Падшая женщина из добропорядочного дома: как сплетни разрушают репутацию

Автандил, убежденный в том, что ему, попроси он руки Хатуны, ее семья не откажет, все же намеревался для начала убедиться, что он девушке хотя бы немного симпатичен. Заговорить с ней наедине он решился на второй неделе пребывания в новом доме, пока его будущая невеста уверенно нарезала ею же испеченный хлеб.

— Я видел, что вы каждый вечер садитесь читать что-то новое. Никогда не встречал кого-то, кто читал бы быстрее вас. — Автандил принял из рук Хатуны тарелку с дымящимся куриным супом. — Что будете читать сегодня? 

Хатуна пожала плечами, даже не взглянув на него. Мол, что-то да будет читать. Автандил продолжить разговор не решился. Лежал на узкой и короткой кровати для подростка и переживал, что повел себя как дурак. Ну что ему мешало задать еще пару вопросов? Может, к пятому она бы уже перестала быть такой закрытой и деловой. Пропустив для приличия один день, он снова попробовал завязать разговор с Хатуной, да все без толку. Она даже не делала вид, что слушает его. Пока он заливался соловьем и рассказывал ей про свои любимые книги, надеясь, что хоть одна из них окажется по вкусу и ей, Хатуна продолжала резать хлеб и выкладывать соленую брынзу с горными травами на небольшую тарелку прямо перед Автандилом. 

Ко второму месяцу пребывания в доме у своих родственников Автандил от любви занемог и исхудал, чем вызвал беспокойство своей тети. Отпаивая племянника крепким чаем с кизиловым вареньем, которое Автандил терпеть не мог, но послушно продолжал есть, она наставляла: 

— Погода у нас очень обманчива. Только кажется, что всегда тепло, но, как подует ветер, взвоют даже те, кто живет в Сибири. — Преувеличивать мать Хатуны любила знатно. Так никогда за свою жизнь и не побывав нигде севернее окраин Тбилиси, она продолжала уверенно повторять, что у них тоже бывают лютые морозы. — Одевайся тепло и не думай модничать. Будешь так болеть, твои родители еще подумают, что мы совсем за тобой не следим. Они нам доверили своего сына, а мы что же? Вернем им его больным и слабым? Пей чай, я тебе еще варенья достану. 

Хатуна оставалась к страданиям юноши абсолютно равнодушна. Все так же тихо накладывала ему по вечерам еду и старательно его избегала. Давалось ей это не без труда, учитывая, что в свои выходные Автандил оставался дома, а Хатуна и рада бы пойти куда-нибудь, да нескем. Сначала ей казалось, что история с Вано Коблиашвили прошла буйным ураганом лишь в ее собственной семье и не вышла за ее пределы. Когда же подруги одна за другой под благовидными предлогами стали отказываться встречаться с ней, а после и вовсе пропали, Хатуна поняла, в чем дело. Отныне она была одной из тех, с кем ей самой когда то не разрешалось дружить, девушек подобного сорта полагалось только обходить стороной. Все знали, что если испорченный фрукт лежит рядом со свежими, то он испоганит и их. Продолжив общаться с Хатуной, подруги рисковали бы не найти себе мужей и остаться старыми девами. Хатуна скоро приняла правила игры и на подруг старалась не обижаться, хотя иногда по ночам и плакала о своей горькой участи и такой несправедливой судьбе. 

Соседи же после истории с Хатуной успели найти уже тысячу и одну новую сплетню, но если кто-то новенький появлялся в их небольшом дворике, то они тотчас же вываливали на него все местные драмы. Нельзя было позволить, чтобы кто-то по незнанию погубил себе жизнь, поведясь на профессорскую должность отца Хатуны или красоту Софико Чавчавадзе, которая слыла самой гулящей девушкой во всем городе, потому что кто-то когда-то видел ее на главной улице в компании пятерых парней. Позднее их число в рассказах увеличилось до десяти, а половина из них, по убеждению соседей, были ее любовниками. Когда за пару лет история доросла до того, что, оказывается, Софико от одного из парней была даже беременна, но сделала аборт, родители девушки, потерявшие надежду на то, что это все когда-нибудь закончится, отправили ее к дальним родственникам в Ленинград поступать в университет. Оттуда Софико уже не вернулась, лишив местных сплетников не только своей красоты, но и повода накликать на нее новую беду. Так Хатуна стала падшей женщиной самого добропорядочного дома во всей Грузии, если, конечно, верить его жителям. И эти ответственные жители не могли не передать свое тайное знание и Автандилу, когда смекнули, что для него Хатуна и ее семья — люди кристальной чистоты. В бакалее, куда Автандила направили с небольшим списком продуктов, он встретил пожилую кумушку и по сложившейся привычке не мог с ней не заговорить. Та же, обнаружив свободные уши, решила вылить в них все накопившиеся истории. Даже ту самую про Софико Чавчавадзе. Когда же, прилежно выслушав рассказ о падении юной грузинки, Автандил засомневался в его правдивости, то получил нешуточный нагоняй от старухи. 

— Вот вы, молодежь, всегда так своих прикрываете! — ругалась на него соседка, держась за его крепкую жилистую руку. Ходить самой ей уже давно было тяжело, но она не могла отказать себе в удовольствии выйти за покупками в ближайшие лавки и обменяться свежими сплетнями. — Если бы наше поколение не следило за нравственностью, то, говорю тебе точно, у нас был бы уже публичный дом, а не приличное жилье для семей с детьми. 

