«Писательницы больше ходят по земле»: как женщины меняют современную литературу
Майя Кучерская — филолог, писатель, критик и преподаватель писательского мастерства. Начинала писать в середине 2000-х и до сих пор считает свой ранний сборник ироничных историй «Современный патерик. Чтение для впавших в уныние» актуальной вещью, которая характеризует ее саму. Читателям больше всего известен роман Кучерской «Тетя Мотя», который вышел в 2013 году и вошел в короткие списки двух ведущих российских литературных премий — «Большая книга» и «Ясная Поляна». Награду же Майе Кучерской принесла не художественная проза, а исследовательская работа — в прошлом году за биографию «Николай Лесков. Прозеванный гений» она получила второе место «Большой книги».
Кроме литературы Майя Кучерская активно занимается преподаванием. Она инициатор школы креативного письма Creative Writing School и магистерской программы «Литературное мастерство» в Высшей школе экономики, где преподают действующие писатели, критики и переводчики. СWS существует уже восемь лет, и как раз за эти восемь лет в литературу пришло заметно больше молодых авторов, особенно писательниц. О том, о чем и как они пишут, почему в их книгах столько боли и насколько они востребованы у издателей и читателей, с Майей Кучерской поговорила литературный обозреватель Forbes Woman Наталья Ломыкина.
— В последние годы в современную русскую прозу пришло новое поколение авторов, которые не боятся писать про современность. Появились новые темы, связанные с домашним насилием, гендерным неравенством, цифровой зависимостью и так далее. Вы литературный критик с большим стажем и при этом прозаик, начавший писать в начале 2000-х. Видите ли вы изменения в современной прозе?
— Еще какие! В последние несколько лет современная русская литература и в самом деле отправилась на такие дальние острова, куда прежде не доплывала. Не решалась, не смела, занималась другими делами. И вот все изменилось. Боль, насилие, надлом оказались в центре многих и многих книг. В романе Веры Богдановой «Сезон отравленных плодов», например, речь идет о домашнем насилии в самых разных формах и об инцесте. Роман Екатерины Манойло «Отец смотрит на запад» — тоже о насилии и о семейном давлении на героиню, но в итоге преодолении его.
В сентябре в свет вышла документальная повесть Виктории Джамгарян «Бекар Альцгеймера». Это почти лишенная литературной огранки реальная история о том, как мама героини заболевает и потихоньку уходит в небытие, в несуществование. Другое документальное повествование — Ольги Фатеевой, судмедэксперта, «Скоропостижка». О том, с чем сталкивается, соответственно, судмедэксперт. По эту сторону смерти мы точно еще не заглядывали.
Еще одна недавняя книга — «Я была в твоей шкуре» Татьяны Марковой и Ольги Каверзневой. Это истории двух мам — о болезни ребенка и о смерти ребенка. Вот-вот будет опубликован роман молодой писательницы Светланы Павловой «Голод» о расстройствах пищевого поведения у молодой девушки, о ненависти к своему телу.
— При этом смелость говорить на эти болезненные темы как будто бы взяли на себя в первую очередь женщины. Почему?
— Это все довольно интимные темы: нездоровые отношения в семье, тело, запретная любовь. Мужчины же у нас «по глобалке» — международное положение, геополитика, ситуация в Гондурасе, а женщины — вот по этому, по «мелочовке»: в какую школу поступать детям, во что их одеть, где достать на это деньги. То же и здесь: писателям-мужчинам интереснее глядеть на мир с высоты птичьего полета, отслеживать глобальные исторические и политические процессы, писательницы больше ходят по земле, навещают больных, отдают им свою любовь. Они ведь и в реальной жизни идут туда, где тяжело, больно, неприятно. На чьи плечи, как правило, ложится неизлечимая болезнь родных? Вся оперативная работа — поиск врачей, сиделок, лекарств, жизнь в больнице или хосписе на кушетке, а иногда и на стульчике в палате, достается женщинам. Почему? Им хватает на это терпения, сердца, сил. Неудивительно, что, пройдя по всем этим подземельям, женщины потом пишут про это книги.
— В последние годы в современной русской литературе появились новые яркие женские голоса: Вера Богданова, Ксения Буржская, Екатерина Манойло, Ася Володина и другие. Вы следите за их творчеством? Чувствуете ли другую, новую оптику, или это иллюзия?
— Да, вы правы, в литературу явилось новое поколение — 30-летних писательниц и писателей. Это дети 1990-х, их детство пришлось на эпоху, с одной стороны, экономической нестабильности, развала советской империи, распада всех прежних связей, с другой, невиданной политической свободы. Им эта свобода была дана, но цену за нее они заплатили высокую — многие в обмен получили поломанное детство. Вот об этом они и пишут: о своей потерянности, сиротстве, ведь родителям в то время часто было не до детей, приходилось выживать.
Не менее интересно и то, как 30-летние авторы обо всем этом пишут. Очень прямо, совершенно открыто, без намеков и экивоков. В 1990-е эзопов язык стал смешным анахронизмом. Вот они и привыкли говорить о том, что думают, говорить не просто вслух, но еще и громко. Они не ведали цензуры, не имели опыта их родителей и бабушек с дедушками, хорошо знавших, что за слово ты можешь угодить очень далеко. И нынешние 30-летние бесстрашно предъявляют себя во всей своей уязвимости, такими, какими себя осознают. И женских голосов в этом литературном поколении действительно заметно больше. Это тоже новость.
