От Бронте до Агаты Кристи: писательница Бьянка Питцорно о роли женщин в литературе
Женщины, которые пишут
До сих пор я привела лишь часть книг, прочитанных за годы учебы в гимназии и лицее: перечислить все сегодня было бы невозможно. Однако не могу не упомянуть о писательницах, которых постепенно для себя открывала, — тех, что рассказывали о женском мире. В серии BUR я уже проглотила все произведения Джейн Остин и два самых известных романа сестер Бронте — «Джейн Эйр» Шарлотты и «Грозовой перевал» Эмили. До творчества Энн я добралась лишь много лет спустя, и, честно говоря, по-моему, она не достигла тех же высот, что ее сестры. А особенно приятным открытием стала для меня Джордж Элиот, с которой я познакомилась благодаря Симоне де Бовуар и ее «Воспоминаниям благовоспитанной девицы», где кузен Жак советует прочесть «Большого Мольна» Алена-Фурнье, который героиня путает с «Мельницей на Флоссе» Джордж Элиот. Естественно, я взялась за обе, и к концу «Большого Мольна» заливалась слезами. А несчастная судьба Мэгги Талливер впервые навела меня на мысли о разнице в воспитании мальчиков и девочек. И о том, что последним отказывали в каком-либо праве на образование. Моя мать, тоже принадлежавшая к богатой и просвещенной семье, как и обе ее сестры, ходила в школу только до шестнадцати лет. Предполагалось, что зарабатывать на жизнь при помощи аттестата, а тем более диплома, им не придется, поскольку об этом позаботятся их мужья. Впрочем, приобщаться к культуре женщинам никто не мешал: они, как я уже говорила, много читали, путешествовали, ходили в театр, посещали художественные выставки и музеи. Разумеется, все это — благодаря их личным склонностям, но прежде всего — финансовым возможностям семьи. Однако трое их братьев учились в университете: учеба считалась этапом само собой разумеющимся, ведь без нее не стать исследователем, изобретателем, в конце концов, даже достойной профессии не получить.
Отец, напротив, тридцать лет спустя, то есть после нашего рождения, решил, что все четверо детей — два мальчика и две девочки — получат абсолютно одинаковое образование. Нам всем было суждено поступить в университет, а возможно, и преподавать там — величайшее стремление семейства Питцорно. Надо сказать, мои одноклассницы, как богачки, так и девушки более скромного происхождения, тоже собирались поступать в университет — даже если у них были братья. И нам казалось, что хотя бы эта проблема решена окончательно и бесповоротно.
О том, что не все женщины могли воспользоваться доступными нам привилегиями, мы узнавали из книг Альбы де Сеспедес, «Запретной тетради», «Назад пути нет», «Милашки», «С ее стороны», от которых сердце переполняли то грусть, то ярость. И мы услаждали его «непристойными» романами Колетт, особенно автобиографическим циклом о Клодин.
Они, как и «Госпожа Бовари», до сих пор мне нравятся, поскольку рассказывают о героинях, живущих по правилам общества, а свои проблемы и несчастья объясняющих не беспричинной мужской злобой, а менталитетом своего времени. В этом смысле я испытываю огромное сострадание и даже симпатию к Шарлю Бовари, и меня раздражает, когда сюжет перекраивают, делая из него палача.
Ничуть не лучше попытки различных авторов переписать историю Адели, младшей дочери Виктора Гюго, описывая ее как жертву эгоизма и тирании отца. По их мнению, Гюго не должен был удаляться в изгнание, ему следовало примириться с Napoléon le Petit, предать политические и моральные убеждения, дабы остаться в Париже и позволить юной девушке вести блестящую светскую и общественную жизнь сообразно ее возрасту (и тем самым лишить нас, читателей, лучших своих книг, написанных как раз в этот период). К счастью, Франсуа Трюффо в красивейшей, пронизанной жалости ко всей семье «Истории Адели Г.» удалось не угодить в эту ловушку. На самом деле Виктор Гюго с позиций того времени считался даже чересчур терпимым отцом; проблемы его дочери лежали в другой области, и было бы откровенной глупостью вручать ей знамя ante litteram феминизма.
В этой связи я снова хочу вернуться к своему любимому Ипполито Ньево. Вот кто прекрасно понимал менталитет венецианцев той эпохи, поэтому в романе нет сурового морального осуждения ни по отношению к матери, оставляющей новорожденного Карлино в корзине у замка Фратта в надежде взвалить заботы о нем на свою сестру; ни по отношению к Пизане, которая, приняв как данность устроенный матерью брак с дряхлым, но богатым венецианским аристократом, непринужденно заводит любовника (то было время чичисбеев), сбегает с авантюристом Карафой, а после, уже решив жить с Карлино, то забирает его себе, то бросает, то женит на другой, то отбирает обратно, и так далее в красках на тысячу с лишним страниц, и при этом способна не утратить широкой души (а также восхищения и преданности читателей).
