«Арт-бизнес — женское дело»: как Александра Лекомцева создавала ярмарку Blazar
Александра Лекомцева — директор по развитию ярмарки молодого современного искусства Blazar и проекта Sample. Родилась в городе Оленегорске Мурманской области. В 2004 году поступила на факультет политических и социальных наук РГСУ. В 2005–2008 годах работала в банке «Ренессанс Капитал». Окончила МГУ, факультет искусств. В 2015–2017 годах была заместителем директора Фонда развития Государственного музея изобразительных искусств имени Пушкина. С 2018 года — директор по развитию галереи молодых художников Sample. В 2019 году участвовала в создании ярмарки молодого искусства Blazar. В 2022–2023 годах — генеральный директор ООО «Блазар». Ярмарка Blazar проходила уже четыре раза. В мае 2024 года команда Blazar планирует провести первую в Москве ярмарку дизайна. Мать троих детей — Льва, Софьи и Марка. Муж — бизнесмен Алексей Карахан.
— Продавать искусство — это мода, хобби, бизнес?
— Для меня это уже бизнес. И несмотря ни на что, прошедший год способствовал развитию моего бизнеса. Но, думаю, есть и мода на искусство. В последнее время на арт-рынке появилось много новых игроков. Для индустрии это хорошо. Есть что продавать, есть кому покупать. Это радует.
— А что значит продавать профессионально, на ваш взгляд?
— Думаю, это зависит от человека, от продавца, когда он решает, что это его профессия. Знаете, когда я начинала работать в Пушкинском музее, мои мудрые родственники через пару месяцев спросили меня, ну как там, нравится? Я им ответила, что тяжело вообще-то, столько еще надо всего узнать, выучить. И тут жена брата сказала: «Слушай, а ты ждешь, что ктото из больших искусствоведов, кураторов подойдет к тебе и скажет: «Сашенька, ну теперь вы все знаете, вы профессионал»?» Я в ответ: «Ну конечно». — «Никто к тебе, Саша, не придет и не скажет, пока ты сама не решишь, что ты профессионал».
Совсем недавно, примерно год назад, я осознала себя предпринимателем, профессионалом, который действительно знает, что делает и зачем. Я уже не стартапер, и дело мое — не хобби.
Миф про искусство без денег — это пережитки советского мышления
— Ярмарка Blazar первая в стране открыла данные продаж, заявив о себе как об успешном проекте.
— Меня всегда смущало отсутствие открытых данных на арт-рынке. Как будто деньги отдельно, искусство отдельно. Но это не так. Самое крутое искусство в мире, что мы видим в музеях, дошло до наших дней потому, что было создано по заказу богатых людей, куплено богатыми людьми, хранилось, скажем так, в правильном климате, под охраной, в собраниях самых влиятельных семей мира. Включая папу римского, античных тиранов, сахарозаводчика Генри Тейта и купца Сергея Щукина. Думаю, что миф про искусство без денег — это пережитки советского мышления.
И я как человек из бизнеса, из финансового сектора, где прозрачность — залог успеха, где невозможно не говорить о показателях, о стоимости акций на рынке, не могла перестать удивляться, оказавшись в музее, где только и звучало: «Ой, ну это не про деньги». Я думала: «Что значит «не про деньги»? Как вы вообще живете на зарплату 25 000 рублей?» Мне непонятно, как, например, известный искусствовед, который по статусу должен хорошо выглядеть, может заботиться о своем здоровье при такой зарплате? Как найти деньги на базовые потребности?
Похожая история и на арт-рынке: никто не говорит о результатах продаж. И ты не можешь понять, хорошо или плохо, например, прошел аукцион. Прежде всего цифры продаж важно знать самим художникам. Поэтому, когда мы обсуждали с Маргаритой Пушкиной, главой ярмарки Cosmoscow, как будет устроена ярмарка Blazar, мы настояли на том, что данные должны быть открыты. Наши показатели важны и для ярмарки, и для индустрии современного искусства, и для партнеров.
К счастью, цифры растут. К счастью, мне не стыдно о них говорить. Это принципиальный момент, ключевой фактор для понимания объемов и тенденций рынка. Вот осенью 2023 года за пять дней ярмарки ее посетило 20 000 человек и 875 работ было продано на сумму 46 млн рублей. Почти 400 работ продали сами художники, без участия галеристов, на сумму 16 млн рублей. Что мы можем сказать на основании этих цифр? Независимые авторы, которых мы отбираем по open сall, продаются по более доступным ценам, чем художники, которых представляют галеристы. И в этом фишка нашей ярмарки — показывать молодых ребят, которых ты прежде нигде не мог увидеть, и продавать их работы.
