Оторваться от господдержки: директор РАМТ об экономике театров и независимых проектах

В начале декабря пять дней шел «Вахтанговский фестиваль театральных менеджеров», в котором участвовало 300 российских театров. В Москву приехали 535 директоров и менеджеров театров, еще 17 000 человек участвовали в форуме онлайн. Одной из главных тем форума стало привлечение внебюджетного финансирования, развитие фондов целевого капитала — эндаумента. Первым театром в постсоветской России, учредившим свой эндаумент, стал РАМТ. Его директором с 2015 года является Софья Апфельбаум, с 2006 года она работала в Министерстве культуры России, в 2012–2014 годах возглавляла департамент государственной поддержки искусства и народного творчества. В 2018–2020 годах была фигуранткой дела «Седьмой студии», но суд признал, что в ее действиях не было мошенничества, а ее дело было прекращено. 

— Софья, насколько тема эндаумента (целевого капитала, сформированного за счет пожертвований. — Forbes Woman) актуальна для театров в этом году?

— Об эндаументе я делала один из самых первых докладов на форуме менеджеров в 2017 году. Тогда это было маленькое локальное мероприятие в Питере среди независимых театров, где впервые не в рамках СТД (Союз театральных деятелей Российской Федерации. — Forbes Woman) собралась молодая поросль менеджеров. Новые команды, независимые театры интересны не только своим творчеством, но и тем, как они организуются без каких-либо больших вливаний. Работа по освоению digital-пространства, соцсети, продажа билетов через эти каналы были тогда новым трендом. Поэтому неудивительно, что питерские встречи менеджеров выросли до большого мероприятия с разными секциями. Но самое ценное: при всей остроте заявленных тем на Форуме театральных менеджеров есть возможность встретиться и просто поговорить.

Тогда, в 2017 году, я рассказывала о том, как мы в РАМТе создали Клуб друзей театра, как запустили работу по сбору средств для целевого капитала. Прошло пять лет. Теперь мой доклад посвящен пятилетнему опыту работы с эндаументом и нашим попыткам его нарастить. Сегодня я говорила о том, почему целевые капиталы в государственных учреждениях в России не развиваются, какие есть препятствия и за что нам всем нужно биться.

— Какой сейчас капитал у эндаумента РАМТа? 

— Управляющая компания «Альфа-Капитал» в ближайшее время должна дать отчет по итогам четырех кварталов текущего года. По итогам трех кварталов картина складывалась оптимистичная, есть ощущение, что мы в первый раз выйдем на цифру, которую планировали. Прежние годы были не самые удачные, а сейчас появился шанс впервые получить доходность в районе 10%. По итогам девяти месяцев 2022 года «тело» целевого капитала составляет около 10,5 млн рублей. 

Благотворительный фонд Владимира Потанина пожертвовал нам 4 млн рублей — два раза по 2 млн. Несколько благотворителей сделали крупные взносы еще на 4 млн рублей. Два с небольшим миллиона мы смогли собрать с помощью Клуба друзей и небольших пожертвований в 1000, 5000, 10 000 рублей. 

— Театр пользуется доходом от целевого капитала?

— Да, понемногу. Вышло не так, как мы планировали в самом начале, когда заявляли, что на эти деньги ежегодно будем выпускать постановку. Сейчас мы, например, делаем дайджест интернет-газеты «Рамтограф», которая выходит в театре уже 10 лет. Решили, что должна быть бумажная версия. Сделали уже четыре выпуска. Дизайн дайджеста оплачивается из процентов, полученных от использования целевого капитала. Гонорары за аудиоспектакль-экскурсию «СТО», посвященную столетию нашего театра, также выплатили из процентов эндаумента. В 2021 году еще около 200 000 рублей ушли на подготовку празднования юбилея РАМТа. Сумму дохода в этом году решили потратить на гонорары режиссерам.

— А сколько театр тратит на содержание фонда эндаумента, на ведение бухгалтерии?

— На своем опыте мы поняли, что самая большая проблема эндаумента — то, что сам театр не может управлять целевым капиталом, хотя наши юристы и бухгалтеры за дополнительную плату вполне могли бы заниматься этим. Так нам было бы проще разрабатывать программы, вести отчеты в рамках текущей деятельности театра. Но по закону для эндаумента нужен отдельный фонд — либо специализированный, либо обычный, внутри которого будет отдельный счет для целевого капитала. Фонд поддержки РАМТ именно такой и может заниматься не только накоплением целевого капитала. На его обслуживание, содержание счетов, зарплату бухгалтера, аудит уходит около 400 000 рублей в год.