С другой стороны, именно Венеция стала тем городом, что принял куртизанку Веронику Франко, превосходную поэтессу, не стыдившуюся писать:
Я нежна, и сладка, и вкусна,
И в постели огня я полна,
Коль мужчиною страстно желанна
Насладиться умею сполна.
[…]
Продолжая свое обученье,
Я достигла небесных высот.
В песнях, танцах и в стихосложенье
Аполлон меня не превзойдет.
Но одних лишь венериных штучек
Всяк, с кем ложе делила я, ждет.
Иными словами, если я занимаюсь любовью с мужчиной, который мне нравится и с которым я чувствую себя любимой, то делаю это настолько хорошо, что он забывает о моем таланте и ценит меня лишь как любовницу, а не как поэтессу.
Так что, если мы хотим найти в прошлом зачатки феминизма, давайте обратимся к Веронике Франко и Пизане, а вовсе не к Адели Гюго и Эмме Бовари!
Задуматься о положении женщин нам на последних курсах лицея очень помогла миланская романистка и журналистка Брунелла Гасперини, писавшая для иллюстрированного журнала «Анна белла». В своих статьях Гасперини призывала женщин, и особенно девушек, бороться за экономическую независимость, защищать собственное достоинство и равенство в браке. Непринужденно, только за счет легкости и юмора, она завоевала огромную аудиторию не слишком образованных «домохозяек» — куда большую, чем мог бы привлечь статьями и лекциями любой воинствующий философ. А ее романы, считавшиеся тогда неглубокими, чересчур сентиментальными и потому не имеющими особой литературной ценности, с позиций сегодняшнего дня видятся не только прекрасно написанными и вполне достойными прочтения: потихоньку, словно «троянские кони», проникая в самые ретроградные и старомодные цитадели общества, они представляют новую модель открытой и демократической семьи. Мое поколение во многом обязано Брунелле Гасперини, и я надеюсь, что однажды ее заслуги получат надлежащее признание.
В очереди к зубному
Впрочем, нам (я употребляю здесь множествен ное число, поскольку имею в виду узкий круг подружек: мы брались за одни и те же романы, советовали их друг другу, обменивались книгами и мнениями) случалось читать и литературу полегче, например Кронина, не в последнюю очередь благодаря телеадаптациям нескольких его произведений. А кроме того — невероятное количество «Детективов Мондадори». Мы стали настоящими экспертами не только по Пуаро и мисс Марпл, но и по Ниро Вульфу с его помощником Арчи Гудвином и домашней коллекцией орхидей; по трио, состоящему из Перри Мейсона, Деллы Стрит и Пола Дрейка; по Берте Кул и Дональду Лэму. Однако при этом понятия не имели, да в целом и не придавали значения тому факту, что автором двух последних циклов был один и тот же человек и что Эрл Стэнли Гарднер, создатель Перри Мэйсона, приду мал также Берту и Дональда, подписавшись на сей раз псевдонимом А. А. Фэйр.
Выбирая очередной детектив, я решительно отвергала те, где персонажи дрались или участвовали в многочисленных перестрелках, а также истории про шпионов. Жестокость, даже в кино, никогда мне не нравилась. Признаюсь, я ушла с середины нескольких фильмов, включая такие замечательные, как «Дзета» Коста-Гавраса, поскольку терпеть не могу насилия. Именно поэтому в лицейские годы мне полюбились детективы Миньон Г. Эберхарт, писавшей о преступлениях и расследованиях, основанных главным образом на психологии.
А вот цикл про Мегре мне не нравился: рассказы казались на одно лицо, я быстро заскучала и прочла в итоге совсем немного. Однако чуть позже, открыв для себя другие произведения Сименона, помимо тех, что были написаны за пару дней исключительно с коммерческими целями, начиная с юношеской автобиографии «Родословная», я обнаружила, что это великий писатель. Мне сразу захотелось прочесть все, от «Человека, который смотрел, как проходят поезда», «Бананового туриста», «Грязи на снегу», «Завещания Донадье» и «Трех комнат на Манхэттене» до жуткого «Письма к моей матери» и поздних «Воспоминаний о сокровенном», в которых Сименон пытается объяснить перипетии своей запутанной, несчастливой семейной жизни и снять с себя обвинения в причастности к самоубийству любимой дочери Мари-Джо. Впоследствии я решила заодно познакомиться и с его восхитительной биографией, написанной Пьером Ассулином, благодаря которой мне удалось представить себе непростую и, надеюсь, полную картину столь необычной жизни и литературного призвания.
Меня вообще всегда привлекали биографии и особенно автобиографии любимых писателей. Наверное, больше других я полюбила «Автобиографию» Агаты Кристи: за элегантность слога, за добродушный, сочувственный юмор, а главное — за отсутствие высокомерия, при такой-то славе, казалось бы, вполне оправданного. На мой взгляд, это самая очаровательная из всех ее многочисленных книг, ведь жизнь этой женщины, начиная с самого детства, настолько интереснее любого романа, что временами кажется вымыслом.