— Художники не платят за стенд в отличие от галеристов. Какую комиссию с художников берет ярмарка?
— Мы берем 50% с продаж. Но только по факту продажи. В случае, если мы оплачивали продакшен, комиссия может доходить до 70%. Но если художник ничего не продал на ярмарке, он ничего не потерял.
— Александра, а дарят ли вам художники свои работы? Дружите ли вы с ними?
— Это так редко случалось пока, что я не успела придумать какой-то специальный концепт. Может, это хорошо, что не дарят, не будет потом неловких ситуаций. Зато в последнее время активно благодарят. На фоне схлопывания проектов, связанных с современным искусством, участие в ярмарке становится для художников важной возможностью показать свои работы.
Я вообще-то не коллекционер, но вышло так, что вся наша семья покупает искусство. Начиналось это исходя из логики: если ты продаешь, то странно, если сам ничего не покупаешь. Поэтому мы с мужем обязательно что-то покупаем на Blazar. И наши трое детей приходят на ярмарку со своими бюджетами. Младшему сыну сейчас шесть лет. С трех лет он ходит на Blazar и покупает искусство. В этот раз купил себе фотографию динозавра, в прошлом году — две живописные картины, одну с Марио, другую с «Майнкрафт».
У нас сложилась традиция: в последние часы работы Blazar команда ярмарки выкупает работы художников, которые остались не проданными. Для этого мы стараемся большую часть зарплат выдать до конца ярмарки. В этом году был момент перед открытием ярмарки, когда ФСО дала предписание снять некоторые работы со стендов, вся команда постаралась эти произведения выкупить.
— Как все начиналось: как возникла идея, сложилась команда галереи Sample? И как потом появился Blazar?
— Галерее Sample в следующем году будет восемь лет, а ярмарке Blazar — пять. Проект Sample придумали и основали Анна Наумова и София Симакова. Я присоединилась к ним позже, моей задачей стало развитие платформы сайта.
Blazar начался с того, что к нам в Sample в 2019 году пришла глава ярмарки Cosmoscow Маргарита Пушкина и предложила устроить новую ярмарку, со специализацией на молодых художниках. Пока мы ее готовили, весной 2020 года случилась пандемия. Мы приняли решение продолжать работать. Не то что мы такие безумные, бесстрашные женщины, скорее неопытные. Мы с Аней Наумовой в тот момент не понимали масштаба происходящего, нам казалось, что если что-то переформатируем, поменяем, то справимся.
Благодаря друзьям мы быстро разыскали и пригласили классных специалистов из других индустрий. Нам нужны были знания и опыт устроителей больших мероприятий, тех, кто знает, как устроить дежурство скорой помощи, организовать охрану, уборку, продажу билетов. Так на дружеских связях, на энтузиазме людей, которые прежде не работали в искусстве, но решили вместе с нами рискнуть, сложилась первая команда ярмарки. Blazar прошел уже четыре раза, основной костяк нашей команды не меняется. Кто-то даже берет отпуск на основной работе, чтобы участвовать в Blazar.
— Но сейчас Blazar судится с одним из своих учредителей, пиар-директором первых трех выпусков ярмарки Анной Дюльгеровой. Как так вышло?
— Недавно прошли первые судебные слушания. Мы предоставили истцу все финансовые документы. Смысл претензий в том, что Анна Дюльгерова стала соучредителем Blazar без уставного взноса. Когда мы создавали учредительский договор, кто-то внес деньги, а кто-то — опыт, знания, клиентскую базу. Анна участвовала нематериальным активом в виде базы данных. Ее доля определяется в 17%.
После начала «спецоперации»* Анна Дюльгерова уехала из страны. Стало понятно, что заниматься пиаром ярмарки из-за границы затруднительно. Мы предложили ей уйти с должности, что и произошло. Затем Анна решила продать свою долю в Blazar. Мы предлагали эту долю выкупить. Но не сошлись в цене. За сумму, озвученную Анной, мы не можем выкупить эту долю.
