«Насилие — это форма дискриминации»: адвокат Мари Давтян о том, как защищать женщин

Мари Давтян — адвокат с многолетним стажем, правозащитница, оказывает юридическую помощь жертвам домашнего насилия. Является адвокатом Ангелины Хачатурян в деле сестер Хачатурян. Возглавляет Центр защиты пострадавших от насилия при Консорциуме женских НПО. Давтян входила в рабочую группу по разработке закона о профилактике домашнего насилия.

— 29 октября при попытке пересечения границы с Грузией пограничниками были задержаны четыре сестры из Дагестана, сбежавшие от домашнего насилия. Их собирались передать родственникам. Имели ли силовики на это право?

— Было явное злоупотребление полномочиями со стороны пограничников. Девушки совершеннолетние, оснований для задержания не было, их должны были просто выпустить из страны. Все, кто имел опыт прохождения границы, понимают, сколько времени это занимает. В нормальные времена границу проходишь за 10 минут. Но очевидно, что пограничники каждый раз пытались найти причину, чтобы задержать девушек. Сначала заявили, что у них долги. Потом — что на них написано заявление о возбуждении уголовного дела в связи с кражей. То есть явное сочинение. По всей видимости, сделано это было с одной целью — дождаться приезда родственников.

— Сам факт уведомления родственников о выезде совершеннолетних людей за границу, мягко говоря, странен.

— Это не просто странно, это нарушение тайны личной жизни. Решение уехать за границу для девушек было именно такой тайной, никто не вправе сообщать кому-либо об их передвижениях.

— И все-таки благодаря огласке дагестанских беглянок не выдали их родителям. Иначе снова домашний плен? 

— Если бы не поднялась шумиха, достаточно громкая, вплоть до федерального уровня, думаю, все закончилось бы классически. Это не первый случай. Мы знаем, как заканчиваются такие истории: родители объявляют девушек в розыск как пропавших без вести, полиция их задерживает, а через какое-то время появляются родственники и окружают отделение. Потом полиция объявляет девушкам: «Выходите, мы вас больше не задерживаем». Там их просто засовывают в машину. Здесь было бы то же самое: девушки вышли бы на улицу, их бы запихнули в машину и увезли. К сожалению, мы с таким сталкивались не раз. 

— Подобные ситуации усугубляются тем, что полицейские не хотят вмешиваться в семейные конфликты, особенно если это чужая культура. Но разве есть такие национальные традиции, которая разрешают издеваться над людьми?

— Разумеется, нет. Все наши коллеги, работающие на Северном Кавказе, говорят, что в исламе такого нет. Это не религиозная традиция, а какое-то местечковое восприятие своей силы и власти. Оно красиво оформляется, ширма ставится: «мы все здесь правоверные люди, поэтому так и так поступаем». Хотя в действительности ничего подобного нет ни в одной из современных религий. Нет этого в христианстве, нет этого в исламе. Но все выворачивается, что «это я на-ка-зы-ва-ю, такое право у меня есть», и в этом «праве» кроется вся суть старого патриархального общества: «я имею право наказывать, потому что я есть власть и я могу принимать решение относительно жизней всех членов семьи, которые мне подчиняются», в том числе разрешать или не разрешать вступать в брак, учиться. 

Еще надо учитывать то, как происходящее воспринимают полицейские. Они знают, что девушек наказывали, избивали, не выпускали, не давали учиться, ругали. Но на это они отвечают: «Это же методы воспитания! Такая традиция!» Очень часто они не воспринимают это как нарушение права. Тем более когда речь идет о домашнем насилии.

Сотрудник полиции скажет: «Эта бытовуха меня заколебала. Не хочу этим заниматься»

— Но закон о профилактике домашнего насилия не появится в России?

— Предугадывать я не готова. Но в ближайшее время перспектив не вижу.

— Насколько я понимаю, исполнение такого закона дорого обходится? Психологическая помощь, выплаты жертвам, организация шелтеров (убежищ) — это большой бюджет.

— На самом деле это недорого: большая часть необходимых ресурсов для исполнения закона уже есть, в том числе у регионов. Если говорить о шелтерах, о переподготовке сотрудников полиции — уже сегодня на это выделяются деньги. Средства есть, но нет общей координации, программ, методик, адекватных рекомендаций. 

— Защита жертв — это и логистика, и обучение, и много других усилий. Впрочем, в России достаточно силовиков, чтобы к кому-то их приставить. Тогда почему бы это не организовать?