— Поколение 30-летних перестало бесконечно оглядываться на историю и посмотрело на себя и свое окружение. Как раз тогда, восемь лет назад появилась Creative Writing School, первая русская школа креативного письма. Связано ли ваше решение открыть школу с запросом начинающих писателей? Что вас к нему подтолкнуло?
— К 2010-м годам окончательно стало ясно, что прежние формы литературной жизни рассыпаются. Литобъединения, литературные кружки, популярные в советское время, практически исчезли с лица российской земли. Союзы писателей, активно эксплуатировавшие патерналисткую модель — когда старшие поддерживают младших, ведь стать членом Союза можно было лишь по рекомендации старшего писателя, входившего в Союз, — обнищали, ослабели, превратились в клубы литературных ветеранов. Для молодых людей остались только «Липки» — трехдневный форум молодых писателей, который действовал все постперестроечное время. Но три дня в год — это слишком мало. Что было делать молодым авторам в остальные 362 дня? Где искать единомышленников?
В 2010-е годы я работала книжным обозревателем газеты «Ведомости», читала много современных русскоязычных книг и с удивлением видела: наши авторы, даже лучшие, проигрывают зарубежным не в смысле идей, но в смысле техники. Это и подтолкнуло меня к мысли о том, что нам нужна школа. По типу школы балетной или музыкально-исполнительской нам нужна школа литературная.
— А почему не Литературный институт, который с 1930-х годов выпускает писателей, поэтов и драматургов?
— Все же Литинститут открылся слишком давно, совсем под другие задачи, и не литературные, а государственные. И во многом так жил по инерции, не слишком оглядываясь на то, что на дворе XXI век. Необходимо было создать новое. Под новые реалии, изменившийся книжный рынок, новые медиа, новые формы существования книги.
— Вы учитывали запрос молодых авторов? Или издателей? А может, наоборот, читателей?
— Запрос, несомненно, звучал, хотя и глухо. Начинающим литераторам буквально негде было учиться писать. Некому было показать свою первую повесть или стихи. Издатели тоже нуждались в новых именах, новых текстах, но где их искать? На литературных платформах слишком много мусора. Попробуй найди среди этих тонн совсем слабых текстов алмаз. Страдали и читатели, которым хотелось читать романы о современной жизни, истории, рассказанные молодыми людьми.
Впрочем, когда я эту школу придумывала, и когда мы с Наташей Осиповой, филологом и бизнесвумен, ее открывали, мы действовали интуитивно и не осознавали, насколько все это назрело. Но когда мы объявили, что открываем литературные курсы для взрослых, к нам выстроилась длинная очередь. Места в наших первых мастерских — причем платные места — «улетели» за несколько дней, вот тут-то мы и ахнули. Стало понятно: действительно пора. Самое время.
Creative Writing School стала первым оазисом в пустыне. Вскоре рядом стали появляться другие — так велико было количество жаждущих, так велик спрос на то, что человек может в такой школе получить: начальную литературную грамоту, среду, общение с живыми писателями, продвижение в литературный мир. Разумеется, совсем не все, кто приходит учиться писать, хотят стать профессиональными писателями. Но ведь сегодня, если ты хочешь вести свой канал, например, ты обязан рассказывать истории или новости увлекательно, писать выразительно, остроумно, смешно.
— Что сейчас? Изменился международный рынок и ситуация с правами на иностранную литературу, издатели ищут новые имена — приходят ли они к вам с вопросом о том, что пишут слушатели CWS?
— Пока наши выпускники сами идут к издателям. И довольно активно издаются. До сих пор мы проводили питчинги только в нашей писательской магистерской программе в Высшей школе экономики. По очень простой причине: магистранты выходят с готовой выпускной работой, повестью, в основном написанным романом, сборником рассказов. Им есть что издателю предложить. В CWS итоговый продукт меньше, обычно это рассказ. Но вот для наших романных мастерских питчинг имеет смысл. Мы думаем об этом.
— Получается, ваша школа и магистерская программа могли бы стать агентами писательского мира для издателей. Тем более вы знаете литературный мир изнутри.
— Да, безусловно. Что, впрочем, не отменяет необходимости в литературных агентах. Но по экономическим причинам, из-за общей бедности наших издателей, литагентов, работающих на российский рынок, совсем мало. И они тоже, кстати, сплошь женщины.
— Как вы думаете, почему?
— Потому что литагент обязан полностью раствориться в интересах своего клиента, писателя. Попутно желательно исполнять роль няни, психотерапевта, значимого взрослого. Для молодого автора все это тоже очень важно. И справиться со всем этим могут скорее женщины, мамы. Для мужского эго это слишком мучительная работа. Хотя литагенты-мужчины тоже попадаются, конечно, но реже.
— Складывается впечатление, что и среди мастеров, тем более слушателей вашей школы, тоже больше женщин. Так ли это?