Судебная претензия в том, что ООО «Блазар» не смогло в сентябре сразу по итогам ярмарки предоставить все финансовые документы по запросу Анны. Наш финансовый директор и юрист попросили дать время, потому что есть плановый бюджет, есть фактический бюджет, есть расчеты с партнерами. Реальные цифры становятся известными через несколько месяцев после ярмарки. Дюльгерова не стала ждать и обратилась в суд. К моменту судебного заседания наши юристы смогли предоставить все данные. Что будет дальше, мы не знаем (на вопрос о претензиях к OOO «Блазар» Анна Дюльгерова отвечать отказалась, — Forbes Woman).
— Вы пришли из банковской сферы, где в управленческих командах много мужчин. А тут в команде ярмарки — сплошь женские имена. На ваш взгляд, в чем нюансы моногендерной команды?
— В начале мне было тяжело. И в музее, и в галерее ты вдруг оказываешься в пространстве, где среди сотрудников почти нет мужчин, нет мужской энергии, просто вакуум. Абсолютно другая атмосфера, стиль работы, принятия решений. Я долго к этому привыкала. По традиции и в Sample, и на Blazar этот вопрос мы обходим стороной. Мы можем пошутить на эту тему, не больше. Обобщать, что какой-то есть суперплюс или суперминус, не возьмусь. Но это факт: арт-бизнес в основном женское дело.
Многие из этих женщин весьма обеспеченные. Либо они заработали деньги в другой сфере и потом по зову души пришли в искусство, либо их поддерживают семьи, мужья, родители. Хотя есть особенность — у таких девушек часто понижен уровень ответственности, уровень включенности в процесс. Мои друзья из Лондона и Нью-Йорка рассказывают, что у них это традиция: девушек из семей влиятельных коллекционеров принимают на работу в Метрополитенмузей или в Королевскую академию художеств волонтерами. Большой ответственности не требуют. На такой позиции можно просидеть довольно долго. Зато из самых упрямых вырастают крутые арт-менеджеры. Знаю несколько таких карьер.
— То есть это пример позитивной дискриминации богатых.
— Да, это позитивная дискриминация. Я и сама с этим сталкивалась. Мы с мужем (Алексеем Караханом, бывшим членом совета директоров, замом гендиректора по стратегическим коммуникациям ФК «Открытие». — Forbes Woman) познакомились в банке. Мы поженились, я ушла в декрет и родила старших детей — Льва, а через год Соню. И тут у меня случилась послеродовая депрессия. Это был 2009 год. Я не знала, что делать, чем заниматься. В общем, пошла к психологу. Cтали разбирать стандартные вопросы: о чем мечтала в детстве, что мне на самом деле интересно. Вспомнили, как я поступала в Историко-архивный, в РГГУ, не поступила. В общем, я пошла учиться на факультет искусств МГУ. А оттуда в 2015 году — на работу в Фонд поддержки Государственного музея изобразительных искусств имени Пушкина. В музее меня воспринимали как «девушку из обеспеченной семьи»: муж зарабатывает деньги, дети в саду, няня на базе, тылы прикрыты, на работу хожу, чтобы себя радовать.
Работа моя началась с иллюзий. Я восторженно думала, что приду, буду помогать куратору делать выставки. А случился хардкор: стояла на входе, бегала с бумажками, и никто не хотел со мной разговаривать. Я оказалась в музее в тот момент, когда директором стала Марина Девовна Лошак, а ее замом по финансовым вопросам — Мария Викторовна Салина. Они не уволили прежних менеджеров, наняли новых людей и соединили команды. И вот мы, несколько новеньких девушек, сидели в комнате с людьми, которые работали в музее 30, 40 лет. Нас они, конечно, не воспринимали. Но мы старались, искали общий язык. Теперь со многими бывшими коллегами я общаюсь, мы поздравляем друг друга с праздниками.
— Но это уже не позитивная дискриминация, это дедовщина какая-то.
— Скажем так: было непросто. Сил на борьбу уходило больше, чем на профессиональные задачи. Но я уважаю решение Марины Девовны: не увольнять людей, которые всю жизнь проработали в музее.