— Конечно, такой же вопрос касается и выдачи охранных ордеров. Сегодня полиция обязана реагировать на любое заявление. В идеальном мире сотрудник полиции составляет материал проверки, должен эту проверку провести, потратив кучу времени и сил, а в итоге максимум — штраф. Это бесит всех участковых. Ты спрашиваешь, как они видят себе «бытовую преступность» (как они ее называют), а они отвечают: раздражает, что 90% материала уходит в корзину. Даже если дело доходит до суда, а там часто не рассматривают материалы (это отдельная проблема), то штраф всего лишь 5000 рублей. Естественно, сотрудник полиции скажет: «Эта бытовуха меня заколебала. Не хочу этим заниматься».

— Это главная причина, по которой полицейские не любят такие дела?

— Конечно. Плюс у многих те же самые стереотипы: «сама виновата», «не нравилось — ушла бы».

Уголовный кодекс начинает работать эффективно, когда воткнули нож под ребро

— Какой вариант законопроекта дошел до Госдумы? Не тот, что обсуждали правозащитники? 

— Изначально было понятно, что этот законопроект стал компромиссом между разными органами. Тот, который я изначально видела, когда была в составе рабочей группы, был неплохой. Не идеальный, но такой, с которым можно было хоть что-то делать, как-то работать. Понятийный аппарат был нормально прописан. У меня нет адекватного ответа, почему [на сайте Совета Федерации] была опубликована другая версия. Но главное, что я увидела, — из этой версии исчезло физическое насилие как вид домашнего насилия. И, соответственно, никакие инструменты из этого закона нельзя применять в ситуации, когда пострадавшая получила телесные повреждения. И тут ты понимаешь, что это просто бред. Оставили оскорбление, клевету. Оставили чуть-чуть экономического насилия. По сути, убрали все, что было связано с Уголовным кодексом, и заявили, что раз есть Уголовный кодекс, этого достаточно. Когда мы впоследствии это обсуждали, я сказала: «Правильно ли я понимаю, что человек, которому, например, сломали дома руку, не сможет получить по этому закону психологическую, юридическую и социальную помощь? Зачем это сделали?» Ответа не было.

— Но если не приняли куцый закон, получается, что это не такая большая проблема? 

— Многие говорили: «Пусть для начала будет хоть такой». Я смотрела практику других стран и знаю, что очень часто принимается абсолютно бестолковый, пустой закон, а потом он не меняется годами и даже десятилетиями. 

— Когда говорят: «Зачем нужен закон о профилактике домашнего насилия, если у нас есть Уголовный кодекс?» — как вы на это отвечаете?

— Все очень просто. На первом этапе, когда это побои, в лучшем случае у нас применяется Кодекс РФ об административных правонарушенияx. Он никак не защищает потерпевшую. Представьте ситуацию, которая немножко ухудшилась. После побоев произошло, допустим, причинение легкого вреда здоровью. Это уже уголовная ответственность, но какой толк в «уголовке», если абьюзер все это время на свободе и никак не ограничен в передвижениях.

Сотрясение головного мозга, закрытые черепно-мозговые травмы считаются легким вредом здоровью, хотя на самом деле это вред достаточно серьезный. Переломы рук или ног — это вред здоровью средней тяжести, тогда будет год ограничения свободы. Год человек не сможет выезжать из Москвы, не больше. И чего мы ждем? А ждем того, что уже бывало, — когда человек совершит более тяжкое преступление. Но эта дурная система. 

Уголовный кодекс начинает работать эффективно, когда воткнули нож под ребро. У нас было так по одному делу: 25 материалов по небольшим побоям, а потом человек ударил ножом потерпевшую. Участковый тогда сказал: «Ножевые, слава Богу, вот теперь мы его закроем!» Это не анекдот, это происходило на моих глазах. Но других механизмов на тот период у участкового реально не было.

Мы не говорим, что нужно отправлять в СИЗО людей, которые нанесли кому-то побои. Но давайте хотя бы запретим им приближаться к потерпевшим. 

— Поменялась ли ситуация с 16 марта, когда Россия была исключена из Совета Европы (что означало выход из-под юрисдикции Европейского суда по правам человека)? Вам стало сложнее работать? 

— Сейчас мы не можем использовать нормы Европейской конвенции и ссылаться на нее. В декабре 2021 года мои коллеги и я буквально выстрадали пилотное постановление по делу «Туникова и другие против России»: Европейский суд обязал Россию привести законодательство в соответствие со стандартами международного права. Но теперь Россия явно не собирается выполнять эти обязательства. Это ужасно обидно, мы потратили около пяти лет, чтобы получить пилотное постановление. При этом стандарты, которые использует Европейский суд, такие же, как и в нашей Конституции, но Европейский суд ставит точку и говорит: «Ребята, у вас нет эффективного закона, практики и всего остального инструментария, который требуется, чтобы соблюсти права потерпевших от домашнего насилия». Помимо того, что Европейский суд обязывает государство платить компенсацию потерпевшим, он обязывает государство принять конкретные действия, например, закон или практику, а также обучить сотрудников. 

