«Паршивый был муженек»: нужно ли оплакивать человека, который причинил боль

Впервые эта женщина явилась в «Цубаки» в прошлую пятницу, за несколько минут до закрытия. Представилась только по имени — Ёко. Лицо ее в минуту знакомства было таким напряженным, что я сразу почуяла: без письма по доверенности дело не обойдется. 

То была вылитая ведьма Хання: за бесстрастной оболочкой лица бушевало холодное пламя еле сдерживаемого гнева. 

— Я бы хотела, чтобы вы написали мне письмо от моего мужа, — произнесла Ёко без единой эмоции в голосе. С таким видом, будто заглядывает в самые черные дыры вселенной. И добавила: — Недавно он отправился в мир иной... 

Не представляя, что на это сказать, я ждала. Чуть помолчав, она продолжала: 

— На самом деле паршивый был муженек! Всю жизнь плевал на семью. Делал лишь то, что нравилось ему. Родному сыну и годика не исполнилось, а папаша уже залез под юкату какой-то сопливой стажерке. Скандал с домогательством кое-как замяли, но он был уволен по сокращению штата. Я устроилась на полставки, впряглась и стала тащить на себе весь дом. Но ему, видать, и этого было мало, раз он предпочел погибнуть в чертовом ДТП? Полный отстой, а не муж... 

Все это она говорила ровным, бесстрастным тоном, лишь иногда бросая на меня красноречивые взгляды. 

— Плакать я не могу. Хотя потеряла мужа. На самом деле я бы хотела убиваться от горя. Но так чертовски зла на него, что даже горевать не могу. Появись он сейчас передо мною живой — избила бы до полусмерти, это уж точно... 

Я попыталась представить, что творится у нее в душе, но это было слишком невыносимо. 

— И что же за письмо вы хотели бы получить от него? — спросила я мягко, стараясь не доводить ее до истерики. 

— Я хочу, чтобы он извинился. Пусть признает свои ошибки. Мне будет достаточно. Скоро сорок девять дней с его смерти. Мне кажется, что, если я к тому дню не разрублю этот узел, я не переживу. Мне так тяжело, что я не смыкаю глаз по ночам... 

Кажется, она и вправду почти не спит. 

— У вас есть его фотография? — спросила я. 

— Я нашла только это, — ответила она и достала из конверта японский загранпаспорт.— Никаких других его снимков под рукой не оказалось. Даже портрет для похорон пришлось копировать отсюда... 

Похоже, при жизни ее супруг частенько мотался в загранкомандировки. Почти все страницы паспорта пестрели штампами о въезде и выезде. На самой последней страничке под заголовком «Доп. сведения» были вписаны от руки его имя, адрес и телефон. Почерк при этом был такой методичный, словно его хозяин, старательно сдвинув брови, выводил каждую букву по полчаса. 

А уже под этими позывными, в графе «Лица для экстренной связи», значилось имя Ёко-сан. 

— Вы позволите мне сделать ксерокопию этой страницы? — робко спросила я. 

— Этот паспорт мне больше не нужен. Забирайте,— холодно сказала она как отрезала. 

— Как изволите. 

Я попросила ее рассказать о том, как они познакомились. И до самого конца истории ее чашка чая так и осталась нетронутой. 

Я чувствовала: гнев парализует ее. Злость опутывала ее так тесно, что она не могла пошевелиться. 

И теперь я должна непременно закончить это письмо в течение дня. Чтобы как можно скорее избавить Ёко от ее гнева.

*** 

— А вот и я!— закричала от двери Кюпи-тян, и я тут же переключила голову. 

— Заходи скорей! 

Я выбежала ей навстречу. Посреди прихожей стояла Кюпи-тян в желтой шляпе. Этот темно-вишневый ранец ей все еще великоват. 

— Как дела в школе? — спросила я. 

— Сегодня в столовой давали на́си-горе́нг!

Как видно, больше всего школьных радостей малышке приносит столовая. 

