«Так мне и надо, тут я и останусь»: как женщины попадают в современное рабство

— Когда мы говорим о торговле людьми применительно к женщинам, на ум сразу приходит секс-траффикинг. Но каким вообще бывает современное рабство?

— Вся торговля людьми является формой гендерного насилия, потому что среди пострадавших больше женщин и девочек. 

Что касается разных форм торговли людьми, то их много. Какой-то единой классификации нет. Наиболее распространен, по нашему мнению, секс-траффикинг. Это один из самых прибыльных видов криминального бизнеса. Также широко распространен принудительный труд. Отдельно мы выделяем принудительную криминальную активность и принудительное попрошайничество. 

Существует и такое явление, как торговля людьми вооруженными формированиями — и незаконными, и законными. Там тоже может быть и трудовая, и сексуализированная эксплуатация. В принудительном браке пострадавшие подвергаются не только сексуализированной, но и репродуктивной эксплуатации. Еще существует коммерческая репродуктивная эксплуатация.

— Вы сказали, что в любом случае большинство пострадавших — женщины и девочки. Мы можем говорить о том, что какие-то формы более феминизированы?

— Вот как раз секс-траффикинг. Связано это в том числе с патриархальными установками о том, что женщины должны обслуживать мужчин, в том числе и сексуально; что есть особые женщины, которых с этой целью можно эксплуатировать. 

— Вы упоминали репродуктивную эксплуатацию. Вы имеете в виду суррогатное материнство?

— Не только. Такая эксплуатация может быть и в рамках принудительных браков, и в случаях домашнего насилия. Или когда незаконные вооруженные формирования похищают женщин и девочек и насилуют их, чтобы они рожали детей, — так делают, например, террористические группировки в некоторых странах. И это также часть историй про суррогатное материнство — в некоторых случаях присутствуют все признаки торговли людьми. 

— Мы регулярно читаем новости о женщинах, которых принудительно выдали замуж (или которые пытались сбежать от принудительного брака). Мы знаем, как трудно бывает выйти из ситуации домашнего насилия. Но говорить о браке в контексте торговли людьми не очень привычно.

— Принудительные браки чаще определяют как форму современного рабства. Чтобы определить их как форму торговли людьми, необходимо показать коммерческую выгоду от продажи или эксплуатации девочки или женщины, а это не всегда очевидно. Однако в большинство случаев выгоду получает как семья, выдающая замуж свою дочь, так и семья, в которую они передают женщину, так как там ее подвергают разным видам эксплуатации, в том числе могут заставлять работать по хозяйству, обслуживать других членов семьи и т.п. Это все, по сути, экономия средств, которые в ином случае были бы потрачены на привлеченных работников. А бывает так, что муж принуждает жену к оказанию коммерческих секс-услуг и извлекает из этого прямую коммерческую выгоду.

А еще есть такое явление, как международные брачные агентства, через которые женщины, как правило, из бедных стран, пытаются найти мужей для эмиграции. Мужчины в этом случае часто нацелены именно на бесплатную прислугу. Нередко женщины, которые при посредничестве этих агентств уезжают в чужие страны, попадают далее в сексуализированную эксплуатацию.

Разные формы эксплуатации тесно связаны.

— Есть ли данные о том, сколько россиянок находятся в той или иной форме эксплуатации?

— К сожалению, нет, потому что чтобы собрать нормальную статистику, нужны огромные ресурсы. У нас есть международные оценки, основанные на косвенных признаках, и на тех данных, которые доступны. Например, Global Slavery Index говорит, что по всему миру около 50 млн человек, а в России около 2 млн человек находятся в ситуациях современного рабства. 

Мы считаем, что возможно даже больше. Ведь, согласно оценкам разных источников (нам они кажутся более-менее достоверными), только в секс-индустрию в России вовлечены 3–5 млн человек. А данные опросов проституированных людей показывают, что больше 80% из них находятся в индустрии принудительно. 80% от 3 млн человек — это уже 2,4 млн, и это не считая других форм торговли людьми. Поэтому у нас есть основания полагать, что более 2 млн человек в России находятся в ситуациях современного рабства и торговли людьми, и большинство из них — женщины.

— Есть ли какая-то устоявшаяся география — куда из России принудительно вывозят людей, откуда привозят?

— Из России вывозят в основном в Турцию, в страны Ближнего Востока — ОАЭ, Бахрейн, Северный Кипр, страны Европы. Вообще за 20 лет моей работы мне приходилось оказывать помощь россиянам, которых эксплуатировали в более чем 50 странах — от стан Юго-Восточной Азии до США и Латинской Америки. 