— Получается, эта сумма сопоставима с процентами от дохода эндаумента?

— Пока да. Но если в этом году все сложится и нам удастся получить 10% дохода, то из этих средств сможем оплатить содержание фонда. Прежде приходилось искать дополнительные деньги, а теперь, надеюсь, сможем сказать, что содержим самоокупаемый фонд. Оставшуюся сумму — около полумиллиона рублей — сможем потратить на образовательные программы театра, мастер-классы, читки. 

Я считаю, что эндаумент — единственная альтернатива существующей модели финансирования

В проекте стратегии государственной культурной политики, которая сейчас разрабатывается, есть фраза о том, что музеям и театрам надо перенимать опыт Большого театра и Эрмитажа по привлечению средств. На мой взгляд, это невозможно: Большой и Эрмитаж — бренды, с которыми никакой другой музей или театр, тем более региональный, сравниться не может. РАМТ — театр немаленький, но все же не Эрмитаж и не Большой. Мы идем своим путем: работаем со зрителями, обращаемся к разным организациям, два раза участвовали в программе Фонда Потанина по получению гранта. 

— Что показывает ваш опыт? Эндаумент как инструмент работает только у богатых и знаменитых, у музеев и театров-брендов?

— Я считаю, что эндаумент — единственная альтернатива существующей модели финансирования. Сегодня у театров нет неналоговых льгот, нет возможности создавать фонды и делать накопления внутри театра, чтобы экономить деньги.

В конце 2019 года — Года театра — по инициативе вице-премьера Ольги Голодец региональные театры освободили от налога на прибыль. А федеральные театры продолжают его отчислять. Налог на прибыль платится с собственных, заработанных театром средств. Естественно, налоговая заинтересована в том, чтобы собирать налоги, и, если театр платит маленький налог на прибыль, приходит с проверкой. Но, например, если бы у РАМТа, не самого большого театра, была возможность налог на прибыль отправлять не государству, а в наш целевой капитал, то сейчас эндаумент театра был бы вдвое больше.

За счет продажи билетов финансово оторваться от господдержки театр не сможет

— Всего за пять лет?

— Всего за пять лет. В виде налога на прибыль мы платим в бюджет действительно серьезные суммы по несколько миллионов рублей. И если их направлять в целевой капитал, то они будут работать именно на развитие театра. Эндаумент — прозрачная схема, за целевым капиталом внимательно следят, его нельзя вкладывать в рисковые мероприятия. 

В сегодняшней модели финансирования федеральных театров мы находимся в жесткой зависимости от государства. В проекте стратегии государственной культурной политики обозначено, что государство предоставляет около 80% бюджетных средств на работу и содержание театров. Это чуть завышенная цифра, потому что в расчет брались и два пандемийных года, когда государство выделяло дополнительные средства. Однако в более благоприятное время господдержка равна 65–70%, а 30–35% театр зарабатывает сам.

Чтобы изменить существующую модель, чтобы мы могли рассчитывать на собственные заработанные средства, театру, конечно, нужна серьезная подушка безопасности, которой и может стать целевой капитал. А государство бы, например, только передавало нам в безвозмездное пользование здание театра. 

— Может ли театр зарабатывать больше, чтоб не так зависеть от государственного финансирования?

— За счет продажи билетов финансово оторваться от господдержки театр не сможет. Мы ограничены вместимостью зрительного зала и физически не можем играть больше определенного числа спектаклей (примерно 660 в год). И постоянно поднимать цены на билеты мы тоже не можем — важно, чтобы театр оставался доступным. Поэтому только за счет привлеченных средств. 

— Кто устанавливает потолок цен, Министерство культуры? 

— Нет, цены на билеты мы устанавливаем сами. Но мы знаем нашего зрителя и понимаем, что если хотим сохранить семейную аудиторию, нельзя делать билеты очень дорогими — ведь на семью нужно купить как минимум два билета, а лучше три. В РАМТе есть места и по 300 рублей — прямо скажем, неудобные, — и небольшой сегмент по 5000 рублей. В основном наши цены 1500, 1800, 2000 рублей за место в партере (пускай не в первом ряду) или на бельэтаже.

