«Женщина в Азии себе не принадлежит»: как девочек воспитывают согласно традициям

Дебютный роман победительницы премии «Лицей» Екатерины Манойло о девочке Кате — дочери казаха Серикбая и его русской жены Наины — хочется читать как вымысел о давно минувших днях, когда в деревнях крали невест, а свекрови помыкали невестками. Но 34-летняя Екатерина Манойло, сама дочь казаха и русской, ничего не придумывает. 

Жизнь главной героини романа — тоже Кати — определяется и упорядочивается вековыми традициями. Например, сварливая тетка Аманбеке с первых дней зовет девочку Уболсын — в переводе «Да будет сын». Катя — и героиня, и писательница — сумела вырваться из мира своего отца и обрести свой голос. Литературный обозреватель Forbes Woman Наталья Ломыкина поговорила с ней о том, почему традиции насилия устойчивы. 

— Почему настолько живучей оказалась традиция ждать мальчика, чтобы он продолжил род? Почему навязчивое желание произвести на свет сына настолько сильно и у мужчин, и у женщин даже теперь, когда не надо оберегать дом от хищников и силой защищать нажитое от врагов? 

— Я не знаю, к сожалению. Но это факт. В романе я просто описывала ту среду, которую хорошо знаю. У меня нет статистики, но такое происходит повсеместно. 

Почему женщины хотят мальчиков? Мне кажется, самое логичное объяснение: что они не хотят своим детям такую судьбу, как у себя. Они хотят, чтобы их ребенок был счастлив, а наиболее счастлив он будет, если родится мальчиком. 

Достаточно раз окунуться в эту тему, чтобы увидеть, до какой степени женщина в Азии себе не принадлежит. К счастью, существует много людей, которые поднимают эту проблему — в кино, в литературе. 

В Кыргызстане был резонансный случай, когда девушку по имени Бурулай украли замуж по местным обычаям. Тогда успели вызвать полицию, но в отделении ее оставили наедине с женихом. И спустя какое-то время нашли труп Бурулай. Он ее зарезал! Полиция так девушку «защищала», что у него еще и нож при себе был. После этой трагедии была волна общественного внимания, выходили фильмы, короткометражки — проблему активно освещали. Но, как это обычно бывает, поговорили, поохали, поахали и забыли. И все остается по-прежнему до следующего громкого дела.

— Незадолго до нашего разговора гремела история четырех сестер из Дагестана, которые сбежали из семьи от насилия и принудительных браков. При этом в полиции им говорили: понимаем, но ничем вам помочь не можем, это семейное дело. Их даже обвиняли в том, что они нарушают традиции.

— Самое страшное, что большинство жертв воспринимают неравноправие как норму и считают, что их не нужно спасать, что проблема насилия преувеличена. И тем самым женщины только подкрепляют убеждения тех мужчин, которые так поступают. И если даже женщина в Азии смеет что-то сказать или обратиться за помощью в кризисные центры, можно ставить таймер и засекать, через сколько за ней приедут и ей же еще и достанется.

У себя в городе я помню только один случай, когда молодая девушка пошла против традиций и сохранила свободу. Она вышла замуж, причем не в загсе, а в мечети, что гораздо серьезнее. Однако ей не понравился муж, и она наотрез отказалась с ним жить и вступать в интимные отношения. Ей было лет 13–14, но она устояла против всей родни. Правда, семья ее отговаривала более-менее мягко, без применения физической силы. Пытались вразумить уговорами, пугали, что останется старой девой, но она отстояла свою свободу. Все еще «старая дева» — 18-летняя. 

— В романе вы говорите, что люди, которые растут в атмосфере неравенства, не отдают себе отчет в том, что несвободны, для них это естественная среда. Как было с вами? Что изменилось после переезда?

— Изменилось скорее не после переезда, а с того момента, как я разорвала отношения с родственниками отца. Могу сказать, как на меня повлияло детство. Я очень долго не могла говорить «нет» вообще. У меня в глубоком детстве были странные отношения с двоюродными братьями. Я об этом еще никому не рассказывала. 

Это были сексуальные домогательства от моих братьев в дошкольном возрасте. Это были троганья и поцелуи. Мой двоюродный брат целовал меня и говорил мне открыть рот, а я стискивала зубы, потому что было неприятно. Он сказал, чтобы я об этом никому не говорила. И я не говорила. Он был взрослый, после армии, а мне шесть лет. Слава богу, он отстал, когда украл себе невесту. Только тогда я выдохнула. 