В Юго-Восточную Азию в основном вывозят для трудовой эксплуатации, и чаще мужчин, хотя и секс-траффикинг тоже есть. Девушек активно вербуют для работы в разных «сервисах» на транспортных судах, паромах. 

Маршруты ввоза совпадают с потоками трудовой миграции — у нас они в основном из Центральной Азии. Из Юго-Восточной Азии женщин привозят для работы домработницами, нянями, сиделками. В результате они часто оказываются заперты в домах своих нанимателей, не знают куда обратиться в случае нарушения своих прав, всего боятся. Много людей привозят из Африки, особенно из Нигерии — там налажено огромное количество сетей секс-траффикинга, которые продают женщин и девочек по всему миру. Наши партнерские организации, помогающие африканскому сообществу в России, выявляют до 400 случаев торговли людьми из Нигерии в год, но их может быть и больше.

— Если мы говорим про торговлю людьми, то это всегда международные потоки?

— Необязательно. Есть и внутренняя торговля, ее много. Особенно ее масштабы выросли во время пандемии. Страна большая, можно перевезти человека из одного региона в другой. 

Перемещение дает преступникам больше возможностей контролировать людей: оказавшись вдали от дома, в незнакомом месте, без денег и документов, сложнее вернуться домой. Но вообще с развитием интернет-технологий даже это стало необязательно. Можно эксплуатировать людей удаленно.

— Каким образом? Когда звучит слово «рабство», представляются люди чуть ли не в цепях. Как сегодня их удерживают?

— Мы в Фонде в том числе потому не любим слово «рабство», что оно рисует картинку, далекую от реальности. Поэтому используем термин «современное рабство». Во-первых, потому что оно криминализировано (в отличие от некоторых исторических форм). А во-вторых, потому что оно совсем по-другому выглядит.

Очень распространенный миф — что в рабство людей похищают, что их непременно удерживают физически. Иногда действительно так происходит, но это очень небольшой процент случаев.

В основном преступники людей вербуют, вовлекают через какие-то предложения. Это удобнее и выгоднее, потому что если потенциальная пострадавшая как будто сама на что-то соглашается, если она верит, что едет устраиваться на работу, ее проще вывозить и перевозить, она привлекает к себе меньше внимания пограничников и полиции. Ее можно вообще одну отправить, без сопровождения. 

Вербовщики ищут уязвимых людей и манипулируют этой уязвимостью. Например, покупают билеты, помогают с оформлением документов, а потом говорят: «Долг надо возвращать, а потом можешь идти, куда хочешь». Классический вопрос от правоохранительных органов: «Почему они не уходят, если их физически не удерживают?». Но тут нужно учитывать влияние угроз и насилия, долговой кабалы и других средств контроля и принуждения, которые намного более действенны. А бывает так, что человеку просто некуда и не к чему возвращаться. 

Помимо вербовки через предложение работы, бывает вовлечение через отношения. Дружеские или романтические. Так часто действуют женщины-вербовщицы, потому что к ним возникает больше доверия. 

А бывает и так, что у девушки с неудачным семейным опытом появляется бойфренд, который создает ей картину идеальных отношений. Заботится, дарит дорогие подарки, просто отличается от всех мужчин, которых она встречала. Во имя таких отношений женщина бывает готова все отдать. И в какой-то момент ее начинают эксплуатировать — или сам «бойфренд», или те, кому он ее передает.

Проблема еще в том, что когда девушка осознает, как жестоко ее обманул близкий человек, она иногда настолько тяжело это переживает, что считает себя виноватой. Мол, сама позволила так с собой поступить. Начинает верить, что она это заслужила, что ничего хорошего не достойна. У нас была девушка, которая решила, что «так мне и надо, тут я и останусь». Такой мотив самонаказания — это довольно страшно. 

Еще один гендерно-специфичный вариант вовлечения в секс-траффикинг, который был в свое время распространен в России, — так называемые тренинги соблазнения, ориентированные прежде всего на женщин. На некоторых из них происходило следующее: девушки приходили, их обучали, а потом давали домашнее задание — «подцепить» мужчину. Мужчина оказывался подставным, происходило изнасилование, все происходящее снимали на камеру, а потом пострадавшую шантажировали. К нам обращалась девушка из известной семьи, которая очень боялась, что подобное видео распространят и это разрушит репутацию ее родителей.

В основном вербуют людей с какими-нибудь уязвимостями. С ментальными расстройствами, с зависимостями, бездомных. Женщин с маленькими детьми, пытающихся заработать. Это еще одна причина, почему современное рабство гендерно-специфично: если у женщины кто-то находится на попечении, она всеми силами будет пытаться заработать.

