«Любуйтесь, мамаша, вот он, ребенок ваш»: как женщины переживают акушерское насилие

Я наскоро выхватила сумку и стала закидывать все, что мне казалось нужным: носки, трусы, пижаму, халат, компрессионные чулки, пачку подгузников для новорожденных. Затем зашла в ванную и засунула в косметичку зубную щетку, пасту и увлажняющий крем. Между ног стало совсем мокро, и я спустила трусы: прокладка полная, хоть выжимай. Странно, я ведь каждый месяц вижу кровь и совсем ее не боюсь, так почему сейчас меня всю трясет… почему я плачу? 

Сменив прокладку, краем глаза приметила капли на полу. Сегодня суббота, а Маша придет убираться только в понедельник… Наклонившись, стала оттирать кровь салфеткой. А то стыдно как-то, я-то уеду, а Рус останется, и что ему — оттирать это? Или брезгливо перешагивать? Я сразу представила длинного Руса, который, как кузнечик, прыгает через кровавые пятна. 

— Ты что делаешь? Совсем, что ли?! 

— Нужно оттереть кровь. Алтынай Султан 

— Собирайся! — Рус уничтожающе посмотрел на меня. — Скорая уже едет. 

Я поднялась, вернулась в гардероб и, стянув пижаму, наконец решилась взглянуть на себя в зеркало. Мой огромный, как барабан, живот скукожился, опустился и стал твердым. Я тронула его кончиками пальцев — точно камень. 

Умоляю, малышка, держись. Ну же, пошевелись хоть немножко, ты же так любишь пинать мой мочевой пузырь, я не буду злиться, только пошевелись. Но замерший живот, казалось, опустел. 

Стараясь двигаться как можно аккуратнее, я спустилась на первый этаж и обернулась — моя старшая дочь Беатрис, ничего не подозревая, спит в своей комнате. А вдруг я не вернусь? Я даже не понюхала ее на прощание. С нижней ступеньки, лениво растянувшись, упала бордовая капля. Уже и вторая прокладка протекла. 

— Скорая уже здесь, — голос Руса показался мне очень далеким. 

Я нацепила пуховик, шапку и сунула ноги в заношенные кроссовки. Если мы выживем, точно куплю себе новые. 

Спустившись на первый этаж, я вдруг замерла. Никогда не замечала эту огромную люстру в форме шара, давно она тут висит? В центре холла уже и елку нарядили, а я все думала, какой костюм купить Беатрис. Она хотела быть божьей коровкой, но пока я нашла только пчелу и муравья… а вдруг я уже ее не увижу? Мотнула головой, отгоняя назойливую мысль. 

— Что у вас случилось? — Фельдшер, совсем молодой парень с чемоданчиком в рук е, посмотрел на меня сонными глазами. 

— У меня кровь, ее очень много, скорее всего отслойка плаценты. 

— Отслойка, дейді… (Отслойка, говорит. — Перевод с казахского, прим. ред.) — хмыкнул он. — Срок какой? 

— Тридцать четыре недели. 

— Обменканы беріңіз (Дайте обменку. — Перевод с казахского, прим. ред.).

— Обменка у врача на Басенова, она меня ждет, сказала ехать к ней. 

— Вас как зовут? 

— Саида. 

— Саида, это скорая, а не такси, повезем куда полагается, садитесь. 

Он помог мне подняться в скорую и сел рядом с водителем. Минут десять куда-то звонил, три раза переспросил мой ИИН и наконец сказал: 

— В первый роддом поедем. 

— А они смогут принять роды? Это ведь экстренное кесарево, и ребенок недоношенный, смогут его выходить? Может, все-таки на Басенова? 

Фельдшер не ответил. Окна скорой были заклеены бумагой, я повертела головой и сквозь небольшую щель, где отклеился уголок, увидела проносящиеся мимо уличные фонари. Точно лягушонка в коробчонке. Где этот первый роддом? Я знала адреса всех частных роддомов Алматы, знала имена сильнейших врачей, но никогда еще не бывала в загадочной «женской консультации». Да что там, я даже в поликлинику не обращалась ни разу. В моей голове возник образ облезлых стен, злых теток в очереди, ледяных крючковатых пальцев, лезущих в промежность, будто сующих чеснок в брюшко бройлерного цыпленка. Я достала телефон и хотела было снять кадр для инстаграма (Instagram принадлежит компании Meta, которая признана в России экстремистской и запрещена, — Forbes Woman), но подумав, что он может быть последним и слишком драматичным, позвонила Сауле Жанатовне. 

— Меня везут в первый роддом. Так решил фельдшер, говорит, не положено на Басенова. 

— В первый роддом? — Она помолчала. — Ладно, сейчас что-нибудь придумаем. — Она выдохнула, вдохнула, я уже подумала, что она забыла нажать отбой, как вдруг она тихо, наверное одними губами, прошептала: — Удачи. 

— Спасибо. 

Я убрала телефон в карман пуховика. Несколько странно, что она пожелала мне удачи. Врачи полагаются на нее? 

Машина круто повернула и остановилась. 

Фельдшер выпустил меня и завел в неприметную дверь под навесом. Я осталась сидеть в темном коридоре. Как-то слишком быстро мы приехали, хоть гляну на карте, где я нахожусь. Сейфуллина — Кирова… так это в двух шагах * Деятельность Meta Platforms Inc. (в том числе по реализации соцсетей Facebook и Instagram) запрещена в Российской Федерации как экстремистская. — Прим. ред. О от нашего дома. Я столько раз проходила мимо и не знала, что тут находится главный городской роддом Алматы? 

