«Под рекой»: история женщины, столкнувшейся со своим прошлым и детскими страхами
Мамы дома не было, прислала мне сообщение, что ушла на дачу. Я помыла руки, достала из сумки блокнот отца, положила на подоконник рядом со своим письменным столом. Захотелось еще раз помыть руки. Стоит ли показывать отцовские стихи маме, я не знала. Она наверняка расстроится, может, у нее даже подскочит давление. К тому же просто мерзко показывать маме такое.
Я побродила по двум комнатам квартиры и кухне. Краска на полу в прихожей потрескалась, легко можно зацепить капроновые колготки, если они на тебе надеты. Когда мне было шесть , я говорила «голгофки», что сильно смешило сестру и приводило в ужас мать. Сейчас, порвав и выбросив не одну сотню, я думаю, что в детстве я по-настоящему умела видеть суть вещей.
Про отца думать не хотелось, но он так навязчиво лез в голову из своего небытия, что я решила изгнать его с помощью другого покойника — с помощью Маши. Как хорошо, что у меня теперь есть запасной покойник, как бы плохо это ни звучало.
Хотя почему все вообще так уверены, что Маша мертва, почему я сама в это верю? Может быть, прямо сейчас она сидит в каком-нибудь жутком зловонном подвале. Несколько раз в неделю ее насилует какой-нибудь грязный омерзительный мужик, а в качестве поощрения за то, что она хорошо себя ведет, приносит ей почитать журнал «Лиза» за 1998 год с вырезанными у всех женщин глазами.
Подумав об этом, я цепенею. Кажется, Маше действительно лучше быть мертвой, чтобы другие имели возможность не представлять себя на ее месте. Потому что невозможно представить себя мертвым с точки зрения себя, а все остальное очень даже можно представить, если у тебя есть хоть немного сострадания или воображения.
Наверно, проще смириться с тем, что кто-то близкий уже мертв, чем с тем, что прямо сейчас он мучается и ему страшно, а ты в это время сидишь дома, ищешь себе умиротворяющее занятие и понятия не имеешь, как ему помочь. Может быть, поэтому я так легко согласилась с Машиной смертью, а может, потому, что у меня достаточно воображения, но мало сострадания. А может, это просто нормально — не убиваться из-за того, кого уже давно нет в твоей жизни.
Но, прожив уже некоторую часть своей жизни, я поняла, что те, кого давно в ней нет, обязательно есть во «ВКонтакте». Сначала я нашла группу, посвященную поискам Маши, полистала ленту публикаций — она оказалась недлинной. Добралась до фото с ориентировки.
Мертвая Маша выглядела лучше, чем большинство моих бывших одноклассников, писавших в ленте: «Маша, найдись».
Маша пропала 19 мая, на ней были черная тонкая куртка, синие джинсы, ботинки на каблуках. Разглядывая немногочисленные Машины фото на странице, я поняла, что обувь на каблуках она вообще любила. Интересно, как быстро она могла в ней идти? Могла ли она в ней бегать? Могла ли она убежать? Почему я вообще думаю об обуви в контексте того, можно ли в ней от кого-то убежать? В наших новых туфлях вы не только будете неотразимы, но и сможете легко удрать от любого убийцы или насильника.
Перешла на страницу Маши, ожидая унылой череды фотографий из местных кафе и клубов вперемежку с фото сына Кирюши и постов с заголовками типа «Как летит время», «Хорошо посидели», «Счастье в мелочах» или, может быть, более брутальными: «Папина львица, мамина тигрица», «Ты — на понтах, я — на каблуках». Но увидела я совсем не это.
Страница Маши была прямо-таки идеальной, по крайней мере с точки зрения человека, который давно не заходил во «ВКонтакте». Она состояла из перепостов научно- популярных пабликов, живописных работ Арона Вайзенфелда, мемов из «Твин Пикса» и Машиных собственных картин. Маша была художницей — такого я точно не могла от нее ожидать.
Маша, которая, кажется, вообще не умела рисовать, должна была окончить техникум и работать секретаршей у какого-нибудь начальничка, на самом деле учила детей в художественной школе и писала картины.
Я успела порадоваться за Машу и тут же вспомнила, что она умерла.
В одном-единственном альбоме с фотографиями на странице я все-таки нашла фото Кирюши, а еще, к своему ужасу, наше с Машей оцифрованное фото из девятого класса. На нем мы лежали на полу Машиной комнаты: Маша получилась хорошо — смотрела прямо в камеру и таинственно улыбалась, а я пялилась непонятно куда и ржала как конь. Отмечать меня на фото Маша не стала.
Я эгоистично подумала , что, наверное, мы могли бы дружить до сих пор, если бы я когда-то не придумала Маше жизнь, не соответствующую моим представлениям о прекрасном.
— Ну что ж я такая тупая, — сказала вслух любимую с недавних пор фразу, в основном для того, чтобы противопоставить хоть что-то подступающей ко мне плаксивой жалости.
Моя комната выглядела так, как будто я действительно очень тупая: мне тридцать пять, и я до сих пор живу с матерью, сплю на панцирной кровати с прожженной дырой в покрывале, мать спит на соседней, и по ночам я слышу, как она ворочается и охает, по всей квартире у нас расставлены ведра, в которые капает вода, а Маша сидит в подвале и с потолка у нее тоже капает вода, как-кап — прямо на журнал «Лиза».