Мне кажется, все это губительно. Ты сначала позволяешь какие-то вещи делать с собой, а потом думаешь: ну, наверное, он старше, он мужчина, он лучше знает, он сильнее… Начинаешь думать: ну если ему так нужно, я помогу ему «разгрузиться после рабочего дня», «удовлетворить потребность». Как-то так себе это объясняешь, хотя в детстве, разумеется, такими словами не мыслишь и, к счастью, в шесть лет ты не очень много потребностей можешь удовлетворить. 

А с другим братом, тоже с отцовской стороны, у нас была меньше разница — он старше на три года, — и с ним было как-то проще. Он тоже все время приставал, но это я воспринимала чуть иначе, потому что он был примерно моего возраста. Я сейчас только до конца понимаю все его лапания, распускания рук. Я рассказала отцу: «Брат сказал, мол, пошли трахаться». А отец: «Да он пошутил».

Детям не верят, к ним не присматриваются, не прислушиваются, их мнения как будто не существует, особенно мнения девочек. Хотя я не знаю, как бы действовали взрослые, если бы что-то подобное рассказал сын.

Установка «мужчине все можно», с которой я росла, очень долго сказывалась на мне. Я думала, что это норма. Я, наверное, только после 20 лет начала понимать, что «нет» — это «нет». И только когда стала писать эту книгу, я проработала это все. Вот поэтому роман начинается с посвящения Кате и там моя детская фотография. Мне очень хотелось, во-первых, ее спасти — и я ввела в сюжет бабушку, которая Катю спасает, потому что за мной никакая бабушка не приезжала. А во-вторых, мне очень хотелось четко сказать, что это не норма. Вы, женщины, имеете право голоса, насилие нельзя терпеть, с этим нужно что-то делать.

— Как прочли книгу школьные подруги, женщины, которых вы давно знаете и которые давно знают вас? 

— Я не руководствовалась тем, что подумают другие. Была совсем другая цель у этого высказывания. Если бы я начинала думать о том, кто как роман воспримет, я бы ничего не написала.

Когда одна моя одноклассница прочитала и отметила меня в сторис, я у нее спросила: «Похоже на меня?», она ответила: «Нет».

С одной стороны, мне кажется, что я есть в каждом персонаже. С другой — я считаю, что в Кате меня очень мало, потому что я осознанно пыталась абстрагироваться и построить ей другую вселенную.

Меня часто спрашивают, насколько это автофикшен: я с июня говорила, что это не автофикшен, но в октябре согласилась, что это можно считать автофикшеном с какими-то допущениями. 

Мне было важно, что, хоть я и разместила в книге свою детскую фотографию, я скорее взяла эту девочку, поместила в среду, которая была у меня, и позволила ей пройти этот путь, — но как добрый и всемогущий автор дорогу ей смягчала. Правда, кто-то считает, что в романе все очень жестко и говорит: «Ой, надеюсь с тобой такого не было». Остается только улыбаться.

— Расскажите об Аманбеке, сестре Катиного отца. Озлобленная, неприятная женщина, которую на самом деле очень жаль. Она могла разыграть в жизни только одну карту — удачного замужества и рождения сына. С замужеством получилось не очень, сын есть, но не слишком удачливый. Все второстепенные герои романа — особенно Аманбеке — постоянно живут с мыслью о том, что подумают люди. Аманбеке не знает, что было бы счастьем лично для нее, живет так, как было принято поколениями до нее. Изменилось ли это, стали ли молодые женщины больше жить для себя или продолжают жить для других?

— Смотря где. В каждом городе, в каждом селе есть истории, когда люди, чтобы провести свадьбу или похороны, влезают в невероятные долги. Продают все. Если бы можно было продавать почки и выращивать новые, этим тоже бы занимались. Хотя, казалось бы, для чего — накормить поселок. Мои герои недостаточно обеспечены, и у Аманбеке в романе еще довольно скромно проходят и свадьба, и похороны. А вот если говорить о реальности, приходит очень много людей. Если это свадьба — это три свадьбы (для стариков, для родственников, для молодых). Может быть и больше, если собирать отдельно гостей со стороны жениха и со стороны невесты. Похороны — то же самое. 