— Не болды? (Что случилось? — Перевод с казахского, прим. ред.) — послышался сонный голос. 

— Ложные схватки, — ответил фельдшер. 

— Зачем привезли тогда? — В коридор вышла медсестра в униформе, поверх голубой рубахи она накинула толстую вязаную кофту. 

Я поднялась и, нахмурив брови, подошла к ней. 

— У меня не схватки, а кровь льется как из крана! Скорее всего, отслойка плаценты! 

Медсестра вскинула бровь и, скривив рот, вздохнула. 

— Обменную давайте. 

— Она у врача на Басенова. Муж ее скоро привезет. 

— Срок? 

— Тридцать четвертая неделя, вторые роды, первые было ЭКС. 

— Кровь какая? Мажет коричневым? 

— Да нет же! Говорю, льется красная кровь! 

— Ну и сколько «вылилось»? — передразнила медсестра. 

Я проглотила вагон мата и проклятий и ответила: 

— Я думаю, стакана полтора. — Стаканы… — ухмыльнулась она, — одна прокладка? Ежедневка? 

— Две ночные, — я переступила с ноги на ногу. 

— Пройдите в приемный покой. 

В углу комнаты стояли три медсестры, молча наблюдая за нами. В скудно освещенном помещении было холодно, вдоль стен сгрудились столы с выключенными компьютерами, стулья хаотично натыканы во все свободные места — настоящий склад, а не приемный покой. У окна прижались друг к другу кушетка и гинекологическое кресло. По потолку расползлись желто- бурые пятна, в нескольких местах вздулась известка. 

Именно поэтому я и не хожу в государственные женскую консультацию и поликлинику. Не из-за пожелтевшего потолка, бог с ним. Каждое слово, которое произнесла медсестра, почему-то больно кололо. Ну пусть не больно, но неприятно. То самое «неприятно», которое испытываешь, когда берут кровь из пальца, когда делают татуировку, когда тебе наступили на ногу в баре. Но этого самого «неприятно» до сих пор я могла избежать за разумную сумму денег. И сейчас была уверена в том, что ни в чем не виновата перед медсестрой. И в то же время понимала, что сейчас никакие деньги или имя не помогут мне. Помогут ли удача или Бог, тоже не знала. 

— Ладно, идите на кресло, проведем осмотр. 

— На кресло?! Вы меня слышите? У меня кровь идет! 

— Ну осмотреть-то все равно надо, — пожала плечами медсестра. 

Я скинула пуховик на пол и стянула джинсы до щиколоток, между ног холодела кровь. В горле встал комок. Я потеряю своего ребенка из-за этих идиоток, которые не хотят меня слышать… Я проглотила крик, медсестрички просто следуют протоколу, конечно, они должны меня осмотреть, а еще убедиться, что я не ВИЧ-инфицированная, что у меня нет других опасных болячек, но что, если за это время мой ребенок умрет? Я попыталась сесть в кресло, но медсестра на меня заорала: 

— Куда садишься?! Я же салфетку не постелила! 

Я спустилась на пол, утерла выступившие слезы. В голове крутилась история Дины. Она родила сына три года назад, но в первом триместре у нее началось кровотечение. Потом она рассказывала: 

«У меня началось кровотечение примерно на десятой неделе. Поехала в женскую консультацию на скорой. Там в очереди сидели круглые беременные, а я вся в крови, даже на стул в очереди не села — стыдно пачкать. Хотя мы же вроде “среди своих”, но среди акушерок женщина никогда не своя. Меня принял мужчина, залез рукой мне во влагалищ е, как в пакет, в котором на дне среди продуктов искал зажигалку. Вытащил красный шмоток, ткнул мне в лицо, плюхнул в миску и сказал: 

— Любуйтесь, мамаша, вот он, ребенок ваш. Вылез! 

Я заплакала. На меня накричали, сказали собираться и не задерживать очередь. Я натянула холодные мокрые трусы и прошла в соседнюю комнату, чтобы узнать дату чистки. 

Врач вскинулась: 

— Куда прешь?! Сначала УЗИ! 

Мне дали квиток и послали в другой кабинет. Рукава у куртки намокли — вытирала то сопли, то слезы, салфетки с собой не взяла, а там никто, конечно, не давал. 

На УЗИ женщина долго водила по моему животу, потом во влагалище, а я молчала и плакала. 

— Че ревешь?! Вот он, ребенок твой, живздоров! Сердце бьется. 

Комнату заполнили звуки с подводной лодки, а потом тук-тук-тук-тук, очень частое тук-тук. 

— Хорошее сердце, четкое, вы зачем пришли? Вот салфетка, вытирайтесь и идите! 

Я вытерла живот салфеткой, а сопли собрала ладонью. 

— Как — жив? 

— Ну да, а ты что, не рада?! Аборт, небось, хотела? Через две недели приходи на скрининг и на учет вставай. 

Я вышла и посмотрела на мужа. Он одернул мою рубашку, подтянул трусы и штаны. Обнял. 

Когда мы дошли до машины, я наконец смогла разлепить губы и сказала: 

— Он жив. 

— Что? — спросил он, а я села на сиденье — его мне не было стыдно пачкать. 

— Наш ребенок жив, — я смотрела на знак пешеходного перехода в пяти метрах от нашей машины. Простой и понятный. Я протянула мужу выписку с УЗИ. 

Он несколько раз ее перечитал. 

— Хочешь хинкали? Переоденешься? У меня в сумке есть спортивные штаны. 

Я не хотела хинкали. Я хотела выносить и родить здорового ребенка, а потом прийти к этому мужику, который вытащил из меня тот шматок, сунуть ему своего живого ребенка в рожу и заставить смотреть».