«Да я вообще о ней все это время не вспоминала», — злюсь я и лезу в гугл-карты смотреть на Машин дом и художественную школу, где она работала. Карта отправила меня в Дивногорск 2013 года, в этом Дивногорске и Маша, и отец были еще живы.
Чем в 2013-м могла заниматься Маша? Я стала считать годы с момента выпуска из школы.
Прошло восемь лет, в университете она не училась или не захотела сообщать об этом «ВКонтакте», значит, она должна была окончить Дивногорское училище, специальность «художник-мастер» — других вариантов здесь не было. Да как она вообще научилась рисовать? А может, всегда умела, просто мне ничего не показывала, не умела перебить поток моих вечных рассказов и идей для всего на свете.
Я ходила вокруг художественной школы, где все еще живая Маша учила детей рисовать. Это был май, но на горах лежали остатки снега. Может быть, их они и рисовали? Хотя вряд ли, скорее, горшки и подгнившие яблоки, укутанные цветными тканями. В детстве я тоже ходила в эту художку и обожала свою преподавательницу живописи. Что-то мне подсказывало, что дети тоже обожали Машу, прямо сейчас она склонялась над чьим-нибудь мольбертом, проводила уверенную линию кистью, заставляла неживое яблоко мигом ожить.
Приближая двери и окна, я отчаянно тыкала в них мышкой, но зайти, конечно, не могла. Это казалось мне странным, хотя и в реальности ты не можешь просто так забраться в чужой дом, но мне хотелось верить, что для прошлого должны работать какие-то другие законы. Хотелось верить, что в Дивногорске 2013 года можно ходить сквозь стены и встречать тех, кого уже нет в живых.
Продолжаю топтаться на месте. У входа в художку торчат камни, как будто имитирующие большие взрослые горы, виднеющиеся прямо за ними. Школа находится на самом въезде в город, недалеко от Жарков. Наверняка Маша иногда ходила через парк домой. Я пошла предполагаемым Машиным путем, то и дело встречая людей с размытыми лицами. Они выглядели совсем не так, как люди на обычных фотографиях, и даже не так, как люди, которые не знают, что их снимают. Они выглядели так, как будто здесь их вообще быть не должно. Может быть, гугл-карта Дивногорска отфильтровывает ничем не примечательных сухопутных горожан и показывает только тех, кто пришел из-под воды или умер?
Эта теория кажется мне красивой, и я начинаю целенаправленно выискивать людей на карте города. Я могла бы наткнуться и на саму Машу, если бы в тот день она попала в камеру, но я сомневаюсь, что смогла бы узнать ее тело без лица.
Пока я иду к Машиному дому, встречаю мужчину с девочкой в красных сапогах, старуху в платке с огромным голубым пакетом, женщину в розовом пальто, подозрительно похожую на Долорес Амбридж, девушку с длинными светлыми волосами и спортивной сумкой. Затертые лица делали их всех похожими на жертв какой-то страшной трагедии, следы которой нужно продемонстрировать, но не слишком подробно.
Проводив невидимую Машу до дома, я решила дойти до собственного, а потом до Слаломной горы. Прямо перед поворотом к горе, у медицинского училища, я увидела, что на меня идет безлицая фигура человека. Она была невысокой и жилистой и какой-то знакомой, я потянула стрелку на себя и приблизилась. Это была не Маша, это был мой отец.
Его фигуру, в отличие от Машиной, я могла узнать без проблем. Расставленные в стороны длинные руки с огромными ладонями, странный наклон тела вперед, будто он что-то вынюхивает. При ходьбе отец всегда сильно размахивал руками и беспрестанно вертел головой во все стороны, как будто ждал нападения. Его манера ходить была настолько странной, что даже издалека, еще не видя лица и одежды, можно было понять, что это он.
Одежду отца я тоже узнала: эту серую куртку и потрескавшуюся черную кожаную кепку видела в его шкафу всего несколько часов назад.
Отец влез на карту Дивногорска 2013 года так же неожиданно и неприятно, как всегда влезал в мою жизнь. Я почувствовала, как медленно и неконтролируемо стыд заползает в меня через экран, будто там, на карте, прямо у размытого лица отца, появилось облачко, как в комиксах, а в нем вместо приветствия: «Олеся-Олесик, твоя ***** [вагина] как персик».
Раньше, чтобы контролировать меня, отец использовал страх, но страх работал только до моих лет тринадцати, когда я поняла, что можно защищаться не только руками, а хватать, например, ножи или ножницы. Еще я поняла, что отца можно пугать ментами, их он почему-то сильно боялся.
Стыд в этом смысле оказался более жизнеспособным. Простым и человеческим.
Всего одна фраза одноклассницы: «Твой батя сегодня в школу заходил» — способна была заставить оцепенеть. Еще были слова исторички: «Кира, твой отец на собрании критиковал учебник истории, может быть, он будет вас учить?» — и фразы других одноклассниц: «Мне твой отец велел косичку заплести и не ходить как лахудра, он что, ******** [сумасшедший]?»
Еще были слова, которые отец говорил только мне, но я была такой маленькой, что ничего не запомнила, хотя запомнить наверняка стоило.
Отец каким-то одному ему известным способом нащупал ту единственную нить, которая могла бы нас с ним связать, и запустил ее мне под кожу. Иногда стыд появлялся даже раньше, чем сама фигура отца или напоминание о нем. Отцу даже необязательно было быть живым, чтобы мне было стыдно.
Я взяла отцовский блокнот со стихами, сфотографировала одну страницу и отправила сестре. Пусть ей тоже побудет стыдно.