Я в детстве много была на свадьбах. Невесты плакали, но я думала, что это часть игры

Все это — инерция традиций. Отсюда и запрет на вступление в половую жизнь до брака. Если девушка вдруг забеременела до замужества, нужно очень быстро играть свадьбу, а это огромные расходы. Для многих свадьба — неподъемный груз. Поэтому до сих пор и воруют невест, чтобы откупиться калымом — тогда жених с невестой делят расходы 50 на 50. Украсть девушку, быстрее переспать, чтобы невеста уже не рыпалась, — так свадьбу играть дешевле. 

Аманбеке мне очень нравится как персонаж, и мне ее очень жаль, потому что, мне кажется, у нее очень сильный характер. Если его направить в правильное русло, она могла бы свернуть горы, возглавить какое-то движение за права женщин. Но нет, она дитя своего времени и общины.

— Что, кроме характера, нужно, чтобы пойти против общины? 

— В моем случае нужна была русская мама. Однажды, когда мне было 12 или 13 лет, я подслушала, как мой отец разговаривает с мужчиной, у которого был племянник, и они договариваются, что хорошо бы нас поженить. Сейчас, когда я мама трех дочерей, я понимаю, что лягу костьми, чтобы о них никогда даже думать так не могли. А тогда мне было весело, любопытно даже. Я рассказала маме. И стала потом свидетелем драки и отстаивания моих прав. На этом история закончилась.

Характера вообще недостаточно, всегда нужна какая-то сила, которая тебе поможет. Надежнее всего — какие-то светские близкие люди. Потому что даже если ты убежишь, дальше что? Как показывают многочисленные истории, тебя найдут, приедут родственники. В этом проблема кризисных центров: родственники все равно тебя достанут. 

Я не знаю, что с этим делать. Важно, чтобы люди понимали, что это не придуманные истории, что множество женщин не защищены от насилия. Попробуйте на минутку представить, что это с вашей сестрой или подругой жестоко обращаются. Стоит сменить немного оптику и добавить эмпатии — и сразу иначе воспринимаешь ситуацию.

Я в детстве много была на свадьбах. Невесты плакали, но я думала, что это часть игры. Я даже не понимала, насколько они бесправны.

Хочется больше разговоров об этом, чтобы люди понимали, как важно, когда у девушки есть образование, когда есть выбор. И вообще, с чего вы взяли, что нужно продолжать ваш род?

— Вы сказали важную вещь: несмотря на все прочитанные книги, веришь только в то, что сама наблюдаешь в жизни. Есть ли тогда смысл в культурных разговорах? Что могут делать люди культуры в этой ситуации, кроме как публично говорить?

— Рано или поздно их услышат. Я же услышала. Если об этом не говорить, вырисовывается страшная картина: все женщины, которые с этим столкнулись, останутся наедине со своими бедами. Мне кажется, что любая статья, книга становятся спасительным плотом для девушки, которая столкнулась с насилием в любом его проявлении. 

— С одной стороны, никто так не строит козни женщине, как другие женщины, а с другой — никто так не поймет женщину и не поддержит ее, как другие женщины. В романе зло исходит от свекрови, помощь приходит от подруги. Что вам встречалось чаще?

— Как раз то, что я описала в книге, встречалось гораздо чаще. У меня есть подруга, у нее пятеро детей, она занимается своим бизнесом, это очень светская семья. Но на женские обязанности эта светскость никогда не распространяется — она не может взять помощницу по дому, у нее нет няни, она должна вести все хозяйство сама, в крайнем случае иногда свекровь может взять к себе на выходные мальчиков. Если вдруг нет, сразу муж говорит: ты что, не справляешься, может, жену вторую взять?

Очень важно тренировать эмпатию. Я часто об этом думаю. Так как я многодетная мама, больше всего я, наверное, стала об этом задумываться, когда было очень популярно негативное клише «яжемать». Что бы ты ни говорил о материнстве, тебе сразу: «Ты что, «яжемать»?» Я считаю, это унизительно и оскорбительно. Почему я не могу заботиться о своем ребенке? 