Перетащив длинный столик в комнату с татами, я приготовила все для каллиграфии. Опустившись на колени, мы пристроились за столиком и начали наш первый урок с растирания туши. Не считая кистей, все аксессуары были теми же, которыми когда-то училась писать я сама. Как тут не вспомнить об уроках Наставницы? Только вместо меня теперь Кюпи-тян... Параллель напрашивается сама! 

— Тушь растирают так, чтобы успокоилось сердце. 

В те дни Кюпи-тян обычно смеялась над всем, что бы я ни сказала. Но сегодня растирала брикетик туши молча, старательно сопя. Пальчики у нее были еще слабенькие, и вода никак не хотела темнеть. Пару раз я предлагала помочь, но она так упрямо вцеплялась в брикетик с видом «я сама», что настаивать я не посмела. В итоге, когда вода наконец почернела, левая рука Кюпи-тян была перемазана тушью до самого локтя. 

Она сходила умыться, затем вернулась за столик — и наконец-то стиснула в пальцах заветную кисть. Что-что, а первая кисть у человека непременно должна быть новой, решила я, пошла и купила сразу с запасом. 

Опустившись на колени чуть позади Кюпи-тян, я осторожно накрыла ее руку своей. И мы вместе, на одном выдохе, прочертили большую окружность.

Наставница, насколько я помню, такому меня не учила. Мои первые кружочки были маленькими, хотя мне всегда нравилось рисовать большие. Вывести огромную, на целый лист, окружность — практика и приятная, и полезная, поскольку приносит чувство завершенности. А главное — кто бы ее ни выводил, у каждого она получается немного по-своему. 

С первого же показа Кюпи-тян уловила, что от нее требуется, и повторила все сама без единой запинки. 

— Ого! Да ты вундеркинд! 

Каждый раз, когда я хвалю Кюпи-тян, ее носик сопит еще старательнее. Пристроившись с нею рядом, балуюсь кистью и я. Давненько уж этим не занималась... 

Для начала вывожу на листе свое новое имя. Морикагэ Хатоко... Сколько еще сотен или тысяч раз мне придется написать это в своей жизни? И с каждым разом все отчетливее и увереннее? 

На этот счет, конечно, опасений тоже хватает. Ведь сама наша встреча с Мицуро — это игра в кости. Мы познакомились, потому что я случайно зашла в его кафе. Можно ли строить счастье на случайности? С другой стороны, перезнакомиться со всеми мужчинами на свете, чтобы выбрать в мужья самого подходящего, мне уж точно не было суждено. Пока для меня та случайность кажется единственно верной, поэтому сегодня я занимаюсь каллиграфией с Кюпи-тян. 

Сменив кисть на тонкую, я попробовала выводить свое имя мелкими, убористыми знаками. И медитировала с кистью до тех пор, пока из соседского садика не повеяло сладковатым ароматом жасмина. 

— Какой приятный запах! — сказала я, поворачиваясь наконец к Кюпи-тян. Да тут же окаменела. Что это, о боги?! 

Похоже, выводить окружности ей было все-таки скучновато. А вот пририсовать кружочку рот с глазами и подписаться внизу оказалось куда веселее.

— Ну ты даешь! 

Какое счастье, что этого не видит Наставница, подумала я. Она бы точно сошла с ума... 

— Это же хлеб, который смеется! — с безмятежной улыбкой заявила Кюпи-тян. Ну что тут скажешь? Действительно, и круглая рожица на листочке, и сама Кюпи-тян с одинаковой радостью улыбались мне во весь рот. И сие творение, несомненно, выражает ее искренние, настоящие чувства.

— Ну... почему бы и нет? 

Конечно, я могла бы состроить гневную мину и отчитать ее — мол, кисть не игрушка, с нею так обращаться нельзя и все такое. Но кому от такого занудства будет хоть какая-то радость? 

Чем дольше я смотрела на хлеб, который смеется, тем звонче заливался у меня в ушах смех Кюпи-тян. Когда бы и где смогла она изобразить свою радость, если не прямо здесь и сейчас? 

А кроме того, сама окружность, или энсо́, как ее называют мыслители, — один из главных символов философии дзен, в которой круг олицетворяет полноту и совершенство мира, единую истину и духовное пробуждение. 