— Безусловно. В принципе, найти среди писателя педагога, преподавателя, заинтересованного в успехе книг учеников, сложно. Художник — как правило, существо нарциссическое. Но почти все, кто умеет и готов, преподают у нас. Кажется, готовы больше женщины.
Учатся у нас тоже в основном женщины. Вероятно, им легче признать, что они чего-то не знают, не умеют, у них есть время и любопытство узнать что-то новое. Вот и команда наша тоже преимущественно женская. Директора, художник, дизайнер — одни девочки.
— Какие темы и жанры выбирают молодые писательницы — слушательницы СWS сегодня?
— На сайте нашей школы есть раздел «публикации выпускников». Там царит великое разнообразие! Есть серьезное чтение, психологическая проза о людях, отношениях, конфликте поколений (Марго Гритт, Любовь Баринова, Анна Лужбина, Катя Кожевинова). Есть притчи о смысле жизни (Сауле Калдыбаева). Есть фантастика (Арина Остромина). Очень много прозы янг эдалт, у нас ведь и мастерская такая есть. И детских книг (Юлия Линде, Светлана Леднева, Ирина Мышковая). И нон-фикшен. Это про жанры. А темы — как мы и говорили, чаще болезненные, чаще сложные, те, которых другие поостерегутся касаться.
— В мировой литературе набирает обороты такое направление, как автофикшен. И Нобелевская премия Анни Эрно окончательно утвердила место такого типа письма в литературе. Насколько востребован автофикшен у нас, учите ли вы его писать?
— Ну а как же. У нас давно уже проходят такие мастерские, ведут их Ольга Брейнингер, Алла Горбунова, Ася Володина, Наталья Калинникова, Арина Бойко — все прекрасные писательницы.
— Как вы справедливо заметили, на рынке начали появляться и другие школы креативного письма. Какие есть планы и перспективы развития CWS?
— Огромные. Я обдумываю новое направление, не приносящее немедленной финансовой прибыли, но усиливающее позиции CWS в мире, что важно, учитывая, сколько людей сейчас оказалось оторванными от родного языка и сообщества. Много замыслов, много идей, но так как мы в конкурентной среде, могу говорить о них только в самом общем виде.
— Есть ли у вас ощущение, что молодые авторы наступают на пятки? Чувствуете ли вы себя писательницей другого поколения, которое вот-вот уйдет со сцены?
— Да уж, к поколению 30-летних я точно не отношусь! Но ощущения, что «молодые теснят», у меня нет. Это же мои молодые, мои дети, половина из них отучилась на наших курсах в школе или в нашей магистратуре. Так что чувства у меня материнские, я радуюсь их успехам, радуюсь, когда они становятся профессионалами. И мне очень хочется, чтобы у нас было как можно больше талантливых, умных и разных писателей, писательниц — в общем какая разница, лишь бы сочиняли красиво, сильно, грамотно. Рассказывали истории про людей и для людей, снова и снова напоминали миру, что такое человечность, любовь, нежность, добро. Это сегодня самая важная для меня задача литературы — очеловечивать мир.
— Вы пишете не только художественную прозу; биография «Лесков. Прозеванный гений» получила второе место «Большой книги». С каким направлением литературы связываете сейчас свои планы в творчестве?
— Моя проблема в том, что я всегда связываю свои планы одновременно со всеми направлениями (много смайликов, но даже не знаю, веселых или грустных). Я люблю двигаться сразу по всем дорожкам. Я немножко маньяк. Это трудно для близких. В моем писательском столе лежит три начатых книжки, одна фикшен, роман, другие нон-фикшен, не говоря уже о том, что 18 ноября в рамках музыкального фестиваля «Дягилев. Постскриптум» в Санкт-Петербурге состоится премьера документального фильма «Донна Таня. Сто лет счастья».
Это история жизни одной знаменитой балерины. Донна Таня, Татьяна Юрьевна Лескова, — правнучка писателя Лескова, автора «Левши», про которого я написала книгу. Лесков нас и свел. Мы познакомились по зуму, и я была очарована — ее обаянием, деликатностью, достоинством. И мне захотелось снять о ней фильм. Тут и повод нашелся: в прошлом году Татьяне Юрьевне исполнилось 100 лет. И мы с режиссером Татьяной Сорокиной запустили краудфандинг, собрали деньги, я вложила большую часть своей премии («Большой книги» — очень вовремя ее получила), отправились в Бразилию, где донна Таня живет последние 80 лет.
Вообще судьба ее — невероятная: родители ее эмигрировали из России, она родилась в Париже и стала балериной. На гастролях влюбилась в бразильского красавца и осталась в Бразилии навсегда. Всю жизнь провела в Рио-де-Жанейро, сначала танцевала, затем ставила балеты в местном драматическом театре, потом восстанавливала балеты тех великих современников, в постановках которых когда-то танцевала сама, — Михаила Фокина, Леонида Мясина, учеников Сергея Дягилева. Татьяна Юрьевна считает, что прожила трудную, но счастливую жизнь. Надеюсь, наши зрители сумеют ощутить чувство счастья и увидеть исходящий от моей героини свет.