Уступка потребностям общества была сделана только в 1960-е — появились спецшколы. И физико-математические, потому что нужны были новые квалифицированные кадры для ВПК, и языковые — как только страна стала чуть более открытой, тут же выяснилось, что у нас очень плохо с владением иностранными языками. Сейчас, кстати, проблема с языками стоит так же остро: очевидно, что в современном мире человек ничего не может добиться, не зная хотя бы одного иностранного языка, и учить их хорошо должны в любой школе.

Проблема коррупции образования тоже возникает из-за того, что оно не сфокусировано на потребности общества. И дети это хорошо понимают: главное — получить корочку. Работать они все равно идут не по специальности, их реальные знания часто не имеют значения для карьеры: красный диплом не гарантия конкурентоспособности в сравнении с бездельником со связями, которого папа с мамой пристроят в хорошее место. Так было и в советское время, когда я училась. Кстати, западное образование тоже не гарантирует, что ребенок будет востребован в России: оно заточено под задачи другого общества, под другой рынок труда.

Говорить о модернизации образования бессмысленно, если не пересматривать систему подготовки учителей. Мир стремительно меняется. А наша система школьного образования остается в концептуальном плане еще очень советской. Образование в современном мире — это прежде всего развитие навыка нахождения новых знаний, новых смыслов, умение отличать настоящее от ложного, мыслить. Просто большого объема знаний недостаточно.

Новые вызовы

Есть и другие вызовы. Класс, где половина детей плохо говорит по-русски, рассматривается как аномалия, хотя вообще-то это уже реальность во многих крупных российских городах. Миграция будет продолжаться, и соединение в школах детей с разными культурными традициями — на повестке дня. Если мы говорим о том, что у нас многонациональное государство, то и программа должна меняться: то же преподавание истории должно учитывать мультиэтнический контекст, уважение к другим культурам надо воспитывать в школе. Чудовищное развитие бытовой ксенофобии происходит ровно потому, что нет государственной политики в этом плане.

Старая система образования ориентировалась на то, что вы получаете профессию на всю жизнь и всю жизнь в ней совершенствуетесь. В современном мире люди меняют профессию, причем по несколько раз, то есть учатся всю жизнь. И с этим надо считаться, базовое образование должно быть с упором на гуманитарные дисциплины: именно они развивают мышление и формируют как раз единое поле культуры, национальную идентичность.

У общества есть запрос на демократизацию — на уровне благополучия детей все понимают, что хотят жить в стране, где их бы не унижали. Школа, как говорили правозащитники, первая очная ставка личности с государством. Это первый общественный институт, где на взаимоотношениях с другими учениками, с учителями моделируются отношение ребенка к миру. А у нас школа, как и государство, чаще всего авторитарна. И травма, которую дети там получают, сталкиваясь с унижением, сопровождает их потом всю жизнь.

Моей самой большой родительской удачей был перевод дочери в восьмом классе в лицей на Воробьевых горах. До этого она училась в той же спецшколе, которую в свое время заканчивала я. В 1990-е стало очевидно, что эта школа уже не отвечает потребностям времени. А перестроечные дети уже более чувствительно относились к зубрежкам и унижениям. В лицее она просто расцвела. Первое время приходила домой в постоянном восторге: «С преподавателем можно поболтать в коридоре, его можно не бояться!» И мне кажется, в становлении ее как личности эта атмосфера, а не только хорошее гуманитарное образование сыграла решающую роль.

Найти хорошую школу — всегда проблема. И так во всем мире. Главное для родителей — понять систему склонностей ребенка, что не всегда просто. Приходится преодолевать большой соблазн подгонять ребенка под себя, под свои амбиции, под свои способности. Дальше надо смотреть, есть ли школы, соответствующие его склонностям, и стремиться из нашей несовершенной системы образования выжать все, что можно.

А еще родители должны влиять на жизнь ребенка в школе. Вместе родители могут не только собрать деньги на подарки и покраску полов. Забота о ребенке должна привести к поиску новых форматов объединения родителей, совместных решений школьных проблем и конфликтов. Школа — властный институт. А диалог власти и общества очень важен, и начинаться он должен на уровне детского сада и школы.

Пришло время пристально посмотреть на весь этот комплекс проблем. Только поняв, где есть точки роста, а где системный сбой, можно будет поэтапно выстраивать новую логику образовательного процесса. Мы же уходим от этих серьезных стратегических вопросов, обсуждая технические детали вроде того, сколько лет учиться в школе.

Записала Ирина Телицына