Наша объединенная команда просуществовала довольно долго. Когда отношения потеплели, мы узнали от коллег байки, легенды Пушкинского. Этот опыт я ценю. Мне повезло, я наблюдала Ирину Александровну Антонову (многолетнего директора, затем президента Пушкинского музея. — Forbes Woman). Она ходила на работу каждый день, могла зайти в любой отдел, что-то прокомментировать, с ней можно было немного поговорить об искусстве. К современному искусству Ирина Александровна относилась со скепсисом: «Как я устала от этого концептуального искусства». Или: «Вот это, современное, неужели вам нравится?» Отмечала детали: «Какая у нас красивая в этом году елка». А ее выступления на «Декабрьских вечерах», когда она рассказывала, как они с Рихтером придумали концерты в музее или про Ивана Владимировича Цветаева, окрыляли. Возникала атмосфера служения искусству, пространство музея превращалось в храм. Иногда зайдешь в Белый зал, постоишь немного среди искусства — выставки были невероятные: и Александр Колдер, и Хаим Сутин, и «Лондонская школа», и «Сокровища Нукуса», и Рафаэль — и понимаешь, что музей того стоит. И твоего внимания, и труда, и твоих контактов, и связей. И ты в него веришь.
Но абсурд окружал почти на каждом шагу. Например, было невозможно дозвониться в музей, чтобы заказать экскурсию. В экскурс-бюро телефонная трубка всегда лежала слева от аппарата. А экскурсоводы водили «свои», левые экскурсии. Потому что у них зарплата была, условно говоря, 7000 рублей. Все всё знали, все их покрывали. Такая данность, такое устройство бюджетной организации.
— И вот вы приходите домой и рассказываете об этом мужу, дети слушают. Как на это семья реагировала?
— Детям очень нравилось, что мама работает в музее. Они тогда учились в начальной школе. Ходили на елки в музей, на экскурсии со своими классами. Всей семьей мы приходили на «Декабрьские вечера». Вообще и моя семья, и семьи моих коллег сразу же включились в рабочие процессы. Мужья помогали собирать патронов музея, помогали с фандрайзингом, на вечерах развлекали гостей. И не меньше нас дурели от происходящего.
Меня загубила эмоциональность. Сейчас я понимаю, что все мои проекты в искусстве на самом деле — социальное предпринимательство. Но невозможно долго от души чем-то заниматься, работать и в выходные, и по ночам, и зарабатывать ничтожно мало.
В Пушкинском я создавала Клуб патронов и меценатов, а значит, по определению должна была быть модной, красивой, разговаривать с патронами на одном языке, уметь и знать множество самых разных вещей, разве что на люстре не висеть. Но обязательно поддерживать разговоры про вино, про путешествия, про дизайнерскую одежду, про политику, про книги-бестселлеры, про концерты Курентзиса и про премьеры драматического театра. Это базовые навыки фандрайзера и арт-дилера. Чемпионы мира в этой области — команда галереи Gagоsian, там самые обаятельные, самые модные, самые красивые девчонки и мальчишки. Многие из них, кстати, выходцы из России и Восточной Европы. Во время ярмарки Art Basel можно наблюдать, как они работают с клиентами, — зрелище захватывающее.
Но и Пушкинский меня многому научил. Не включаться мгновенно в любой конфликт. Не пытаться что-то быстро решить. Не судить сразу. А как в синагоге, просить три раза, прежде чем гиюр (принятие иудаизма. — Forbes Woman) подтвердят.
— А вот все везти с собой — это опыт путешественницы, матери троих детей или сотрудника государственного музея? Вспоминаю, как вы выгружались из поезда Москва— Архангельск, когда ехали на открытие выставки в Каргополь. У вас были коробки снеди и приспособлений на все случаи жизни, включая японские пакетики кофе, позволяющие заваривать эспрессо буквально в чистом поле.
— Это, конечно, опыт путешественника. И материнский тоже. Когда у меня был период поиска себя, и родственники, и работающие подруги пытались назвать меня домохозяйкой, а я им отвечала, что я CEO предприятия My home, генеральный директор своего дома. Действительно, любая опытная мать — хороший организатор. С виду ой какая хозяйственная, приехала и с шампанским, и с сеточками, и с антимоскитными средствами, а потом оказывается, что спреи и сеточки меняют качество жизни в конкретный момент в конкретной точке мира. Для тебя все это предусмотреть — не сверхзадача, а естественная реакция базовых настроек в голове.