— Но если нельзя сослаться на решение Европейского суда, то как быть? 

— Будем использовать другие механизмы. Наш Центр защиты пострадавших от насилия существует достаточно давно, за этот период у нас было немало дел, которые закончились реальным лишением свободы. Например, Дмитрий Грачев, который Маргарите Грачевой отрубил руки (был приговорен к 14 годам в колонии строгого режима. — Forbes Woman). Есть и другие дела, где люди получили достаточно серьезные сроки.

Но что меня сейчас беспокоит: этих людей могут направить в зону боевых действий из тюрем. Пока они были в заключении, наши потерпевшие оставались в безопасности. Но если условный Дмитрий Грачев будет участвовать в «спецоперации»*, а потом вернется, то как мне от него прятать Маргариту Грачеву с детьми? Так я хотя бы знала, что 14 лет об этом можно не думать.

Сестры Хачатурян в целом свободны и чувствуют себя более-менее нормально, пытаются жить дальше

— Вы являетесь адвокатом Ангелины Хачатурян. На какой стадии рассмотрения сейчас дело сестер Хачатурян? 

— Сейчас у нас два дела сестер Хачатурян. Одно — где они обвиняются в убийстве отца. Второе — где они являются потерпевшими в связи с истязаниями и применением сексуализированного насилия с его стороны. Второе дело, где девочки потерпевшие, уже близко к завершению. Думаю, в ближайший месяц оно попадет в прокуратуру с обвинительным заключением. Мы ждем, чтобы это дело было рассмотрено, и после этого будет рассматриваться первое дело, где девочки обвиняемые. 

— То есть если Михаил Хачатурян посмертно будет признан виновным, то высоки шансы, что девушек оправдают?

— Мы рассчитываем, если в суде он будет признан виновным в том объеме, который существует сейчас, а это истязание по отношению ко всем дочерям, насильственные действия сексуального характера, причинение тяжкого вреда здоровью и эпизод распространения порнографии, то в отношении девочек дело должны прекратить, потому что они имели полное право на необходимую оборону в условиях, в которых жили.

— Вы общаетесь с сестрами Хачатурян? Как они себя чувствуют, чем занимаются?

— Каждый из нас общается только со своей подзащитной, иное общение запрещено. Как обвиняемым по уголовному делу девочкам до сих пор запрещен ряд действий: им запрещено общаться друг с другом и другими участниками уголовного дела, пользоваться интернетом, давать комментарии в СМИ. В целом они свободны и чувствуют себя более-менее нормально, пытаются жить дальше. Это несмотря на два уголовных дела, в которых они участвуют.

— Подключены ли психологи к реабилитации сестер Хачатурян?

— Да, и мы это не скрываем. У девочек есть возможность работать с психологами, они обращаются по мере необходимости. Задача психологической поддержки — реабилитация. И основная проблема, что очень тяжело реабилитировать человека, когда уголовные дела снова и снова возвращают его в первичное состояние. Лучшее, что государство и общество может сделать для девочек, — это оставить их в покое.

Если бы Юлию Цветкову не оправдали, вслед за приговором должны были бы пройтись по картинным галереям, собрать все работы с обнаженными телами мужчин и женщин 

— Хочу обсудить подкаст-расследование «Ученицы» Насти Красильниковой, который вышел 9 октября: на протяжении 11 лет в Летней экологической школе (ЛЭШ) взрослые домогались несовершеннолетних. И это происходило у всех на глазах. 

— Вопрос сексуализированного насилия над детьми стал подниматься лишь в последние годы. До этого было принято молчать, потому что стыдно. Есть куча мифов, что подростки сами виноваты, сами не против, и постоянный аргумент: «Вы видели этих девах? Да они кого угодно соблазнят!» Эта история дополнялась общественным договором: мы ничего не будем делать, пусть сами разбираются. И только сейчас мы приходим к идее, что происходящее — не окей. Вожатому спать с девочкой 13 или даже 16 лет — это не окей. Если у человека есть власть и он выше в иерархии, он не должен пользоваться своим положением. 

— Еще люди не понимают, что делать с подростковой сексуальностью. В комментариях писали, что дети в 14 лет занимаются сексом и это часть нашей жизни, которую нужно принимать.

— Если они этим занимаются друг с другом, то никто не говорит, что это классно. Но если с девочками-подростками занимаются сексом их преподаватели, вожатые или те, кто наделен властью, то это и есть харассмент, нередко это сексуализированное насилие.

Когда были скандалы, связанные с домогательствами в других школах, тогда на потерпевших девочек нападали их ровесницы и говорили, что у них тоже были отношения с теми же взрослыми и ничего страшного в этом нет. Но это не так, преподаватели пользовались положением. Именно поэтому во всем цивилизованном мире подобные вещи строго запрещены. Речь идет об абсолютной манипуляции хитрых беспринципных взрослых по отношению к подросткам.