Механизмы контроля тоже бывают разными. Бывает, что забирают документы. Бывает, что забирают средства связи. Иногда дают связываться с родными, но только в присутствии контролирующих лиц. Одних очень сильно нагружают работой, чтобы у них просто не было сил и времени подумать о том, как можно освободиться. Других запугивают так, что они даже не пытаются сбежать. Это могут быть показательные жестокие наказания, чтобы другим неповадно было. Или угрозы близким — очень много у нас было женщин, которым преступники говорили, что в случае неповиновения что-то сделают с их детьми. А иногда ограничивают в еде: знаю истории, когда женщин просто оставляли в пустой квартире на неделю.

Непосредственное физическое насилие, конечно, тоже бывает. Но чаще преступники используют психологическую обработку.

— Когда говорят о проституции или о том же суррогатном материнстве, часто звучат доводы, что это, может быть, не самый привычный и социально одобряемый, но все же способ заработка. Где грань между обычной работой и такой, которая является эксплуатацией?

— Здесь нужно смотреть, кто это говорит и почему. Мы уверены, что есть довольно сильное сутенерское лобби, которое очень активно популяризирует понятие секс-работы и добивается декриминализации секс-индустрии. 

Обществу тоже удобно думать, что это «такая же работа»; что просто есть отдельные люди, с которыми можно так обходиться. Так рассуждают в том числе и женщины, от которых можно услышать высказывания в духе «Пусть лучше муж ходит к проститутке, чем будет требовать от меня в сексе то, чего я не хочу». 

Женщины, вовлеченные в проституцию, тоже могут называть себя секс-работницами, даже те, кого эксплуатируют, — просто потому, что тяжело осознавать и переживать весь масштаб насилия, с которым им приходится иметь дело. Называя себя секс-работницами, они как бы возвращают себе контроль над ситуацией. Но уже накоплено довольно много свидетельств о том, что женщина, находясь внутри секс-индустрии, может защищать ее и называть себя секс-работницей, но выйдя из эксплуатации, описывает все совершенно по-другому, называя насилие насилием. 

— Но если дестигматизировать секс-индустрию, может быть, это как раз и упростит выход из нее, ведь многих удерживает стыд и страх шантажа?

— Я не вижу возможности дестигматизировать секс-индустрию, так как она напрямую связана с гендерным неравенством и насилием. Секс-индустрия — это не про сексуальное раскрепощение и свободу, как часто заявляют ее сторонники. Ведь если бы это было так, то в ней была бы масса мужчин. Где же они?

— Вы говорили, что в секс-работе не 100% женщин находятся не добровольно. Получается, некоторые все-таки приходят сами? 

— Действительно, не все проституированные люди являются пострадавшими от торговли людьми, но мы в Фонде считаем, что все подвергаются эксплуатации. Сексуальность — это неотчуждаемая часть личности. Поэтому секс не может быть услугой — уже довольно много данных есть о том, какие это имеет последствия для психики, которая страдает от своего рода расщепления. 

Кроме того, даже если кто-то идет в секс-индустрию добровольно, по собственному выбору, часто это травмированный человек, переживший насилие в детстве. Или человек с ментальными расстройствами или зависимостями, который может этот выбор до конца не осознавать. 

Наконец, в этих разговорах мы все время обсуждаем женщин — зачем они это делают, как они соглашаются, — но очень мало говорим о мужчинах. Почему никто не задается вопросом, что заставляет мужчин покупать других людей для сексуального удовольствия? Почему это вообще считается нормальным?

— Я хочу еще раз проговорить, чтобы зафиксировать: речь о том, что сексуальность настолько интегрирована в человеческую личность, что ее эксплуатирование неизбежно травмирует психику, поэтому секс-работу нельзя сравнивать с работой у станка или в шахте, с подметанием улиц, и вообще с любой другой работой, которая может быть тяжелой и травматичной, ненавистной и вынужденной.

— Да, мы часто слышим вопрос: а чем это отличается от работы сантехника или массажистки, уборщицы или кассирши? Но деятельность всех этих людей не подразумевает вторжения в их тело и их сексуальность.

— Как на современное рабство реагируют правоохранительные органы? Помогают пострадавшим? Или не горят желанием? Или хотели бы, но не хватает каких-то правовых механизмов?