Материнство — настолько тяжелая ноша, но почему-то ты должен все это нести сам и не должен об этом говорить, иначе это слабость. Мое любимое: «Ну ты же сама выбрала этот путь». Да, выбрала, и что теперь? Нельзя дверь передо мной придержать, если я иду с коляской и еще с другим ребенком на плечах? 

— Теперь, когда вы возвращаетесь в родные места не в статусе Улбосын, а в статусе жены и мамы, в статусе писательницы, которая добилась успеха, вы чувствуете, что поменялось к вам отношение? 

— Я пока была в Казахстане только один раз, это было еще до выхода книги, но после премии «Лицей», и нет, ничего не поменялось. Я действительно встречалась с родственниками, и меня эта встреча очень удивила. Я отвыкла, что все без конца проходятся по твоей внешности, по твоему выбору одежды и по всему, что ты говоришь. Пришла в гости, и меня спросили, почему у меня нет мальчика, а только три девочки: мальчика надо обязательно. Я даже растерялась, хотя раньше у меня наготове всегда были шипы. Или: «Привет, давно не виделись. Ну носяра-то у тебя папин». 

Одному родственнику я парировала: «А ты-то почему не женат, тебе уже 40?» И услышала в ответ: «Женщина должна стоять в стойле». У меня опустились руки. У меня были теплые чувства к этим людям, память о каких-то приятных моментах в детстве, но под конец я устала. И поняла, что я уже не та девочка, которую можно бесконечно пинать. 

Но в то же время хочется сказать, что после выхода книги я получила фидбэк от девочек и для меня это суперважно. Это и была моя цель: поддержать тех, кому плохо. Очень ценно, что читательницы пишут, рассказывают что-то. 

— Что пишут?

— Про отцов, про состоявшиеся или несостоявшиеся диалоги с ними. Про судьбу девочек в патриархальной семье. Некоторые пишут: «Это про меня, хорошо, что ты про это рассказала». Кто-то писал: «Спасибо, что показали такую сторону жизни, я не знала, что так бывает». Кто-то говорит: «Покажу книгу маме, покажу папе, посмотрим, что скажут».

Мой отец был достаточно свободных взглядов относительно себя. Себе-то он разрешил жениться на русской. Но я четко помню, как раньше, в хорошие годы, когда отец еще не начал пить и не исчез, он приходил домой в пять часов. И без десяти пять у нас с мамой начинались безумные гонки — последние приготовления. Я должна быть причесана, хорошо одета. Ужин, само собой, был готов, оставалось только накрыть на стол. Но мне это нравилось. А однажды я села за стол в порванной футболке, и отец так на меня посмотрел… Он швырнул тарелку, орал, что я вырасту проституткой, вышел из-за стола. Когда я увидела потом в других семьях, что может готовить мужчина, что бывает совместный быт, я просто ошалела. 

— Роман называется «Отец смотрит на Запад», но это книга не об отце, а о проблемах, с которыми сталкиваются девочки, девушки, женщины. Почему в заглавие романа вынесен отец, который никуда не смотрит и вообще ничего не сделал для своей дочери? 

— Это история как раз про отцов. Я говорила, что после романа мне очень много писали девушки, которые рассказывали о своих отцах. Я даже сделала в социальных сетях такую аудиоинсталляцию: попросила девушек рассказать что-то, что наболело, про их отцов. Было очень много голосовых сообщений, из которых я вырезала и собрала одну звуковую дорожку, похожую на кардиограмму.

Для девочек отец — это то, как будет строиться выбор партнера. «У меня был отец такой, поэтому я никогда не смотрю на таких мужчин», либо наоборот. Мы все не про отцов, но тем не менее эта «кардиограмма» проходит через всю жизнь. По крайней мере определяет какой-то важный отрезок времени, когда происходит взросление, становление. 

У меня все от отца. И пусть его в романе совсем чуть-чуть, но у меня из этого выросло то дерево, которое на обложке. И мысли не было, что это может быть лишним. 

— Вы только что дописали второй роман. Можете сказать пару слов, о чем он?

— «Ветер закручивает мертвые листья» — это роман о насилии в семье, где дочери вынуждены бороться с собственным отцом. Какое будущее их ждет? Есть ли вообще будущее для людей, переживших насилие в семье? Быть может, позже я расскажу подробнее, пока просто хочу отдохнуть от этого текста. Эмоционально он меня выпотрошил.