Наш зритель очень чувствителен к изменениям цен. Например, сейчас не попасть на сверхпопулярный спектакль «Волна», который идет в маленьком зале на 30 мест. Конечно, есть соблазн сделать туда билеты по 5000 рублей. Но такое подорожание окажется чрезмерным даже для коллективных заявок, когда школа выкупает весь спектакль. И это несмотря на Пушкинскую карту, о которой на форуме говорили отдельно.

— Пушкинская карта для театров — действительно рабочий инструмент?

— Пока нет общей статистики, сколько денег освоили из выделенных на программу в 2022 году 16 млрд рублей. Но, на мой взгляд, это замечательная возможность — каждому подростку в стране от 14 до 22 лет потратить 5000 рублей на поход в театр, кино или на выставку. 

Мы в РАМТе следим за динамикой покупки билетов по Пушкинской карте — сейчас это около 17 млн рублей. Общие доходы от продажи билетов в театре — где-то 270 млн рублей. Пушкинская карта дает не самый большой процент, но ее доля ощутима. Мы уверены, что билеты на наши спектакли, в том числе на «Цветы для Элджернона» и «Сын», были бы распроданы в любом случае — в театре нет проблем с посещаемостью. Но нам важно знать, что к нам идут и по Пушкинской карте. Это индикатор того, что РАМТ интересен молодежи, ведь человек сам выбирает, куда пойти и на какой спектакль потратить деньги.

Конечно, кто-то может сказать, что с Пушкинской картой подростки привыкают к бесплатному посещению, и еще неизвестно, выработается ли у них привычка ходить в театр, захочет ли обладатель карты потом покупать билет за свои деньги. Через пару лет увидим.

— Чтобы стать заядлым театралом, 5000 рублей в год — как-то скромно по московским меркам?

— В регионах бывают цены 80–100 рублей за билет, а где-то и 10 рублей. С одной стороны, чтобы театры в регионах зарабатывали с помощью Пушкинской карты, им нужно предложить зрителю что-то эксклюзивное, что стоило бы 300–400 рублей за билет, и таким образом получить эти деньги. А с другой стороны, есть театры, где только благодаря Пушкинской карте заполняется зал. В общем, это важная история. Чтобы разобраться, где и как она работает, нужно изучать ситуацию. 

В любом случае, с Пушкинской картой или без, количество мест в зале ограниченно. И стоимость билета на основную массу спектаклей должна быть доступна зрителям. То есть без «второго крыла», как говорил мой учитель в ГИТИСе, театральный экономист Геннадий Григорьевич Дадамян, будь это общественная поддержка или государственная, театр, не выживет. Поэтому эндаумент кажется мне перспективной историей. А если бы он был достаточно большим и приносил процент, сопоставимый с нашим бюджетным финансированием, то мы, конечно, чувствовали бы себя по-другому. Но сейчас перспективы увеличения целевого капитала и альтернативного финансирования театра под большим вопросом. Остается государство, которое, к счастью, понимает значение культуры.

С частными театрами происходит буквально катастрофа

— Как вы считаете, сколько еще по инерции будет существовать такая схема? 

— Что касается репертуарных театров, это очень устойчивая модель. Понятно, все может в жизни случиться, завтра государство может прекратить финансировать театры. Такие периоды бывали в истории. Тот же Геннадий Дадамян часто анализировал, как резко была сокращена субсидия у театров после Великой Отечественной войны. И во время НЭПа она была минимальная, но к концу 1950–60-х годов объемное государственное финансирование вернулось в театры. Не думаю, что государство откажется от данной модели.

С 2014 года все ресурсы по наращиванию средств, которые были у театров, уже использованы. Сейчас декларируется, что театральное искусство — история не только про посещаемость. Поэтому остается надежда, что сильного сокращения финансирования государственных театров не случится. Но с частными театрами происходит буквально катастрофа.

Для полноценного развития театрального дела нужна система сообщающихся сосудов: частного и государственного. На частных площадках рождаются имена, идеи, спектакли, которые потом обогащают репертуарные театры. Например, Андрей Могучий создал свой частный театр, а потом возглавил БДТ. 

Москва — не самый показательный пример развития частных театров. Их расцвет пришелся на Санкт-Петербург 2000-х и 2010-х годов, когда существовала городская программа поддержки негосударственных театров. Вручалась премия «Прорыв». И форум театральных менеджеров тоже был частной инициативой. 