Недавно iPhone напомнил мне, как мы всей семьей встречали 2020 год в Новой Зеландии и танцевали хаку, танец аборигенов маори. Сначала жили на Северном острове, а потом на Южном. Старшим детям тогда было девять и 10 лет, а младший Марк еще не путешествовал. Сейчас им 14 и 15 лет, и, как они пишут в семейном чате, хорошо бы повторить Новую Зеландию. Мы стали обсуждать-вспоминать. И тут старшие говорят: «Мам, понимаешь, мы три раза были в Японии, 40 раз были в Америке и так далее, но мы были маленькие и ничего толком не помним. А сейчас мы выросли, и нам очень хочется увидеть все это еще раз, но у папы Алтай (в 2021 году Алексей Карахан открыл турбазу «Молодость» в Горно-Алтайске. — Forbes Woman), у тебя работа, билеты стали дорогими, и мы уже так больше не ездим».
А вообще Алексей на первом свидании сказал мне, что в жизни его интересуют только путешествия. Он деньги зарабатывает, чтобы путешествовать. Свидание наше происходило в «Меге» в Химках, где только что открылся первый в России «Старбакс». У Алексея привычка в каждом городе покупать кружку «Старбакса» с названием этого города. Ведь «Старбакс» — это самая большая сеть кофеен в мире. Поэтому торговый центр в Химках, с его точки зрения, был подходящим местом для первого свидания.
— Да, это вам не на «Щелкунчика» в Большой девушку пригласить.
— Не «Щелкунчик» и не новиковский ресторан. Это был вызов. В «Меге» был «Старбакс», рядом кинотеатр и книжный магазин между ними. Мы вышли из кофейни, Алексей увидел глобус в книжном, подарил его мне. Глобус этот у нас долго стоял, только недавно развалился на две части. Думаю, это знак.
Много лет наша семейная жизнь выглядела так: каждые большие каникулы, то есть летом, зимой и на майские праздники, мы садились на самолет до Буэнос-Айреса. Оттуда — на границу с Боливией и на машине на юг Аргентины. По дороге оказывались в разных местах, в классных отелях, не в классных отелях, в каких-то медвежьих углах. Как только ребенку исполнялось три года, он садился в самолет и путешествовал с нами. Я это все рассказываю и сама себе удивляюсь, какая же бесстрашная мать я была. Сейчас, если бы у меня был свежий младенец, я бы, может, и не сдюжила. С нами часто ездили родители, друзья (мы любим большие компании), и путешествия были праздником.
Теперь я помогаю Алексею развивать отель в Горно-Алтайске. История с Алтаем началась в 2020 году, когда из-за пандемии закрылись границы и мы решили, что наконец-то настало время ездить по России. В июне 2020-го сели в машину и поехали по маршруту: Кострома — Плёс — Ярославль — Иваново. Останавливались в каких-то «бед-энд-брекфастах», которые находили по пути. А потом с родителями и детьми поехали на Алтай. Алексей тут же решил, что откроет свою гостиницу, — Алтай его буквально сразил. И через три месяца купил землю. Прежде на участке была советская турбаза «Юность». Поэтому решили сохранить в названии слово «турбаза». Так получилась наша «Молодость». Второй отель мы недавно открыли на границе с Монголией. Другая часть проекта — Байкал, затем Курилы. Так что времени на дальние заграничные поездки не остается.
— Но и в турбизнесе есть место искусству?
— Мы с самого начала решили, что алтайская турбаза работает как арт-резиденция. Художники приезжают, живут на полном обеспечении, путешествуют по Алтаю, а потом оставляют нам какую-то из работ или создают для отеля мурал, инсталляцию. Этой весной у нас запланирована поездка Якова Хорева из нижегородской студии «Тихая».
На Blazar Алексей может подойти к художнику и сказать: «Ты мне нравишься», — и пригласить в наш отель. Так что, думаю, программа арт-резиденций обеспечена на много лет вперед.
Над съемкой работали:
Стилист: Тимур Литвинов
Продюсер: Светлана Родина
Редакция благодарит школу Masters за помощь в организации съемки.
*Согласно требованию Роскомнадзора, при подготовке материалов о специальной операции на востоке Украины все российские СМИ обязаны пользоваться информацией только из официальных источников РФ. Мы не можем публиковать материалы, в которых проводимая операция называется «нападением», «вторжением» либо «объявлением войны», если это не прямая цитата (статья 57 ФЗ о СМИ). В случае нарушения требования со СМИ может быть взыскан штраф в размере 5 млн рублей, также может последовать блокировка издания.