Насмотревшись на «веселый хлеб» Кюпи-тян, я тоже захотела нарисовать окружность. Взяла чистый лист, обмакнула в тушечницу кисть. И, закрыв глаза, медленно повела ею вдоль бумаги по часовой стрелке. 

Когда я снова открыла глаза, ровная окружность заполняла собою весь лист. 

— Ладно... На сегодня, пожалуй, достаточно. 

Я кое-как встала, но по икрам еще долго бегали мурашки — давненько я не сидела в этой позе. Вот уже много лет для изготовления заказанных писем я устраиваюсь либо в кресле за письменным столом, либо за кухонным столом на стуле. Так долго, что уже и забыла, каково это — сидеть на собственных пятках, упираясь коленями в татами. А вот Кюпи- тян, напротив, вскочила и тут же забегала как ни в чем не бывало. 

Ее произведение — портрет хлеба, который смеется, — я прилепила скотчем к стене в прихожей. Пускай эта улыбка радует меня каждый раз, когда я возвращаюсь домой. 

В воздухе снова поплыли ароматы жасмина. Сладковато-ненавязчивый, легкий и еле слышный, он пробирался к нам, будто на цыпочках. 

После урока мы с Кюпи-тян сделали перерыв на полдник. Еще с утра кулинария «Хасэ» разослала по всей нашей улочке свои рекламные листовки с угощением — лепешками тикара-моти. Эти лепешки из толченого риса быстро черствеют, и все излишки, которые в «Хасэ» не успевают вовремя распродать, обычно делят с соседями. 

Затем Кюпи-тян пошла домой. И унесла с собой еще одну лепешку для отца. Делиться так делиться... 

Итак, за дело! 

Прибрав на столе, я разложила заново письменные принадлежности. Взяла паспорт мужа Ёко, раскрыла его на последней странице. И по аккуратному, убористому почерку попыталась представить, что это был за человек. 

Как рассказала мне Ёко-сан, поженились они в годы учебы. Посещали одни и те же факультативы по интересам, причем она была на год старше него. Возможно, сам того не осознавая, он слишком привык, что она спускала ему все его шалости. И продолжал шалить, принимая ее терпение за прощение. 

Говорят, в момент аварии он ехал в машине с другой женщиной. Ни малейшего сострадания к нему я не испытывала. 

Я умру первым, а ты живи дальше как хочешь? Не слишком ли тут много его «я»? 

Каждый раз, вспоминая слова Ёко-сан, я жалела ее. И чувствовала: я должна с этим что-нибудь сделать. Все, что могу,— лишь бы облегчить бремя гнева, переполнявшего ее душу, растворить эту застоявшуюся ненависть — и открыть наконец дорогу ее слезам. 

Ведь если подумать, все эти чувства превращают жизнь Ёко-сан в сущий кошмар. Она родилась не затем, чтобы нести на себе такое проклятье. Не говоря уже о ребенке, который будет расти, глядя на мать, которая не может справиться со своим гневом. 

Солнце ужа садилось, когда, перепробовав на нескольких черновиках, я приступила к написанию оригинала. Писать решила шариковой ручкой «Bankers» — тонкой и длинной. Когда-то такие ручки предлагали в отделениях банков для заполнения документов. 

Прости меня, Ёко. Прости, что был тебе таким позорным мужем. 

Ужасно сожалею о том, что все закончилось именно так. 

Знаю, сколько тут ни извиняйся — прощения мне не светит. Но сожалею все равно. 

Ни хорошим мужем, ни достойным отцом я стать не сумел. 

Я полное ничтожество. И отчетливо это осознаю. 

За что и наказан. 

Умоляю тебя: постарайся выйти замуж снова, даже если это случится не сразу. И тогда наконец-то будь счастлива в браке. 

Молюсь, чтобы ты встретила достойного спутника жизни — полную противоположность мне. И чтобы однажды вы с сыном смогли улыбаться, даже ругая меня на чем свет стоит. Проклинайте меня от души, не сдерживайтесь! 

В заключение я хотел бы сказать спасибо. 

Я очень благодарен тебе за все. Прости, что усложнил тебе жизнь.