Автандил, быстро понявший свою ошибку, старался ее загладить и соглашался со всем. 

— Очень приличный дом, — повторял он слова соседки, успокаивающе похлопывая ее по ладони, которой она за него цеплялась. Ее костлявые пальцы казались ему жутко холодными даже сквозь одежду. — В другом профессор жить бы не стал. 

— Пф-ф,— фыркнула старуха, на минутку выйдя из образа благовоспитанной и добропорядочной женщины. — Лучше бы за дочерью следил этот профессор. Она у него такое учудила! Говорят, отдалась сыну его злейшего врага. Вот тебе и профессорская дочь! 

Про злейшего врага Левана Коблиашвили Автандил уже был наслышан. Его имя периодически звучало дома у родственников и всегда в негативном ключе. В последний раз речь шла о том, что этот недостойный умудрился отхватить какую то государственную премию. 

— Вы, наверное, что-то путаете, — начал Автандил, но его прервали жестко и безапелляционно.

— Мне, может, и не двадцать лет,— зашипела соседка,— но я пока еще в своем уме. И точно знаю, что, когда и о ком говорю. Хатуна эта похлеще профурсетки Чавчавадзе будет, та хоть собственного отца не предавала. 

Отягощенный новыми подробностями из жизни Хатуны, Автандил к ней интереса не потерял, но стал молчалив и осторожен. Понимал, что слова сплетницы надо делить если не на три, то на два уж точно, однако не отрицал существования за ними какой-то реальной истории. Ясно было, что спрашивать об этом у родителей Хатуны или ее сестер с братьями будет неловко, а у самой девушки — страшно. Так Автандил прожил еще пару месяцев, пока в какой-то из дней к младшей дочери семейства не явились сваты. Встреченные как самые дорогие гости, они засиделись в профессорской квартире до глубокого вечера и ушли довольные своим приобретением — нашли старшему сыну невесту. На репутацию Хатуны они предпочли закрыть глаза ради возможности сродниться с видным человеком. Порой жизнь требует от нас больших и малых жертв. 

Для Хатуны счастье младшей сестры стало трагедией. Не оттого, что она ей завидовала или была не рада ее скорой свадьбе. Вовсе нет, сестру она горячо любила и желала ей лучшего. Но лишь сейчас Хатуна осознала, что на ней и правда поставили огромное черное пятно, которое уже ничто и никогда не смоет. Как бы она ни старалась, замуж ей никогда не выйти и детей не завести. И если с сестрой падшей женщины еще можно было иметь хоть какое-то дело, то Хатуна словно умерла для всех. На следующий день она притворилась больной, не вышла на работу и пролежала весь день в постели калачиком с острой болью в животе. Мать решила, что у дочери начались женские дни, и отпаивала ее настоями из трав. Через пару дней Хатуна внешне вроде бы пришла в себя, но оставалась молчаливой и отстраненной. Она вышла на работу, пробыла на ней положенное время и, едва ли за целый день перекинувшись с коллегами парой слов, так же тихо вернулась домой. Вечером она приступила к своим уже ставшим ритуальными действиям — нарезала хлеб и сыр для Автандила, ужинавшего поздно и всегда в одиночестве. 

Автандил взялся за сациви вприкуску с сыром. Один кусок сыра. Второй. Хатуна все не уходила. Автандил удивлялся, но виду не подавал. Может, привыкла уже к нему и совсем скоро начнет даже разговаривать. Хатуна сидела напротив Автандила, держа руки на коленях. Смотрела, как тот ест, и набиралась храбрости, чтобы выложить ему свою полубезумную идею. Дождавшись, пока он покончит с сациви, она громко покашляла, привлекая его внимание. Автандил посмотрел на Хатуну и впервые за все время их знакомства встретился с ней глазами. Взгляд у нее был отчаянным и таким притягательным, что ему хотелось кинуться к ней и умолять выйти за него замуж. 

— Я тебе нравлюсь? 

Ее вопрос застал Автандила врасплох. 

— Прости? 

Девушка смутилась и сердито сдвинула брови. 

— Я тебе нравлюсь? 

Почувствовав всем своим нутром волнение девушки, Автандил решил не кривить душой. 

— Нравишься. 

— Настолько, чтобы взять меня замуж? — Хату на произнесла слова еле слышно и затаила дыхание в ожидании ответа. 

— Даже больше. 

Облегченно кивнув, она немного сжала пальцами колени и вынудила себя продолжить. Нельзя не довести начатое до конца. 

— Слышал, что про меня рассказывают? 

Наступила очередь Автандила смутиться. Уткнувшись взглядом в свои ступни, он кивнул. 

— Правду говорят. Я не без греха. 

Уже была почти полночь. Ночь окутала собой весь город, пока двое решали свою судьбу на шестиметровой кухне. 

— Мне плевать, что говорят. 

— Правду говорят, — повторила Хатуна, толком даже не зная, что вообще о ней сейчас рассказывают. Не имея никакого представления, каких размеров достигла клевета о ней, девушка продолжала ее принимать. 

— Все равно готов жениться. — Автандил поднял глаза и произнес медленно и уверенно, словно давая клятву: — Я женюсь, потому что хочу. Это не услуга и не милостыня. Я обещаю, что ты будешь со мной счастлива. 

— Хорошо. — Хатуна совершенно не верила в то, что будет счастлива, в любовь она верить перестала, но мысль о будущих детях ее оживляла.