— Давайте поговорим о деле художницы Юлии Цветковой, которую обвинили в распространении порнографии из-за художественных изображений женских гениталий, а потом оправдали. Вы следили за ходом процесса? 

— Мы делали заключение Консорциума женских НПО (организация, предоставляющая юридическое сопровождение для пострадавших от домашнего насилия на всей территории России. — Forbes Woman) для стороны защиты по делу Цветковой о том, что само по себе изображение органов не может являться порнографией. Это не культурологическое заключение, это социологическое заключение. Мы писали о том, почему дестигматизация женского тела важна для безопасности женщин, для борьбы с насилием в отношении женщин и как это связано с правом женщин на то, чтобы распоряжаться своим телом. Писали, что существует такая пьеса Ив Энслер «Монологи вагины». «Монологи вагины» — это же просто классика. 

— Цветкова была оправдана, но сторона обвинения подала апелляционную жалобу. Как вы думаете, что будет дальше?

— Я очень надеюсь, что в жалобе прокуратуры будет отказано. У Юлии Цветковой прекрасные адвокаты, они как раз понимают, чем именно занималась Юля и почему это важно для женщин и для всего общества. Я надеюсь, что апелляционный суд все-таки встанет на ее сторону. Состава преступления там нет, это очевидно.

— Для вас было шоком, что ее все-таки смогли отстоять? Мы же знаем, как редко такое удается — в российских судах 99% обвинительных приговоров.

— Честно, я очень рассчитывала, что здравомыслие все-таки возобладает. Не могу сказать, что это был шок, это было суперприятной и ожидаемой новостью. Мне очень хотелось верить в такой исход, наверное, скорее эмоционально, чем рационально. Как профессионал я понимаю, как рассматриваются подобные дела. Это юридический бред. То есть ее обвиняют, но без каких-либо оснований, что очевидно любому человеку, который прошел курс уголовного права в институте. Если бы Юлию не оправдали, вслед за приговором должны были бы пройтись по картинным галереям, собрать все работы с обнаженными телами мужчин и женщин и посадить всех художников, которые их создавали. А еще пересажать всех директоров музеев за распространение порнографии.

— Немного отстраненный вопрос: как вы работаете адвокатом в России и не выгораете? 

— Это вопрос, который все мы — адвокаты — постоянно обсуждаем. Почему мы вообще этим занимаемся? Думаю, ради таких моментов, как победа Юлии Цветковой. Ради того, чтобы сестры Хачатурян не сидели в тюрьме. Мы видим моменты, когда можно отстоять хоть что-то. Поле сужается, и становится все сложнее и сложнее работать, но наша задача — защита прав человека. Поэтому мы просто берем и делаем. В конце концов в истории России, в истории Советского Союза были и более тяжелые времена. И были адвокаты, которые работали по политическим делам и не опускали руки. Это наша работа, наша обязанность.

Ситуация изменится, когда женщины в прямом смысле возьмут власть в свои руки

— Как вы стали адвокатом, который защищает женщин?

— Я хотела быть адвокатом лет с 12. Хотела заниматься уголовными делами и целенаправленно к этому шла. Защищать права женщин стала случайно: адвокат, у которой я стажировалась, попросила помочь разобрать обращения, поступающие от Консорциума женских НПО. Я пришла волонтеркой разбирать эти истории в 2007 или 2008 году, мне было лет 20. В 2008-м я уже получила статус адвоката.

— Как вы считаете, почему мы в 2022-м до сих пор обсуждаем вопросы, касающиеся защиты жертв, защиты женщин в нашей стране? Что мешает решить эти вопросы?

— Насилие в отношении женщин — это форма дискриминации. Должно прийти осознание того, что с принятием нормы Конституции о равноправии мужчин и женщин фактическая дискриминация никуда не делась, это первое. Второе — осознание женщинами, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Ситуация изменится тогда, когда женщины в прямом смысле возьмут власть в свои руки. Я вижу, что увеличивается участие женщин в экономике. Следующий шаг — это женщины в политике, начиная с муниципального уровня и заканчивая федеральным. Еще хотелось бы увидеть, что женщины пришли и к идее солидарности. В правозащите женщины к этому уже подошли. Надеюсь, скоро это произойдет и в других сферах. 

* Согласно требованию Роскомнадзора, при подготовке материалов о специальной операции на востоке Украины все российские СМИ обязаны пользоваться информацией только из официальных источников РФ. Мы не можем публиковать материалы, в которых проводимая операция называется «нападением», «вторжением» либо «объявлением войны», если это не прямая цитата (статья 57 ФЗ о СМИ). В случае нарушения требования со СМИ может быть взыскан штраф в размере 5 млн рублей, также может последовать блокировка издания.