Тогда в Питере я с удивлением наблюдала, сколько помещений на первых этажах огромных доходных домов начала XX века было отдано городскими властями частным театрам на льготных условиях. Именно поэтому в Санкт-Петербурге возникла разветвленная сеть негосударственных театров. Было интересно и важно это наблюдать, общаться, учиться у них. Потому что в плане менеджмента эти коллективы ушли далеко вперед. Они первыми стали продавать билеты через соцсети, первыми начали давать рекламу в интернете. И тогда на форуме театральных менеджеров рассматривались живые примеры, как какой-то театр смог провести фестиваль, сделать ремонт, — все делились опытом.

— Как театрам в новых условиях сохранить право на творчество, на актуальность? 

— Я не готова давать прогнозы. Ситуация сложная. И в связи с отъездом режиссеров, и в связи с тем, что мы не понимаем, какие ожидания от театра у государства сейчас. 

Думаю, нужно искать молодых ребят, способных рисковать, делать новое и сохранять лучшие спектакли. Надо добиваться того, чтобы спектакли не снимали. Это сложно, в регионах вопрос решается по-разному. 

На уровне Министерства культуры спектакли не требуют снимать, за это мы благодарны. Ведь в спектакль вложен труд самого театра, режиссера, и непонятно, за что наказывать зрителей. Но это в случае, если автор не выступает категорически против показов, как, например, Иван Вырыпаев (8 марта 2022 года драматург Иван Вырыпаев опубликовал на своем сайте открытое письмо, в котором сообщил театрам, что все авторские отчисления будет перечислять в украинские фонды помощи. — Forbes Woman). Борис Акунин, допустим, не запрещает — мы лично с ним связывались. 

РАМТ всегда без устали ищет новые тексты. Большая радость для нас, когда появляется новый автор. Например, Мария Малухина по заказу театра написала «Василиссу» — пьесу, которую можно назвать новым фолком. Это история о взрослении подростка в жанре роуд-муви, рассказанная языком русского фольклора. 

Сейчас в театре идет лаборатория, где мы попробуем инсценировать большую литературу. Мария Малухина вместе с режиссером Филиппом Гуревичем пытается переложить на язык театра «Ленинградские сказки» Юлии Яковлевой. Всего в рамках лаборатории работают шесть пар «автор — режиссер». В январе они представят эскизы. Очень надеемся, что какой-то из них вырастет в спектакль на большой сцене, ведь найти произведение, которое может стать спектаклем большой формы, непросто.

Поэтому так важно, на мой взгляд, развивать независимый негосударственный театр. Новые направления, эксперименты редко рождаются сразу на основных сценах гостеатров. Обычно они появляются на небольших площадках и, если эксперимент вышел удачным, могут перейти в государственный театр, где производство спектаклей поставлено на поток, где нужно собирать тысячный зрительный зал. 

— Многими частными театрами руководят женщины. И в провинциальных, небольших муниципальных театрах в руководстве много женщин. Это было очень заметно на Первом конгрессе национальных театров России, который этим летом прошел в Якутске. И там же бросалось в глаза: чем крупнее театр, тем меньше женщин в руководстве. Почему так получается, как вы думаете?

— Хотя женщина — театральный директор — уже достаточно распространенный тренд, меня постоянно спрашивают, женская ли это профессия. Честно сказать, я считаю, что все-таки это неженская профессия. Российский репертуарный театр — это не только творческий процесс, это еще и здание. Надо понимать, что, например, РАМТ — буквально квартал в центре города, памятник архитектуры и истории. И здание, где ничего нельзя тронуть без согласования с Департаментом наследия, необходимо обслуживать, решать инженерные проблемы, вопросы охраны труда, обеспечения безопасности. В первую очередь нужна сильная эксплуатационная команда. 

В чем-то мне помогает опыт работы в Министерстве культуры. Мой начальник там — Алексей Алексеевич Шалашов — до работы в министерстве был директором филармонии, и потом снова туда вернулся, часто говорил: как было бы хорошо, если бы директора месяц могли поработать в министерстве, а чиновники месяц провели в театрах и музеях. Насколько лучше мы бы понимали друг друга! 

Сейчас, когда в театр приходит запрос из министерства, я как бывший чиновник могу предположить, с чем это связано. Взаимопонимание с министерством, слава богу, есть. Если не всегда сразу могут помочь, то, во всяком случае, понимают наши проблемы.

— Прогнозы на следующий год уже сделаны?

— Пока нас предупредили, что следующий год будет непростым, но все надеются на лучшее.