— В правоохранительных органах разные люди. Некоторые напрямую заинтересованы в том, чтобы секс-траффикинг сохранялся. Помните, раньше были так называемые «субботники», когда полицейские по субботам бесплатно использовали проституированных женщин. В последние годы про них меньше слышно, но мы знаем о том, что отдельные полицейские все равно делают что-то подобное. Помимо этого, имеет место коррупция, ведь, как я уже говорила, секс-траффикинг — это очень прибыльный бизнес. 

Бывают отдельные сотрудники, которые готовы помогать пострадавшим, но сама система уголовного преследования и правосудия не очень гибкая, а дела расследовать сложно. Например, есть статьи УК о торговле людьми и использовании рабского труда, — но правоохранители убеждены, что чтобы их применить, необходимо доказать факт купли-продажи или использования человека как собственности. Я уже говорила как происходит вовлечение и удержание в современном рабстве, и что со стороны это может выглядеть так, как будто все происходит добровольно и по согласию. Поэтому по статье о торговле людьми чаще всего судят женщин, пытавшихся продать ребенка. Как правило, так делают женщины, оказавшиеся в трудной жизненной ситуации. Им нужна помощь, а они оказываются преступницами с большими сроками.

А вообще большинство подопечных Фонда не хотят общаться с правоохранительными органами, не доверяют им. Их можно понять. 

В итоге за секс-траффикинг у нас судят как за вовлечение в проституцию, организацию проституции или за изготовление и распространение порнографии. Там даже реальных сроков может не быть, просто штраф. Конечно, нужен закон против торговли людьми, доработка существующих статей, обучение правоохранителей и много другой системной работы по решению проблемы.

— Как изменилась работа вашего фонда за последние два года, после начала «спецоперации»*? 

— Я бы сказала, что изменилось за последние четыре года. Еще во время пандемии у нас снизился объем поддержки и возможности работы, начали уходить доноры и жертвователи. Нам еще тогда пришлось минимизировать все расходы. Помощь стали оказывать с задержками и в меньшем объеме.  А с 2022 года стало еще хуже, потому что экономический кризис усугубился, многие из поддерживающих нас уехали, у оставшихся поменялись приоритеты. Мы не знали, сможем ли вообще сохранить организацию. С течением времени получилось понемногу адаптироваться, чтобы продолжать работу в этих новых условиях, но, конечно, это очень далеко от той стабильности, которая необходима для нормальной и эффективной работы в этой сфере.

— Появились беженцы, которые тоже становятся пострадавшими от торговли людьми.

— У беженцев целый набор уязвимостей. У них нет дома, разорваны социальные связи, они могут быть травмированы психологически или физически. В чужой стране они могут не знать язык, не понимать менталитет. Преступники всем этим пользуются.

Если говорить про беженцев из Украины, то в нашей стране их меньше — большая часть все же выезжала в другие страны. Тем, кто приехал сюда, немного проще, потому что понятнее язык и культура, здесь у них могут быть родственники или знакомые. Но если они попадут в ситуацию эксплуатации, освободиться им будет сложнее, чем в Европе. 

Помимо беженцев из Украины, в нашей стране много беженцев из стран Африки. Они еще более уязвимы, потому что для них нет облегченных процедур получения гражданства. И вообще почти нет никаких шансов легализоваться. Некоторые африканки живут в России десятилетиями, рожают детей, но так и не могут получить необходимые документы.

— Как строится работа по профилактике современного рабства?

— В первую очередь это информирование, чтобы люди могли распознать вербовку. А если их уже эксплуатируют — распознать это преступление и обратиться за помощью.

Нужна работа по снижению уязвимости разных групп. Например, совершенствование миграционного законодательства, борьба с ксенофобией и расизмом. Помощь людям с зависимостями, помощь бездомным людям. Мы много работаем с выпускниками интернатных учреждений — там проблема в том, что они недостаточно социально адаптированы, у них нет жизненного опыта и нет системы поддержки. 

В целом важно повышать уровень правовой грамотности, бороться с гендерными стереотипами, менять отношение к уязвимым группам. Проблема касается каждого, мы все, сами того не зная, можем поддерживать современное рабство. Даже если мы не покупаем секс-услуги, мы можем купить одежду, которая была сшита на фабрике, где используется принудительный труд. 

* Согласно требованию Роскомнадзора, при подготовке материалов о специальной операции на востоке Украины все российские СМИ обязаны пользоваться информацией только из официальных источников РФ. Мы не можем публиковать материалы, в которых проводимая операция называется «нападением», «вторжением» либо «объявлением войны», если это не прямая цитата (статья 57 ФЗ о СМИ). В случае нарушения требования со СМИ может быть взыскан штраф в размере 5 млн рублей, также может последовать блокировка издания.